На чтение: ≈ 9 мин.У Троицких ворот сидел человек. На складном деревянном стульчике. Когда-то стульчик был ярко-желтым, как цыпленок. Теперь он напоминал облетевший одуванчик. Желтой краски почти не осталось. Затертое дерево везде светило залысинами. Синяя застиранная тенниска болталась на человеке, как забытая простыня на ветру. Белый ободок воротника порыжел, и от этого тенниска казалась еще более ветхой, чем была на самом деле. Он поднял глаза на меня. Зеленые с желтыми крапинками. И тут же опустил их. Он меня не заметил. Вокруг него стояли пакеты, десятка два. В них складывают купленные в магазине сыр и хлеб, вяленую щуку и бутылку пива, взятые в библиотеке книги, белье из прачечной, подбитые туфли из мастерской. Ветер случайно забрел в этот угол у ворот и застрял среди пакетов. Они шуршали под его дыханием, как живые. Ветру хотелось разбросать их, разогнать, унести прочь от этого человека, но сил не было – ветер устал за день. Человек снова поднял глаза на меня и произнес едва слышно: «Никогда ничего не говорите вслух. Ваши мысли тут же разнесут по всему свету. Даже если вам кажется, что вы совершенно один. Потому что везде есть стены, даже если вы их не видите. А в стенах живут мыши. И у мышей есть уши».
Сказав это, он снова склонился над какими-то бумагами. У него на коленях лежал расчерченный лист, таблица: какие-то столбцы сверху вниз и слева направо. Он касался рукой пакета, потом ставил галочку в таблице, о чем-то задумывался на мгновение, потом касался нового пакета, снова ставил галочку, опять задумывался, и так продолжалось, пока он не пересчитал все свои пакеты. Затем он внимательно посмотрел на свою таблицу, смял ее, достал из-под стульчика папку, вытянул оттуда новый лист бумаги, расчертил его и снова, коснувшись пальцами пакета, поставил галочку, задумался на миг… Что было в этих мешках? Какое скрытое сокровище? Я хотел спросить у него, но не посмел. «Иди, – вдруг сказал он мне. – И старайся не наступить на свою тень, чтобы не осквернить ее». Я шел и думал: почему он сказал про тень? Кажется, в Индии или в Египте боятся это делать – наступать на свою тень. Что он хотел сказать? Я не слышу. Надо постараться расслышать. Слушая других, а не только себя, узнаешь много нового. Кто это сказал? Ах да, опять цитата. Вся наша жизнь – одна сплошная цитата. И мы давно уже стали цитатами друг друга…
На следующий день, гуляя у Троицких ворот, я не нашел его. Не было ни человека в синей тенниске, ни его мешков. Только в самом углу, притаившись, неспокойно лежал скомканный лист бумаги. Я поднял его, разгладил. Таблица, которую вчера рисовал незнакомец. Я долго всматривался, пытаясь понять, что же он считал и что у него не сходилось, и наконец понял. У него было бесконечное число мешков, и хранились они на складе в бесконечном числе ячеек. В каждой ячейке – по мешку. Каждый новый день у него появлялся новый мешок, в который он складывал осколки прошедшего дня. И этому мешку требовалось новое место. Тогда все остальные мешки он перекладывал, освобождая место для него. Эти мешки напомнили мне порог посреди улицы, порог в никуда. Все его видели, спотыкались, чертыхались, спрашивали, зачем он здесь, и, не получив ответа, проходили мимо. Порог существовал до тех пор, пока на него каждый день наступал нищий. Он знал, что, пройдя его, нужно через два шага свернуть налево и постучать в дверь, и тогда ему вынесут ломоть горячего хлеба и стакан холодного вина. Нищий умер, и, говорят, на следующий день порог растворился, растаял, как тают утром наши сны, как тают объятия, когда истекает время свидания. Я так и не узнал историю этого нищего или сумасшедшего с мешками. Хотя кто знает, может быть, он был самым нормальным из всех нормальных?..
На следующую ночь мне приснился этот нищий. Мы едем в автобусе, долго, устали. Ночь за окнами. Кушать хочется и спать. Головы пассажиров клонятся друг другу на плечо. Вдруг с переднего сиденья поднимается тот самый нищий, идет по проходу, вглядывается в лица, словно ищет кого-то. Доходит до меня, узнал: «А ты почему один?» «Да так получилось, – отвечаю я ему. – Автобус не мой. Случайно в нем оказался». Он садится рядом со мной и, бормоча что-то себе под нос, засыпает. Я слышу, как он посвистывает во сне, и тоже начинаю дремать. Автобус заносит на повороте, и нищий просыпается. «Тебе грустно?» – «Нет… Грустно до тех пор, пока ты держишь в руках пойманную птицу, боясь ее отпустить. Тебе кажется, что она никогда не вернется…» – «А ты думай о том, что птица, улетая, помнит, как ты держал ее в ладонях. Что вообще ты помнишь? Помнишь всегда…» – «Я помню губы, у которых вкус ветра. Помню кожу, нежную, как первая трава, пахнущую молодой полынью, помню разговор пальцев в сумерках. Картину, которую нарисовал без красок и кисточек на холсте затуманенного лица губами». Но он уже не слушает меня, напевает себе что-то под нос. Мне хочется встать и уйти от него в самый дальний угол автобуса. Но я вслушиваюсь в слова его песни. Что за бред? «Забывая, нас убивают. Мы, убивая, не забываем». Впереди взметнулись четыре руки. Они дирижируют нищему! «Пусти меня!» – говорю я ему зло. «Никуда ты не пойдешь. Ты не сможешь уйти. Это твой автобус, и тебе никуда не деться. Ты скучаешь по тому, чего нет, понимая, что то, чего нет, не может скучать по тебе, но ты боишься признаться себе в этом. Ты член бесконечного ряда. И у тебя, как у любого из этого ряда, может быть любой номер». «Я устал от тебя, – говорю ему резко. – Скажи мне лучше, что в твоих мешках?» – «Огарки свеч. Тихая и громкая вода. Листья пьяной ивы. Ненаписанные воспоминания. Старые векселя. Пробки от шампанского. Книги, которые надо не читать, а только перечитывать. Все эти вещи реальнее самой реальности. Все остальное сон. И ты спишь. И я тебе снюсь. И твои страхи и переживания тебе снятся. И ревность. И расстояния. Все у нас в голове, в мыслях, и, кроме них, ничего нет». «Я где-то все это уже слышал, – говорю я ему. – И про сон, и про Творца, разговаривающего с Шекспиром, и про приснившийся Всевышнему Большой взрыв. Знаешь, у сна нет разгадки. Кроме одной. Когда тебе больно, а человека, которого ты любишь, нет с тобой рядом, это уже не сон».
Он разозлился. Он дернул стоп-кран голубого цвета. Просыпаясь, я подумал: почему стоп-кран голубого цвета? И совсем выныривая из сна, я удивился: а зачем в автобусе вообще стоп-кран? Но автобус не остановился, его кидало на выбоинах. Головы пассажиров постукивали друг о друга, как бильярдные шары. Не хватало только кия.
…Лист лучше всего прятать в лесу… Но только зачем?
Выбор читателей
Комментарии