Первые сто строк

В новогоднюю ночь мне позвонили с незнакомого номера. «Привет, брат!» – «Привет!» Я не сразу догадался, кто это. У меня десяток двоюродных братьев. Со многими годами не общался. «С Новым годом тебя!» – «Спасибо, и тебя!» – «Ну как ты там?» – «Да все нормально. Вот старый год проводили, новый встретили. Детей спать отправили. Сидим, про жизнь разговариваем». – «Мы точно так же. Наши молодые отметили с нами и поехали с друзьями в какой-то клуб. Звали нас с собой. Но какой клуб в наши-то годы?..» – «Работу бросать не собираешься?» – «Пока нет. Что делать без работы? Скучно». – «Вот и я так же говорю своей, а она мне все твердит: «На даче жить будем, экологически чистые овощи для детей будем выращивать». – «А как там Валя?» – «Нормально, после родов уже отошла, да и Катька растет как на дрожжах, я шучу, что в четыре месяца пойдет, а в шесть разговаривать начнет». – «У вас что, дочка родилась? Быть этого не может!» – «Почему не может? Теперь у нас трое внуков и внучка». – «Подожди, брат, тебя как зовут?» – «Петр, а тебя?» – «А меня Мишка». – «Слушай, ты не мой брат! Но я все равно рад». – «И я рад, что мы вот так поговорили. Я понял, что ты не мой брат, когда ты сказал, что Валя ребенка родила. Жену-то как зовут твою?» – «Галя». – «А мою – Маша. Передавай своей половине привет. Позвоню-ка я своему брату. С наступившим тебя». – «И тебя».

Через день я взял билет до Варшавы. Там пересел на самолет до Львова. Еще час полета, потом два часа на машине, и я оказался в Вишневе. Попросил водителя не съезжать с трассы, высадить меня на перекрестке…Калитка по пояс утопала в снегу. Дернул раз-два. Не открыть. Перевалился через метровый заборчик. Снег усыпан птичьими письменами, не тронут человеком. Сразу от калитки нужно взять влево, пройти мимо двух могил, обогнуть третью и во втором ряду сразу будут наши. Слева – могила отца. Потрескавшаяся от времени керамическая фотография. Он какой-то странный на ней. Взгляд такой, словно он смутился, когда его снимали, или нет – это не смущение, он будто извиняется за то, чего не совершал, или за то, что не успел совершить. Я давно его за все простил. Не только потому, что он мой отец. Зная про его ошибки, осуждая его, я наступал на те же грабли. Синяки до сих пор не сошли. С души. Посредине могила моего брата. Его не стало в двадцать восемь лет. Два его сына давно выросли. Их дети скоро свои семьи заводить начнут. Я часто думаю: если бы он не умер, каким бы он был сейчас, чем бы зарабатывал на жизнь? И как бы сложилась жизнь моего сына, моей семьи, если бы я умер в его возрасте – в двадцать восемь лет. Деревенские старушки его обожали. Для каждой у него было свое слово. «Он добрый», – говорили они. А меня считали злым. Не был я злым. Просто я их боялся. Я всегда добивался того, чего хотел. Но никто и ничто не могло заменить мне брата. И чем старше я становился, тем острее ощущал его отсутствие. Правая могила – бабушки, матери отца, той, что жила с нами. Странно, маму я помню и очень молодой, с красиво уложенными косами, в цветущем шелковом платье, в туфлях на каблуке, и чуть постарше – в строгом жакете и белой блузке, это когда ее снимали для газеты как передовика производства, и когда она начала носить платки, старушечьи такие платки в мелкий цветочек… Как я ни стараюсь, бабушка у меня перед глазами всегда одного возраста, картинка не меняется, застыла, она такая, как на этой надгробной фотографии, – в белом платочке, умные глаза и не улыбка, а только тень ее. Когда я был маленьким, и кладбище было маленьким: всего пара десятков рядов могил, зажатых между скоростной трассой и войсковой частью. Я иду вглубь, я знаю, где-то там могилы второй моей бабушки, моих тетушек и дядюшек, моих двоюродных братьев… Кладбище огромно. В нем можно потеряться. Оно давно вышло за отведенные ему пределы. Заняло половину луга, на котором когда-то днем пасли скот, а ночью выпускали лошадей… Ни коров, ни лошадей в деревне почти не осталось. Свиньи, козы, куры и гуси – вот и вся живность. Когда-то на этом лугу росли шампиньоны размером с сито или кепку. Нам не разрешали их собирать. Кладбище вдруг показалось мне опухолью, которую не прооперировать, здесь никого не хоронят в старые могилы, – она будет расти. До бесконечности. До того последнего дня, когда хоронить и в этом, и в других местах уже будет некого. К счастью, мы не доживем до того времени, до границы времен. Я повзрослел или постарел. Больше не спрашиваю себя: зачем Богу надо было совершать единственную ошибку – создавать человека, и что было до того момента, когда ничего не было, и наступит ли снова то время, когда ничего не будет, и времени тоже?.. У меня полные сапоги снега. Перчатки примерзли к рукам. Щеки заледенели. Бегу по дороге. Улица пустынна. Над каждым домом белая вата дыма. Топят печи. Стучу в дверь. Слышу голос: «Не закрыто там, не закрыто». Тихонько вхожу в сени, отряхиваю снег. Открываю двери. Среди высоких подушек на кровати сидит мама. Серый пуховый платок на плечах. Очки на носу. Кучи фотографий вокруг. Поднимает глаза: «То ты, Витя? Ой, не, то Петя! Хоть ты и не звонил, я знала, что ты приедешь». – «Откуда?» – «Мне сон приснился. Я стираю твои рубашки, а рукам так холодно, что аж зубы щемит. Мне даже пирог испекли». Я раздеваюсь. Достаю подарки, купленные в Москве, Варшаве и Львове. «Давай позвоним всем, что ты приехал. Я вот фотографии перебирала, вас вспоминала», – она достает свой мобильный. Звоним. Вечером собирается родня. Человек двадцать. Оказывается, давно я не был дома. Потому что многих, кто приходил раньше на эти застолья, не хватает за столами. Умер мой одноклассник Володя Лонюк, муж моей двоюродной сестры Вали, умерла тетя Надя, жена родного маминого брата, непоседливая такая была… Они меня спрашивают, куда я ездил, что видел, с кем встречался из известных людей и как там теперь в Кремле? Я их спрашиваю, где кто работает, хватает ли заработанных денег на жизнь и как теперь учат в школе, и если бы я пришел как золотой медалист, лауреат всяких журналистских премий в мою бывшую школу, мне бы разрешили встретиться с выпускниками? Вечером мы легонько ссоримся с мамой. «Ну как, окрестили уже Катю?» – «Пока нет». – «Нельзя так! Ребенку уже три месяца, а его не окрестили! Что вы себе думаете?» – «Мам, у Кати есть родители, живые, здоровые, они за нее и отвечают». – «А ты что, не отец? Ты им не указ?» – «Да, я отец, но не указ». Потом помирились, почаевничали и спать…Неделя пролетела как один день. Даже быстрее. Накануне отъезда мама сказала утром: «Давай сегодня сходим на кладбище. Когда ты теперь приедешь… Разве что на мои похороны? Хоть и далеко добираться, но ты все-таки постарайся». Племянник подвез нас к калитке кладбища. «Ой, кто-то тут был. Следы ведут только к нашим могилам. Ты, что ли, Петя?» – «Да, я. В тот день, когда приехал». – «Вот тут видишь, слева холмик. Это совсем старая, еще с Первой мировой войны могилка с железным крестом, я за ней ухаживаю, место берегу, чтобы тут рядом со своими лежать. Чтобы не скучно было. Знаешь, чувство, что я буду рядом с родными, дает мне силы жить до самой смерти». На машине два часа до Львова. Час на самолете до Варшавы. Два часа до Москвы. В самолете я вспоминаю Канары. В тот день никто не купался. Только мы с детьми сидели на пляже. Высокие волны вынесли на берег гигантскую черепаху. Она лежала на спине, не в силах сдвинуться с места. Пока мы к ней шли, появились полицейские. Видимо, спасатели с вышки позвонили. Полицейские быстренько столкнули ее в воду. Возвращаясь домой, я чувствовал себя черепахой, которую только что столкнули в море…Вот такие новогодние каникулы…