Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

У меня много недостатков. Было и остается. От многих мне удалось избавиться, а те, что остались, я старательно скрываю от окружающих людей: зачем им знать о моих слабых местах? Нет, я не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле, просто если дать волю тем качествам своего характера, которые мне не очень нравятся, то и отношения с людьми станет труднее выстраивать, и жизнь будет сложнее. Я знаю, что это плохо, но я злопамятный человек.

И ничего не могу с собой поделать. Если со мной поступили несправедливо, я буду помнить это очень долго, как бы ни старался стереть обиду из своей памяти. Думаю, что это потому, что обиды вначале отпечатываются в душе, а потом о них уже помнит мозг. И я тут, наверное, не исключение. Правду ведь говорят, что хорошее забывается быстро, а плохое помнится долго. Недавно я встретил человека, который, когда я начинал желторотым журналистом, был моим большим начальником – секретарем обкома партии по пропаганде. «Гараж» тогда можно было посмотреть только на закрытом просмотре, а «В четверг и больше никогда» с Олегом Далем разрешили пустить в киноклубе на одном-единственном утреннем сеансе. Художественную литературу издавали лишь официально одобренную, проверенную, и мало кто из молодых знал, что в истории страны были не одни светлые дали и великие подвиги. В нашем миллионном городе Запорожье с утра до вечера во всех кинотеатрах шли индийские и мексиканские фильмы. Иногда показывали советские ленты, в которых все было правильно, у героев никаких сомнений и тревог, а если их что-нибудь и мучило, то лишь то, как бы побыстрее выполнить производственный план или досрочно пустить в строй такой нужный стране и народу новый цех. Никаких итальянцев, французов, японцев – все чуждо нам. Все в негласных черных списках. Вы не поверите, но даже кинофильм «Ленин в Париже» посчитали слишком новаторским и провокационным и показали лишь для журналистов. Я проанализировал прокатную политику, опросил более тысячи людей на улицах, в парках, в кинотеатрах и написал большую статью, которая называлась «Что видят в вас фильмы, которые мы не хотим смотреть». Там была статистика, рассказы о том, что вышло в последние годы на экраны в стране и за рубежом, и самое главное, что хотели бы увидеть многие зрители. Что началось! Вначале меня вызвали на бюро обкома комсомола и обвинили в антисоветизме и в действиях, очень смахивающих на действия активистов польской «Солидарности», потом пропесочили, словно танком проехались, в кабинетах обкома партии, затем пригрозили уволить из газеты, если еще какой-нибудь вздумаю фортель выкинуть. Я обиделся и нашел себе работу в Киеве, но когда мое новое потенциальное начальство стало спрашивать о моих деловых качествах у запорожских обкомовских чиновников, те описали меня так, что никто никуда меня не взял. Я приходил в газету, правил чужие заметки, читал письма и ничего не писал. Так длилось почти год. В конце концов мне удалось все-таки уехать из Запорожья. А еще через пару месяцев тот самый обкомовский секретарь позвонил мне и предложил вернуться обратно в газету. Не просто корреспондентом – главным редактором. Честно скажу, мне очень хотелось стать главным редактором первой моей газеты. Она была очень неплохой, к тому же мне было всего двадцать пять лет. Но я не мог забыть всего того, что говорил мне в своем кабинете секретарь по идеологии. А теперь он мне рассказывал, как рад, «что встретил меня и что всегда следил за моими публикациями и когда я работал в Киеве, и в «Комсомольской правде», и в «Учительской», а ведь все начиналось именно в молодежке», а вот у него одни болезни, после девяносто первого года оказался не у дел, хотел заниматься политикой – баллотировался в депутаты Верховной Рады Украины – не получилось. Я слушал его нынешнего, а слышал резкий, почти визжащий голос того уверенного в себе советского идеолога: «Ты – ничто! Видали мы таких умников! Тебе на ферме навоз расчищать надо, а не культурой заниматься!». Кстати, я почти последовал его совету – потом работал несколько лет корреспондентом сельского отдела, ночевал на полевых станах, вставал в четыре утра, чтобы успеть на первую дойку, с комбайнерами начинал жатву, с трактористами поднимал зябь, с пастухами спал у костра…

…Я знаю, что это большой грех – этот самый тяжелый мой недостаток, но я ничего не забыл. И я не могу простить этого человека. Как бы мне этого ни хотелось. Потому что самое невыносимое для меня, это когда меня унижают. Все можно простить и забыть, но только не унижение. Если ты – человек.