Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

В прошлое воскресенье Россия выбирала президента. Им снова стал Путин. Но разве кто-нибудь сомневался в другом исходе избирательной кампании? В тот же день чуть не вспыхнула новая война на Кавказе: между Грузией и Аджарией. В этой ситуации как раз многие не ожидали услышать то, чем пригрозил президент страны лидеру одного из своих пусть и автономных регионов. Как сообщили СМИ, он приказал закрыть воздушное пространство Грузии и предупредил, что прикажет сбить самолет с Абашидзе, если тот надумает лететь из Москвы в Батуми. И в тот же день, точнее, вечером огнем слизало здание Манежа, которое было одной из визитных карточек столицы. Говорят, такой пожар не полыхал в центре Москвы с 1812 года.

Пока подводили итоги выборов, выясняли все обостряющиеся отношения между Тбилиси и Батуми, тушили пожар рядом с Кремлем, в Большом давали балеты Джорджа Баланчина. Время неумолимо меняется. Балерины больше не сидят в гримерках и не разбивают молоточками свои туфли. Стук подошв о сцену заглушает оркестр. На «Ромео и Джульетте» вместо Прокофьева какие-то африканские барабаны. В балетах Баланчина, слава Богу, продолжают танцевать и сегодня так, как танцевали пятьдесят лет назад. Кажется, слышно не только дыхание танцоров, но и то, как катятся по обнаженной груди мускулистого юноши градины пота и как шелестят легкие ткани на вытянутой, без всяких округлостей, фигуре балерины. Это Баланчин говорил, что если на сцене мужчина и женщина, то это сюжет, а когда танцуют мужчина и две женщины, то это уже целая история. Когда-то он написал: «Балет, как религия, – вещь необъяснимая. Вы говорите: «Эта девушка прекрасна». Вы говорите: «Она как роза». Но что есть роза? Вы говорите: «Роза как прекрасная девушка». Красота необъяснима». И все же он всю свою жизнь объяснял ее своими балетами. В нынешнем году ему исполнилось бы сто лет. И в то же воскресенье пришло сообщение, что в Японии умер последний красноногий ибис. Потомства у него не осталось. Ему было тридцать шесть лет. По птичьим меркам. По человеческим чуть больше ста. Говорят, шесть лет назад китайцы подарили японскому императору Акихито пару китайских ибисов. Даже если они начнут размножаться и появится целая колония, японцы сетуют, что это будут совсем другие птицы. «Тростники шелестят на ветру, словно ибисы плачут в саду. Слезинка заснула на твоих ресницах», – кажется, так было в «Интимном дневнике» Питера Гринуэя. Акиру Курасаву упрекнули на съемках фильма «Дерсу Узала», что в фильме мало женственности. Он удивился: «Вот идет женщина с полными ведрами воды на коромысле, а в воде отражается целых две Луны. Разве это не женственно?» Разве мы можем понять других, если мы не понимаем самих себя. Пиранделло когда-то написал: «Когда я говорю зеленый, вам кажется, что это цвет молодой травы, другому, что это цвет морской волны, а третьему, что это глаза его любимой. Как же мы можем понимать друг друга, если одно слово для нас всех такое разное». Нужно прожить столетия чужой культуры, чужой жизни, чужих эмоций и чужих традиций, чтобы понимать и чувствовать, почему японцы дарят цветы только на похороны и уходящим со службы коллегам, или почему на южном побережье Йемена кочевники, увидев на бархане или дюне невзрачное скрюченное растеньице абурвиль, становятся перед ним на колени. Кажется, в романе «Озеро гагары» американца Доктороу главный герой признается, что, прожив двадцать лет в Японии, он только подступился к пониманию восточной души. Чтобы понимать других, нужно научиться прежде всего понимать самих себя. И уметь признаваться себе в том, что ты пытаешься скрыть от самого себя. К концу воскресенья, за пять минут до полуночи, канадское радио сообщило, что умер Джон Мастраччи, один из ведущих молодых хореографов мира. «Гремучая смесь», как он называл сам себя, появился на свет в итоге непродолжительного, но бурного романа между немецким актером и итальянской моделью. Учился в Нью-Йорке, танцевал в Париже и Риме, в Рио-де-Жанейро и Торонто. Последние восемь лет ставил балеты везде по миру. Он давно знал, что скоро умрет. За неделю до смерти, уже на больничной койке, признался все еще достающим его журналистам: «Я уже не выйду отсюда. Вы это знаете и я это знаю. Но я счастлив, что не потерял ни минуты напрасно с тех пор, как узнал, что попал в капкан, из которого мне никогда уже было не выбраться».

…Каким бы ни было прошлое воскресенье, мы его уже прожили. Подумайте, может быть, не стоит дожидаться крайней черты, когда остается лишь одна дорога – к концу, чтобы понять, жизнь – это текущее независимо от нас время. Но мы можем наполнить его до предела. И стать счастливыми. Даже если уже подъезжаем к туннелю, в конце которого нет никакого света.