На чтение: ≈ 9 мин.В самолетах я не сплю. Не потому, что боюсь летать, я верю, что тот, кому быть повешенным, не утонет. Честно говоря, не знаю, почему я не могу уснуть: то ли шум двигателей мне мешает, то ли царящая вокруг суета раздражает, то ли я так и не научился спать сидя. Днем я смотрю в иллюминатор: на заснеженные вершины гор, на рыжие поля, на зеленые ковры лесов, на серебряные нитки рек, на искрящиеся блюдечки озер, на крошечные деревни. Когда земля затянута облаками, кажется, что под тобой огромная снежная равнина, совершенно пустынная: ни людей, ни домов, ни рек, ни перелесков. Лишь ветер гуляет по ней, наметая то там, то тут неожиданные сугробы.
Но больше всего мне нравится, когда облачность лежит не ровным слоем, а похожа на белые горы. Когда-то мне пришла в голову мысль, что здорово было бы придумать такие лыжи, которые бы позволяли кататься по облакам. А потом я прочитал рассказ, кажется, Рея Брэдбери об инструкторе, который устраивал лыжные туры в поднебесье для туристов. Правда, рассказ заканчивается трагично: инструктор как-то не так настроил лыжи у одного своего клиента, и тот сорвался в пропасть, вернее, грохнулся на землю с десятикилометровой высоты. Что-то там было связано с любовью, предательством, уже не помню. Но вспомнил я об этом рассказе недавно, когда летел над Атлантическим океаном. Было ощущение, что мы не летим, а висим в пространстве. Вверху – небо цвета застиранных голубых джинсов, внизу – почти черная застывшая вода. В небе ни облачка, на океане ни суденышка, ни волны. Глазу не за что зацепиться, ни одного ориентира вокруг. Когда висишь вот так часами в небе, в голову начинают лезть разные мысли. Например, в самом ли деле нужен в трансатлантическом рейсе спасательный жилет?.. Мне он кажется абсолютно бесполезным. Представьте себе, летите вы из Европы в Америку через Гренландию. Даже если самолет и сядет на воду и по надувному трапу кто-то выберется из него, то температура воды там круглый год чуть выше нуля. Час в такой воде протянешь – не больше. До ближайшего берега несколько часов лету, и корабли нечасто в этих водах ходят. А на южных маршрутах не успеешь приводниться, как акулы нагрянут. Тут я вспомнил мужественную американку, которая недавно установила мировой рекорд, переплыв Атлантический океан. Плыла она все время в тридцатиметровой железной клетке, которую тащил катер. Чтобы отвлечься от этих веселых мыслей, я достал из сумки «Дикую розу» Айрис Мердок и начал читать. Страниц через пятьдесят глянул в иллюминатор – ничего не изменилось: то же неподвижное небо и та же застывшая вода. Мы словно застряли между двумя материками: время шло, а мы никуда не двигались. Мне повезло: я видел Айрис Мердок живой, и не только видел, но и разговаривал с ней в Оксфорде, до сих пор жалею, что у меня не было тогда под рукой диктофона. Обсуждали в университете ее новый роман. Помню, как она сказала, что не стоит пытаться разлюбить кого-то, что не надо заставлять себя не думать о любимом человеке, не вспоминать о нем, не наделять его отрицательными чертами, которыми он не обладал, не придумывать поступки, которые он не совершал, потому что будет, как в романе Джейн Остин, когда Эмма Вудхауз говорит себе: я никогда больше не буду думать о мистере Найтли, но заказывает на обед его любимое седло барашка; гадает на маргаритках «любит – не любит» и, разозлившись, решает извести эти невзрачные цветочки, потому что они все время врут; придя в домовую церковь помолиться, просит Бога сделать так, чтобы мистер Найтли никогда ни на ком не женился. Мердок считала, что надо просто отдаться течению времени. Любовь приходит неожиданно и так же неожиданно уходит. Однажды утром, проснувшись, человек понимает, что свободен. В тот момент, когда я перевернул страницу, чтобы читать дальше, почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Лоб мгновенно стал мокрым. Меня завертело, как в водовороте, поняв, что теряю сознание, я протянул руку к кнопке вызова стюардессы, и пока моя рука, ставшая вдруг непослушной и тяжелой, тянулась вверх, я увидел себя маленьким мальчиком, весело прыгающим по брусчатке и кричащим каждому встречному, что теперь у нас в семье «два хлопця и Грыць»; увидел себя стоящим на балконе поздно ночью и поющим еле слышно украинские песни своему перепутавшему день и ночь шестимесячному сыну; увидел, как разговариваю со своим двадцативосьмилетним братом в онкологической клинике, уверяя его, что скоро он поправится и мы поедем на рыбалку или за грибами, зная, что жить ему осталось всего два месяца; увидел, как бредем мы с женой по пустынному пляжу в Брайтоне, ожидая, что вот-вот наступит полное лунное затмение; увидел, «как горько на старой дороге рыдают скрипучие дроги»; увидел, как Петр и Святослав, взявшись за руки, бегут мне навстречу по лугу, заросшему ирисами и лютиками, а я стою и не могу сдвинуться с места; увидел, как в тот момент, когда они почти добежали до меня, я превратился в большого белого аиста с черной отметиной, кружащего над полесской хатой под соломенной крышей, увидел, что хата эта стоит посреди бескрайнего разлива, и нет вокруг ни клочка суши, ни дома, ни дерева; увидел, как все прибывающая вода поглотила хату, и только одно гнездо осталось качаться на неподвижной воде; увидел, как аист, уставший кружить, упал в воду, и глубина сразу потянула его на дно; и в это мгновение я потерял сознание.
…Стюардесса сказала коллеге: «Он оживает. Несите шоколад, кофе и кока-колу». Потом мне: «Простите, что пришлось вас по щекам отхлестать. Вы почти пять минут в отключке были. Видно, давление мгновенно упало. Теперь, пожалуйста, съешьте и выпейте все это, только медленно, не спеша. И больше нас не пугайте. Вам еще жить и жить. А вот и цвет лица возвращается». Я ел швейцарский шоколад, запивал крепким кофе, смотрел в иллюминатор, мы стали двигаться, на небе появились перистые облака – огромные полосатые галстуки, а некоторые напоминали рыбок-бананок… Океан вдруг заволновался: сразу появились пенистые гребешки, еле различимые сверху. Пытаясь увидеть то место, где небо сходится с океаном, «где масличная равнина распахивает веер, запахивает веер», я понял, что смерти не боюсь, но боюсь потерять это светлое чудо – жизнь. И вряд ли буду когда-нибудь готов потерять его.
Петр ПОЛОЖЕВЕЦ
Выбор читателей
Комментарии