Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Пришло письмо. Сразу я даже не понял от кого. А когда стал читать, все всплыло. Директор школы Вера Ивановна Харченко переехала в мае восемьдесят шестого года в Лихневку вместе со всеми. Немило ей было тут поначалу. Даже земля неприветливая какая-то, непривычная. Дома, в Копачах, около Чернобыльской атомной, песок, возьмешь в руки – рассыпается, а тут чернозем, жирный, как масло. Она вспоминала луга, сколько там диких лилий цвело и как собирали они весной щавель на первый зеленый борщ. «А дом наш там был первый, справа, когда ехать на станцию, – сказала она мне пятнадцать лет назад вдруг ни с того ни с сего посреди разговора. – Прошлой осенью ездила домой, ветрено было, сад шумел, ни одного листика на дереве, а ветки полны яблок. Ни взять с собой, ни попробовать». Сколько времени утекло после той встречи, а я помню ее мягкий голос, в котором она старается спрятать грусть, но та все равно пробивается.

Школа в Лихневке была старая – чуть ли не земских времен. Как ни крутили, а ребятам из Копачей места там не находилось. Стали строить новую. Быстро, хорошо строили. Но Вере Ивановне все равно пришлось побегать, поволноваться. Боль от потерянной родины постепенно стихала, и только иногда, проснувшись посреди ночи, она плакала и не могла простить ни себе, ни людям вокруг безумного ядерного невежества. Ведь жили так, словно соседями у них была какая-нибудь швейная фабрика или хлебозавод. Она сто раз спрашивала себя: почему никто не остановил тех, кто в дни аварии – солнечно, ни облачка на небе – сажал на совхозных полях картошку? Или не положено было директору совхоза знать, что уже вторые сутки рядом с его полями горит радиоактивный графит и сотни килограммов ядерного топлива валяются вокруг реактора… В новой школе Вера Ивановна полы застелила домашними ковриками, расставила на всех окнах цветы, а вокруг своего дома посадила малину и яблони. Тогда она сказала еще одну фразу, которая надолго врезалась мне в память: «Знаете, когда построили школу и я увидела, что у нас появился общий дом, не хуже нашего бывшего, в Копачах, и я поняла, что дети тоже начали привыкать к новому месту, к новой земле, я все реже стала вспоминать чьи-то стихи: «Мы обречены отстать от стаи в самую суровую из зим…»

Я читал совсем коротенькое письмо и вспоминал все, о чем рассказал выше. Вера Ивановна писала: «Перебирала старые архивы и нашла вашу статью о Чернобыле. Вспомнила, как вы были у нас, как отказались ночевать у меня дома, а пошли в школьный спортзал, как мы с вами читали друг другу стихи Василя Симоненко, и мне захотелось написать вам. Живем нормально. Школа стоит. Хорошо ее построили. Детей в деревне все меньше. Наступит скоро день, когда не придет ни один ребятенок в первый класс. Сад мой разросся. Не успеваю все яблоки и груши переработать, много отдаю в школьную столовую. В Копачах не была ни разу после нашей с вами встречи. Иногда мне кажется, что и чернобыльская авария, и Копачи, и тридцатикилометровая зона – все это лишь сон, все это мне только приснилось, а стоит мне проснуться, как я сразу пойму, что живу совершенно в другом месте, с другими людьми. Я верю теперь в Бога. Я знаю, что все, что мы делаем, плохое, хорошее, к нам возвращается. По вечерам, вернувшись из школы, все переделав дома, сажусь на веранде, включаю пластинку Нины Матвиенко и, смотря на яблони, как ветер ворошит их кроны, слушаю свою любимую «Ой лэтилы дыки гусы у нэдилю, у нэдилю дощову, впало пирья на подвирья, закотылось як повирья у траву» и кажусь себе почему-то серым перышком, закатившимся в траву-мураву. А когда долго не могу уснуть, достаю «Марусю Чурай» Лины Костенко. И, лишь дочитав до конца, засыпаю на мокрой подушке. Желаю вам и вашей семье светлых дней и нечаянных радостей».

…С годами человек обретает умение видеть и понимать. Но главное – не потерять способность чувствовать. И надо еще научиться просто жить, когда ты «замираешь от счастья, видя, как встает солнце, как погасает день».