Первые сто строк

Завтра – отпуск! Проснусь утром, взгляну на часы и снова закрою глаза. Спать! Спать целый день, а уже потом строить отпускные планы.

Отпуск для меня всегда почему-то рубеж, граница. Я часто вспоминаю: это было до отпуска в таком-то году.

Восемьдесят шестой год – самый страшный и самый интересный год в моей журналистской жизни. Чернобыльский год. Я просидел всю весну и лето в районе катастрофы. В августе мы уехали с сыном из Киева в Подмосковье на целый месяц. Огромный пруд, заросший кувшинками, старый девственный лес, деревянные мостки через ручей, малина, смородина, козье молоко из деревни. А после возвращения из отпуска – первые похороны друзей, обреченных Чернобылем. И страх на всю жизнь – не аукнется ли радиация моему сыну…

Моя полуграмотная бабушка прожила долгую и счастливую жизнь. Девяносто пять лет. Дай Бог каждому. Я всегда любил ее слушать, и в детстве, и когда повзрослел. Хотя видел ее в последние годы редко. Родители остались далеко – за тысячи километров от Москвы. Ездил туда нечасто: своя семья, работа. Однажды бабушка открыла мне тайну …бытия. Она сказала: “Вчера мне было четырнадцать лет, когда я вышла замуж. И вчера родились все мои шестеро детей. И вчера двое из них погибли в сталинских лагерях. И вчера немецкая пуля прошла через мое легкое навылет. И вчера ты родился и сын твой. Все было вчера. Оглянись назад, прошлое – это точка, мгновение”. Я ехал домой, хотел рассказать бабушке, что вычитал у Борхеса то же самое, ее же мысль – об Алефе, точке, где сконцентрирована одновременно вся Вселенная. Поезд пришел вовремя, мама встретила меня у калитки. “Не шуми -бабушка спит”, – предупредила она. Мы вошли в дом. Было так тихо, что я услышал, как звенит паутинка в углу. Бабушка больше не дышала. Мне ее не хватает до сих пор. Скоро уже у меня свои внуки родятся, и я, все чаще оглядываясь назад, думаю: прожитое – лишь мгновение. Куда утекло время?..

Девяносто первый год. Я только начал работать главным редактором “Учительской”. Помните, тогда мы были газетой ЦК партии. И главному редактору полагалось присутствовать на заседаниях секретариата. Я приходил за минут пять до начала, но однажды опытный коллега намекнул мне, что я упускаю прекрасный шанс решать газетные дела и свои собственные. “Почему?” – удивился я. “Нужно появляться здесь хотя бы за полчаса, толкаться в предбаннике, с тем словом перемолвиться, с другим – смотри, и договорился”. Последний секретариат, на котором я был, рассматривал “роль партийных организаций предприятий металлургического комплекса в мобилизации трудовых коллективов на выполнение плана”. Обсуждали битых два часа, постановили “усилить, улучшить, повысить, поручить”. А вскоре, первого августа, мы с женой улетели в гости к американскому профессору Эду Долану. Много колесили по Америке и в ночь с 18 на 19 застряли в маленьком городке близ Бостона из-за урагана. Утром нас разбудили вестью, что в Москве – переворот. Мы вернулись в другую страну, в другой мир, к другим людям.

В нынешнем году сын закончил школу. Я очень хотел, чтобы он тоже стал газетчиком. А он сказал: два журналиста в доме – ты и мама – и так много. В октябре он записался на курсы в МГУ на факультет “Прикладная математика и компьютеры”. Ходил весь год, четыре дня в неделю с 6 до 9 вечера. Конечно, мне очень хотелось, чтобы он туда поступил – МГУ! Но весной парень известил нас, что МГУ не для него, и будет пробовать в Бауманский технический университет. Потом сдавал тестирование. Потом вступительные экзамены. Потом мы ждали зачисления. Наконец – принят! Можно в отпуск. Я ворчу: боже, как стремительно летит время, а сын мне в ответ: как медленно оно тянется, скорей бы первое сентября.

…Я вернусь на работу через четыре недели. Будет ли в стране уже новое время – время дел? Не знаю. Пока что мы живем во времени слов – предвыборных обещаний президента “помочь, решить, наладить, выплатить”. А если не выплатят, и сентябрьскую зарплату вам дадут через полгода, если полуразваленные школы так и не отремонтируют, а учебники не отпечатают – тогда что? На баррикады, как в девяносто первом? Голодать, как приморские шахтеры? Эмигрировать? Но кто нас возьмет? Забыв про штопанные чулки, упоенно рассказывать голодным ребятишкам о “герое” нашего времени – новом русском? Четыре недели – почти вечность. Если смотреть вперед. Я все-таки еще вернусь после этой вечности, и тогда мы с вами поговорим. О будущем.

Петр положевец