Первые сто строк

Он был самым старшим среди нас. Мне только исполнилось семнадцать, а он уже успел в армии отслужить, год поработать на заводе и еще год проучиться на подготовительных курсах. Выше среднего роста, коренастый, с кудрявыми светлыми волосами и серо-голубыми глазами он больше походил на скандинава, чем на южного украинца. Его назначили старостой нашей группы, и он пробыл им все пять лет. Меня поселили с ним в одну комнату на первом курсе, и мы прожили вместе все университетские годы. Он многому научил меня: готовить суп из топора перед стипендией, доставать билеты на самые интересные спектакли, просачиваться на лекции на другие факультеты, заматывать так портянки, чтобы они не чувствовались на ноге, – это в военных лагерях, перед тем, как нам дали лейтенантские звездочки, он познакомил меня с Амосовым и Патоном, Адой Роговцевой, Иваном Драчем и Олесем Гончаром на каких-то конференциях, литературных вечерах и диспутах в Союзе писателей, где был завсегдатаем. Может быть, он и не стал бы этого делать специально, но я таскался за ним, как нитка за иголкой, как прилипший банный лист. Иногда мне казалось, что я жутко раздражаю его своей назойливостью, своими вечными вопросами и желанием делать все так, как он. Он любил Малера и Хиндемита, я в лучшем случае мог различить какие-то опусы Баха, что-то из Чайковского и пару этюдов Шопена – и я купил сразу несколько абонементов: в университетский музыкальный лекторий, консерваторию и филармонию. Он считал Михаила Кольцова непревзойденным репортером, я написал курсовую работу по его “Испанскому дневнику”. Он был любимцем нашего преподавателя по экономике, я попытался осилить “Социодинамику культуры” Абраама Моля. Когда мы возвращались в университет после газетной практики, у него была самая толстая пачка публикаций и он всегда получал за них пятерку. Я перед тем, как сдать свои работы преподавателю, показывал их Андрею и ждал его приговора. Купив пару бутылок пива, он садился с карандашом и начинал дотошно разбирать абзац за абзацем мои произведения. И это было похлеще преподавательских разборок. Но на четвертом курсе я сказал себе: я привезу материалы, за которые получу две пятерки – от куратора и от Андрея, и улетел в Ташкент, в молодежную газету. Три месяца невыносимой жары, три месяца поездок по республике, три месяца писания и переписывания больших и малых заметок о строительстве оросительных систем и плотин, о сборщиках хлопка и архитекторах Навои, о притаившихся в предгорьях Тянь-Шаня маленьких школах и реставраторах Хивы. Я привез оттуда в общежитие ящик винограда, несколько огромных дынь, разложил все это добро на столе и отдал в руки Андрея свою папку. Он не стал ничего есть, а начал читать. Закончив, сказал: “Вот ты и стал журналистом”, и начал разрезать дыню. После университета он остался в аспирантуре, а меня, хотя я тоже хотел заниматься наукой: исследовать, как человеком воспринимается текст, отправили за строптивость и несговорчивость – но это уже другая история – в областную молодежную газету корреспондентом отдела сельской молодежи. Я купил себе ватник и резиновые сапоги и стал с утра до вечера мотаться по фермам, колхозным токам, рыбосовхозам, но раз в месяц, в пятницу, я садился в ночной автобус и ехал в Киев. Мы шли в театр, или встречались с нашими бывшими преподавателями, или просто разговаривали с утра до вечера. Он закончил аспирантуру, женился на милой финской девушке Марте и уехал вместе с ней в Хельсинки. Она работала в информационном агентстве, он преподавал в университете. В Хельсинки я еще выбирался, но потом они уехали в Индонезию да там и остались навсегда.
Письма приходили раз год, не письма – романы, подробные, с описанием, какого цвета море у них по утрам, какие книги он выписал из России, что рассказывает своим студентам, как идут дела у Марты. И раз в год он обязательно звонил мне, на день рождения. Но в прошлом году я не дождался звонка и не услышал его голоса с уже явно выраженным акцентом… А еще через пару месяцев пришло письмо от Марты. Она писала о том, что однажды утром, проснувшись, нашла на столе записку: “Прости меня. Я все еще люблю тебя”. Соседка видела, как рано утром Андрей вышел на пляж, размялся, вошел в воду и поплыл…
Вчера ему было бы пятьдесят пять… Несмотря на десятки тысяч километров, разделявшие нас последние пятнадцать лет, он был самым близким моим другом. Может быть, даже больше, чем другом. Частью меня…

Петр Положевец