Первые сто строк

Возвращаюсь из командировки. Самолет Лондон-Москва. Устраиваюсь, сразу предупреждаю бортпроводницу, что обедать не буду, и закрываю глаза в надежде за три часа полета отоспаться. Вдруг резкий голос над ухом: “Вы заняли МОЕ место!”. Открываю глаза: молодая женщина с ребенком на руках, позади пожилой мужчина, видно, муж. “Нет, я сижу на своем месте”, – говорю я ей спокойно. “Ну как же на своем?! – начинает она раздражаться. – Мы просили три места рядом, и вот же впереди, на спинке кресла, помечено, что это восемнадцатый ряд”. “Так это и есть восемнадцатый, впереди, а я сижу на девятнадцатом”. Она тут же – ни простите, ни извините – разворачивается к своему спутнику и мягко, нежно, почти воркующе, по-английски: “Вот наши места, садись, дорогой…” Дорогой устраивается в кресло, достает английскую газету и с невозмутимым видом принимается за чтение. Их девочке года полтора. Ей не сидится на месте. Она крутится, пытаясь открыть какую-то коробку. Коробка бумажная. Мамаша вначале спокойно выговаривает: “Саша, не рви ты коробку”. Через полминуты уже на полтона выше: “Оставь ты ее в покое!” Еще через минуту: “Ну сколько можно!!!” Мы давно уже взлетели, сон пропал. Начали разносить чай и кофе. “Что будете?” – спрашивает по-английски не слишком вежливо милая, но страшно насупленная стюардесса мужа. “Блэк кофи”,- то есть черный, без молока, отвечает тот. Не успевает она ему налить, как молодая жена вдруг вскидывается: “Он же просил вас с молоком!” Дальше происходит такой диалог. “Девушка, я пока могу еще отличить “блэк” и “уайт”. – “Мой муж никогда не пьет черный кофе”. – “Девушка, у меня со слухом все в порядке, я недавно проверялась”. Муж хладнокровно молчит. Стюардесса величественно уплывает. Вскоре под моими ногами оказываются кожура от банана – девочка ела – мокрые памперсы, какая-то вата.

Сзади меня резвятся московские детки, возвращающиеся из летней школы. Месяц учили английский язык где-то на юге Англии. “Козел, придурок, пошел ты!” – и снова по новой: “Козел, придурок…” “Замолчите, вы! – кричит учительница. -Сейчас я вас высажу!” Смеются в ответ. Облака ведь за иллюминатором. “Слушай, – говорит один другому. -А чего это она крутую из себя строит?” – “Не понял”, – отвечает второй. “Ну помнишь, когда она раздала всем в аэропорту по пенни (английская монета. – П.П.) и сказала, чтобы все бросили через плечо, чтобы в Лондон вернуться? Вкалывает как проклятая целый год, ничего не зарабатывает, а пригоршнями монеты разбрасывает. Мой отец мог бы еще себе такое позволить, а она…”. “А чего же ты не позвонил ему, чтобы он тебе деньжат подбросил? – ехидничает его дружок. – А впрочем, все “новые русские” жадные”, – подводит он итог и нажимает кнопку вызова. Появляется стюардесса: “Кока-колу” хочу!”

В лондонском аэропорту ко мне подошла молоденькая девушка и, чуть не плача, спросила, русский ли я. А потом сказала, что у нее перевес багажа, и ей нужно доплатить десять фунтов, а у нее ни копейки, и что ее встретят в Москве, и она сразу же отдаст, и что вот ее паспорт и можно списать данные. В Москве я получил свой чемодан почти последним. Оглянулся вокруг, а моей знакомой и след простыл, моих десяти фунтов – тоже.

…Я гулял в Корнуэлле по парку Треба. Впереди меня по дорожке шла семейка: отец, мать и двое шустрых малышей-погодков, лет четырех-пяти. Вокруг ни души. Только пальмы, сосны и птицы поют. Малыши негромко перекрикиваются. Отец, заслышав мои шаги, сказал детям: “Ребятки, не шумите, там еще кто-то, кроме нас, идет, и, может быть, вы ему мешаете. И выстройтесь в одну линию, пожалуйста, человеку, наверное, захочется нас обогнать…”

Петр Положевец