Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

В Чернобыле я не был уже десять лет. Но я не забыл ни тридцатикилометровую зону вокруг Припяти – это город в полутора километрах от атомной станции, где и случилась авария в восемьдесят шестом году, ни людей, с которыми познакомился в ту весну. Мне часто все эти годы не хватало тех ядерщиков, химиков, вертолетчиков, с которыми я вместе ходил к разрушенному реактору, летал над зоной.

Я не потерял с ними связи, но полуночные телефонные звонки и письма – совсем не то, что дорога в транспортере на атомную станцию, дежурство на работающем третьем блоке, рюмка водки на чей-то день рождения в базовом лагере. Иногда я достаю свои старые публикации о Чернобыле и перечитываю их. Мне не стыдно ни за одну опубликованную строчку. Хотя прошло уже семнадцать лет после аварии, у меня все время перед глазами стоят документальные кадры, как умирали молодые парни – пожарные. Рядом с лучшими приборами и аппаратами. На глазах у лучших врачей. И никто не мог их спасти. Они стали обреченными в тот миг, когда шагнули в ядерное пекло. Но многих после аварии можно было уберечь. Жителей зараженных деревень, например, если не переселять их на новые, почти с таким же уровнем загрязненности, как и в тридцатикилометровой зоне, места. Можно было спасти и многих из ликвидаторов, кто, отработав свое, уехал в разные уголки бывшего Союза да так и растворился в массе ежегодно заболевающих раком или лейкемией. За прошедшие годы так никто и не ответил на те вопросы, что я задавал вскоре после аварии на страницах «Комсомолки»: почему переселяли людей из загрязненных на такие же загрязненные территории? Кто дал команду третьему Главному управлению Минздрава закрыть всю радиационную информацию о дозах облучения и диагнозах ликвидаторов? Кто принял решение прогнать через зону десятки тысяч солдат срочной службы и курсантов? В принципе нет до сих пор и внятного ответа на вопрос: кто же в самом деле виноват в аварии? В фильме «Порог» были кадры, как машины убивают машины. Металлический «носорог» наезжает на автобус, мгновение – и вместо автобуса – лепешка. Те же размеренные движения, мгновение – и новый блин. Стадо машин вымирает на наших глазах. А «носорог», вырыв неглубокую яму, спихивает туда все лепешки, не спеша затаптывает, и все – словно никогда их не было. Многие могильники именно так и строились, как этот, на скорую руку. Никто теперь не скажет точно, сколько перезахоронили и переработали радиоактивной «грязи», но тогда было точно известно, что могильников в зоне больше восьмисот и лежит в них «рыжий» лес, вырубленный на 150 гектарах, сто тысяч тонн черных металлов, десять тысяч тонн легированной стали, десятки тонн «соломы» – мелких труб, спецодежды, бетонных конструкций – всего три с половиной миллиона кубических метров. Нет точной карты движения грунтовых вод. Уже давно никто не меряет уровень радиации на тех полях и в лесах, что были накрыты радиоактивным облаком в первые майские дни восемьдесят шестого года.

…Старший лейтенант Тимур Зиятдиннов всегда возил с собой маленький альбомчик: родители, он с друзьями, свадьба, беременная жена. Летом восемьдесят шестого года мы с ним встретились в Иловнице, базовом лагере чернобыльцев и временном пристанище военных. Обоим не спалось, и мы бродили по берегу реки, рассказывая друг другу истории из своей жизни. Потом я ездил вместе с ним на машине, похожей на фантастического жука, к развалинам четвертого реактора, где его взвод вел радиационную разведку, он был моим провожатым и под реактором, вместе с ним мы выпили целый ящик «Каберне», стараясь вымыть из наших молодых тел стронций. Он часто заезжал ко мне домой в Киев – высокий, с жестким ежиком черных волос и зелеными глазами. В конце августа восемьдесят шестого у него родился сын. В тот день он вместе со своими ребятами сбрасывал лопатами остатки графита с крыши третьего блока. И хотя в базовом лагере запрещалось употреблять спиртное, я уговорил секретаря комитета комсомола станции Сашу Бочарова достать нам бутылку водки. Мои запасы красного вина давно кончились. Когда Тимур вернулся, его ждал роскошно накрытый стол. После Чернобыля он служил в Иркутске, потом в Башкирии. В девяносто пятом майора Тимура Зиятдиннова не стало. Он сгорел от лейкемии за два месяца. Ему, как тем ребятам-пожарным, не могли помочь ни лучшие врачи, ни лучшие лекарства. Мне сказали сразу: «Он обречен». Сережа Зиятдиннов в этом году заканчивает школу. Собирается поступать в Бауманку. Думаю, что поступит. Он не только внешне похож на отца: высокий, с жестким ежиком черных волос, зеленоглазый, но и такой же устремленный, как Тимур…

Боже, неужели прошло уже целых семнадцать лет?..