Первые сто строк

Я прощаюсь с вами. В следующем году мы больше не будем встречаться на этом месте по вторникам. “Первые сто строк” закрываются. Так когда-то Соломин закрыл свою гостиницу на горном перевале в фильме “Обыкновенное чудо”. Закрыл потому, что принцесса и заколдованный Абдулов наконец-то объяснились и разошлись “навечно”, а еще и потому, что Эмилия больше не говорила ему: “Я при исполнении служебных обязанностей, не трогайте меня!..” Но я в отличие от Эмилии никогда не считал свои “Первые сто строк” редакторской обязанностью. Это была необходимость выговориться, поделиться тем, что болит, рассказать о потерях и надеждах, не дать себе забыть взгляды, слова, жесты тех, кто ушел. Мертвые живут и после смерти. Живут только в нас самих. Каждый раз, когда мы пытаемся понять, почему мы их обижали при жизни, не понимали, не находили времени, чтобы просто выслушать, не говоря уж о том, чтобы понять-принять, мы раздираем себе снова почти зажившие раны… Когда я писал “Первые сто строк”, почти всегда срабатывал мой вечный эгоизм. После них мне становилось легче, постоянно ноющая боль – так ли живу, то ли делаю и вообще зачем живу – отпускала. Я писал свои сто строк дома, в редакции, в самолете, в какой-нибудь провинциальной гостинице. Иногда они были написаны лучше, иногда хуже – это я о стиле, о словах, но всегда искренне. Я писал их тогда, когда мне нужен был совет, когда я не мог сам, сразу разобраться, в ту ли я сторону иду, не на красный ли свет. Писал я их иногда рано утром в понедельник, иногда вечером во вторник, когда до выхода газеты оставалась еще целая неделя. В прошлом году мне повезло. Я попал в Рим. У подножия собора святого Петра – главного католического собора мира – шумела многотысячная толпа. Она была похожа на лавину, но текла не вниз, а вверх, исчезая, ни на минуту не останавливаясь, между колоннами собора. Где-то там далеко, почти за километр от нас был вход. Мне не хотелось становиться частью этого потока. Он двигался слишком медленно, а у нас на Рим оставалось так мало времени, и я готов был отказаться от желания попасть в Ватикан: собор -это уже его территория. Но жена сказала: “Идем”, и мы еле-еле, шаг за шагом стали подниматься по бесконечным ступеням. Знаете, когда мы вошли, я забыл, что это католический храм. Я стоял оглушенный посреди, казалось бы, пустого, несмотря на десятки тысяч людей, пространства. Я стоял и просил: “Боже, убереги моего сына, и жену, и мать от несчастий, от болезней, от случайной пули. А если мне станет когда-нибудь невыносимо трудно, дай мне силы жить”. А потом мы подошли к статуе святого Петра, и я, как все в этом соборе, коснулся его ноги, попросив о том, что болело сильнее всего. Сколько человеческих мольб он выслушал за века, пока стоит здесь?.. Потом мы поднялись на верхнюю площадку собора, и вечный город на семи холмах стал виден весь. Сегодня, когда я пишу эту колонку, выключили последний блок Чернобыльской атомной станции. Навсегда. Этот век должен был хотя бы этим закончиться. Следующему веку остались тысячи тонн радиоактивной грязи, сосны с разноцветной хвоей, тысячи отравленных малыми дозами людей, построенные в безлесых районах дома из чернобыльского леса и могилы по всему бывшему Союзу тех, кто прошел через рентгеновское чистилище в Припяти.
…Прощаюсь с вами. Мне грустно. Потому что такого собеседника, как вы, мне не найти, как бы я ни старался. Но иногда молчание неизбежно: чтобы понять – есть ли тебе еще что-то сказать… С Новым годом! Я люблю вас.
Петр Положевец