Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Я забыл о дне, о котором, казалось мне многие годы, не забуду никогда. Посреди ночи, с воскресенья на понедельник, вдруг раздался звонок, и, не понимая спросонья, кто говорит, я чуть не выругался и не бросил трубку: ведь три часа, я только что уснул после двенадцатичасового перелета с другого полушария, а тут какой-то придурок спрашивает: «Ну мы еще живы?» От злости окончательно проснувшись, я вдруг понял, что слышал эту фразу уже не один раз в своей жизни. Я вспомнил и голос, и повод, из-за которого можно звонить в любое время этой ночью. Это был Сашка Бочаров с Чернобыльской атомной станции. Именно с ним мы провели весь май восемьдесят шестого года после чернобыльской аварии в Припяти, на самой станции, в базовом лагере ликвидаторов.

Иногда я думаю, если бы тогда я знал столько о радиации, авариях на атомных станциях, отдаленных последствиях, влиянии малых доз на человека, сколько знаю сегодня, полез бы я в те места, где меня носило той весной и летом? Думаю, что ничего бы это знание не изменило. У Чернобыля было и есть две стороны: одна черная – почему это случилось и как вели себя власти – и вторая светлая – как вели себя профессионалы, которые знали, что вслед за станцией может взлететь на воздух пол-Европы, а такая опасность существовала и в самом деле почти до десятого мая. Я летал с вертолетчиками над самым жерлом разрушенного четвертого реактора и видел, как светятся угли никак не затухающего гигантского костра внутри остатков блочных стен. Но я летал с ним несколько раз, а они поднимались в воздух непрерывно на протяжении недель, и на вертолетах никакой не стояло защиты от сифонящей, как сквозняк, радиации. Я ездил с военными инженерами на машинах разграждения, похожих на великанов-жуков, разгребать завалы, чтобы дать возможность подобраться вплотную к разваленному блоку. Мне хватило одной ходки, чтобы написать репортаж, а они проводили в радиационных полях на своих машинах часы и сутки. А можно было за смену оставаться там не больше тридцати минут. Вместе с химиками я ездил на могильники дезактивировать радиоактивную грязь – так называли все, что приходилось закапывать: срезанные деревья, использованную одежду, технику и инструмент. Глядя на эти могильники – обычные ямы в полесской земле, мужики возмущались и говорили, что двадцать четыре тысячи лет сюда нельзя будет сунуться, пока не завершится распад, если власти не отдадут приказ строить бетонные, намертво запаянные саркофаги под радиоактивный мусор. Я посмотрел и уехал, а они оставались рядом с этими вечными бомбами, зарытыми в истерзанную землю, месяцами. Все эти люди там работали по-настоящему, я же смотрел только, как они работают, и старался рассказать правду о них в своей газете. Многие из них стали моими друзьями. И многих уже нет. Доз, которые они получили там, хватило, чтобы со временем в организме что-то сломалось, он перестал сопротивляться болезням и инфекциям, и они сгорели, кто за месяц, кто за год. Я не забуду этот год никогда еще и потому, что, может быть, именно тогда я понял, что для профессионала важно делать свое дело честно даже тогда, когда он знает, что идет по лезвию бритвы и шансов остаться живым у него не так уж и много. Я считаю это время в своей журналистской судьбе самым счастливым и самым трудным. Никогда больше я не встречал в единицу времени на единице пространства такого числа людей, каждый из которых был личностью, суперпрофессионалом и просто честным человеком. Признаюсь, что я завидовал им и старался быть похожим на них. Может быть, поэтому мне и удалось первому в Советском Союзе написать реальную правду о великом чернобыльском переселении, когда людей из чернобыльской зоны перевезли в новые поселки, где загрязненность была почти такой же, как и в зоне. Я писал о статистике заболеваний и влиянии малых доз, на которые в то время у нас просто не обращали внимания, писал о пресловутых поголовных медобследованиях, когда измеряли давление и температуру и ставили диагноз: «здоров, последствия аварии не сказываются».

… А Саша Бочаров был моим гидом, охранником, врачом, психотерапевтом. Он прокладывал для меня безопасные маршруты, знакомил с хорошими людьми, помогал добывать закрытую информацию. Мы выпили с ним в чернобыльской зоне не один литр красного вина. Может, поэтому еще и живы до сих пор. Хорошо он сделал, что разбудил меня, чтобы я вспомнил еще раз и никогда не забывал, с чем столкнулся мир восемнадцать лет назад, в ночь на двадцать шестое апреля. Если по-честному, то никто из нас не знает, кто и как создавал этот мир. Но мы уже стали настолько самостоятельными, что в один миг, не задумываясь можем уничтожить этот мир. По неосторожности, по глупости или по незнанию или неумению предсказать последствия наших поступков. И что – выхода нет? Мы в тупике? Есть. Он в наших душах. И наших сердцах. Только надо почаще об этом думать, оставаясь наедине с самим собою.