Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

…Вордсворт написал в одном из сонетов, что свобода имеет два голоса, из которых один раздается с гор, а другой – с моря. Который раз размышляя над этими строчками, я пытался понять, что они значат. Казалось, что истина совсем рядом. Но как только я хотел четко сформулировать мысль, она тут же ускользала, как песок между пальцами.

Вспоминалось совсем другое: «Вчерашний день прикинулся больным. И на тепло и свет был скуп, как скряга, Но лишь зачуял свой конец – от страха Стер сырость, разогнал ненастный дым И закатил роскошный, незаконный, В воде горящий и в стекле оконном Нелепо торжествующий закат. А нынешний – его веселый брат – Светил широко, но не ослепляя, И сам как будто был тому он рад, Что видится мне дымка полевая, Что зыбкое последнее тепло Земли тяжелой, дремлюще-осенней. Но время угасания подошло – Его неотвратимое мгновенье Не отразили воды и стекло, Лишь на трубе, стволом упертой в небо, Под дымом, что струился в том стволе, Прошло сиянье – легкое, как небыль. …Еще один мой вечер на земле».

…Пришло письмо от Димы Рытова. Он писал: «Несколько дней назад возвращался с дачи. Электричку, как это и положено для понедельника, отменили. Поэтому часа полтора просидел на платформе, наблюдая за происходящим вокруг. Бригада железнодорожников готовила для смены рельсовое полотно, с одного пути на другой то и дело перебирался маневровый поезд, да и погода еле успевала раскрыть свое истинное лицо (солнце, дождь, гром и опять солнце). На скамейке сидел с мужичком слегка бомжеватого вида и неторопливо беседовал, короткими репликами комментируя происходящие вокруг явления. Человек пять железнодорожников пилили рельсу. Вернее, один пилил, а остальные наблюдали, рассказывая друг другу о своем житие-бытие. Почти шукшинские образы, наделенные незатейливыми, но яркими харизмами. Время от времени незаметно появлялись и растворялись бригадир и мастер, успев бросить работягам лишь пару незначительных фраз. «Как там Виктор? Скоро ли к нам придет? Мужик-то хороший», – спросил вдруг один из работников, выключившись из круга своего общения, у проходившей мимо женщины. «Да завтра пойдет паспорт получать, снова пропишется. А потом и к вам. Куда ему еще?» – без каких-то эмоций ответила женщина. Прямо «Калина красная». Так эти люди и живут по своим канонам, совершая бег по кругу, вырвать из которого на время может тюрьма, а вообще – смерть. А так – все в порядке. Подошедшая электричка поспешно переместила меня в суету большого города. А тут ведь тот же круг, игра, только по другим правилам, с другими ограничениями и суперпризами».

Вот вам и голоса свободы, один из которых раздается с гор, а другой приходит с моря. После этого письма совсем уж не к месту вспомнилось, как мой старый друг встретил свою вторую жену. Он рано женился. Сразу пошли дети. Преподавал, занимался наукой. Много ездил по свету. Чем старше становились дочки, тем острее ощущалась пропасть, разделяющая его и жену. Они были совершенно разными людьми: то, что интересовало его, никогда не интересовало ее. Когда он старался понять ее увлечения и мысли, она только подтрунивала над ним: «Неужели ты опустился со своих кантовских высот до моего одомашненного сознания?» Он постарался однажды растолковать ей, что самые важные для нас проблемы жизни, долга, мужества, счастья, судьбы лежат вне границ «знания», в ином, верхнем регистре Духа, что высказать их повествовательно, в форме знания нельзя. Она лишь рассмеялась: «Ну что за бред ты несешь!», а он смотрел в ее глаза, напоминающие цветом карие вишни, и думал: «О Боже! Ведь в двадцать лет я верил, твердя себе после случайной размолвки, что «окажется так минимальным наше непониманье с тобою перед будущим непониманьем двух живых с пустотой неживою». Он собрал свои вещи и ушел. Навсегда. Летел в самолете, когда увидел своего университетского однокурсника, с которым они вместе лет двадцать назад изучали философию. Друг был весь серый, изможденный, рядом с ним сидела молодая, худенькая женщина с искрящимися глазами, его жена. Они вышли в тамбур размяться, и однокурсник признался ему, что у него рак и он умирает, врачи бессильны – его ничего не спасет. В это мгновение не жалость охватила его – потом он всю жизнь удивлялся, почему – не сострадание, а вдруг молнией ударила коварная мысль: «Если он умрет, эта женщина будет моей». Так оно и стало. Через несколько лет после смерти друга они поженились. Счастливы. Вот уже двадцать лет. Но тогда, в самолете, ни он, ни она еще не знали, что в дневнике у каждого, хотя и на разных страницах, и в разное время, и по разным поводам записано: «…в минуты музыки печальной не говорите ни о чем».