Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Глиняный пол приятно холодил ноги. Серебряные кадильницы по углам комнаты испускали дурманящий запах ладана. За открытыми окнами надрывались цикады. Золотые браслеты дрожали на тонких смуглых запястьях Амины, когда она поднесла Леше чашку чая, а он не мог отвести глаз от огромной бронзовой «вазы» с розовыми цветами, которая «росла» во дворе, – розы пустыни. Фуад взял в руки кеменге, и стало слышно, как плачет пустынный ветер, добравшись до моря, как перешептываются между собой тысячелетние колючки, как скребут клешнями по известковому плато крабы, как стекает кровавая смола по стволам драконовых деревьев… Леша познакомился с Фуадом в университете. Они учились на разных факультетах, но они жили два года в общежитии в одной комнате. Фуад потрясающе готовил плов, который они всегда ели руками, а Леша умел печь тонкие, почти прозрачные блины. Они любили заворачивать в них маленькие ломтики селедки и тонкие кольца лука. После третьего курса Леша пригласил на каникулы к себе в деревню Фуада. В тех местах никогда живого араба не видели. Удивлялись, расспрашивали, звали в гости, но у Леши там было столько родственников, что за три недели они так и не успели всех обойти.

Пару раз ездили с Лешиными племянниками на рыбалку, варили по всем правилам уху, Фуад особенно удивлялся, зачем засовывать головешку в ведро с варевом перед тем, как снять с костра. «Чтобы вкуснее была», – отвечал Леша, не задумываясь. Ходили в лес за грибами. Фуаду больше везло, хотя поначалу он мухомор не отличал от подберезовика. В жаркие дни лежали под яблонями, пили прохладное молоко из погреба, лакомились свежими огурцами, макая их в золотистый мед…

Леша мечтал после университета остаться в аспирантуре, изучать арабское влияние на андалузскую поэзию. Лидия Ариевна, преподавательница истории арабской литературы, она же вела у них спецсеминар по художественному переводу, как-то сказала ему, что из него мог бы получиться отличный переводчик, у него чутье на точное слово, он переводит не формально, а с ходу ловит суть спрятанного между строк. Леша шутя ответил, что предпочел бы сам писать или стихи, или романы, чтобы его переводили на другие языки. «А вы попробуйте писать на арабском», – предложила ему преподавательница. Он засмеялся: «На чужом языке? Это будут не стихи… Поэзия льется из души, не надо думать над словами, искать рифмы; она в тебе, ты только инструмент, голос, рука, чтобы записать то, что возникло в твоей душе, может быть, и помимо твоей воли, а моя душа пока не говорит по-арабски».

Испанский был вторым языком у Леши. Может, поэтому он и занялся арабо-испанской поэзией. «Печально поют фонтаны. Глицинии плачут розовыми слезами. Ветер касается твоих рук. Как я тебя ревную. Как я завидую ветру». К пятому курсу у Леши уже была готова половина диссертации. Но вместо аспирантуры его послали в Йемен. Ему было двадцать три года. Он был оптимистом и не отчаивался, считая, что все равно когда-нибудь напишет свою книгу про Андалузию…

В Адене он поселился на окраине города в старом глинобитном доме окнами во двор, где располагались маленький розовый сад и фонтан. Сразу нашел Фуада, тот работал начальником департамента в правительстве. «Это временно, – сказал ему Фуад, – если ты тут задержишься, то увидишь меня министром иностранных дел». По субботам они уезжали из города. Садились в джип, выезжали на берег океана и мчались с бешеной скоростью по кромке прибоя, ветер дул им в лицо, солнце обжигало плечи, соленые брызги из-под колес запекались на губах. Потом останавливались в каком-нибудь месте, натягивали тенты, доставали снасти и отправлялись на рыбалку. Стоило только забросить, как тут же клевало: рыбы хватали друг друга за хвосты, случалось, что они вытягивали на одну наживку пять разных рыб. Разжигали костер и жарили улов. День резко сменяла ночь. Они шли на гребень ближайшего бархана, расстилали подстилку и слушали, как шуршит песок, стремясь к океану… Звезды висели гроздьями винограда, протяни руку – достанешь сочное серебро… Вернувшись в город, они с нетерпением ждали субботу. Однажды Леша спросил Фуада: «Почему ты никогда не берешь с собой свою сестру?» Он впервые ответил ему резко: «Не положено по нашим законам, да и замуж она скоро выходит». «Да ей же только четырнадцать лет!» – удивился Леша. «Отличный возраст для невесты, и так засиделась. Жених учился в Париже пять лет. Наши семьи дружат давно». «И ты себе выберешь малолетнюю невесту?» – не удержался Леша. «Конечно, только время мое еще не пришло».

…Фуад играл на кеменге, а Леше казалось, что это не ветер плачет, это он рыдает от тоски, что никогда не увидит лица четырнадцатилетней девочки, гибкой, как горная лиана, бесшумной, как пантера, молчаливой, как скалы, где выросли ее предки; что никогда они вместе не будут смотреть на гекконов, притаившихся на стволах драконового дерева; никогда он не сыграет для нее на уде; что никогда он не увезет ее через моря и горы в свою любимую Андалузию… Парень не заметил, как впервые по-настоящему влюбился в девочку, которую и видел-то всего несколько раз, закутанную в ткани с ног до головы…

…Вот и вся история. Прошло почти тридцать лет. Леша не стал ни востоковедом, ни переводчиком, он много мотался по миру, но в Йемене больше никогда не бывал, хотя знает, что Фуад стал политиком, Амина вышла замуж за Абдаллу, родила ему детей, шестерых сыновей, и написала книгу «Кровь дракона». Есть в этой книге эпизод про геккона, спящего между веток драконового дерева, и странного юношу с серо-голубыми глазами из очень дальней северной страны, у которого дрожали руки, когда она наливала ему чай. И одна строка про розу пустыни, которую нельзя сорвать, потому что она ядовита…

Петр ПОЛОЖЕВЕЦ