Первые сто строк

К субботе я устал так, словно неделю на мне без передыху землю пахали. Проснулся невыспавшимся: всю ночь мучили кошмары: то я заблудился в никогда не виданном городе и опоздал на самолет, оставшись без гроша в кармане, то мои бывшие коллеги по службе попали в какую-то засаду на горной тропе, то на полной скорости на стареньких “Жигулях” врезался в повозку с сеном. Все меня раздражало: серый день за окном, обжигающий кофе, впрыгнувший на колени кот, смятые газеты из почтового ящика. Не хотелось ни читать, ни звонить, ни ехать на дачу. Жена, видя мою хандру, лишь сказала: “Помнишь, сын придет на обед, а ты весь какой-то раскисший…” Я буркнул что-то в ответ и уставился в окно. Москву накрыло снежным зарядом – враз потемнело. Крупные градины застучали в окна, словно просились, чтобы их впустили. Я попытался вспомнить: почему же все-таки я так устал? Чем занимался прошлую неделю? Какие-то встречи с утра до вечера, заседания, обсуждения, комиссии, советы, знакомые и незнакомые люди. Я был там-то и там-то, встречался с тем-то и тем-то, высказывал свою точку зрения или выслушивал чужую, соглашался или оставался при своем мнении. Каждый день заканчивался, едва начавшись. Все эти встречи, заседания, намеченные заранее в календаре, нужны были для работы, бизнеса, престижа. Но беда в том, что каждый раз я включал только свои мозги, я не реагировал на все происходящее эмоционально. Почему такими длинными кажутся дни в детстве? Все, что случается с ребенком, он воспринимает не головой, а душой. Сломанная машина, потерянный фантик, порхающая бабочка, шишка на лбу – мелочи, которые веселят и ранят, из-за которых дети страдают и мучаются, ревнуют и любят, сами того не зная. В этих мелочах вмещается весь мир, вся Вселенная, все счастье и горе, как в замечательном рассказе Борхеса “Алеф”: в старом доме на одной из ступенек лестницы находилось место, в котором, если всмотреться, можно было увидеть всю Вселенную сразу, одновременно день и ночь, спящих и бодрствующих, небо и землю, океан и пустыню. Став взрослыми, мы теряем вкус обычного дня. И чтобы снова начать понимать, как ценно каждое мгновение, прожитое нами; удивляться, что, несмотря на майский снег, все равно все вокруг цветет, а зелень листвы и травы такая, какой уже не будет через неделю; открытой грудью вдыхать запах сирени и черемухи, пересиливающий городскую гарь, надо пережить какое-то потрясение, взрыв, почти катастрофу. У каждого она своя. Жена моего киевского друга – талантливый архитектор и художник – в последние годы стала менеджером, создала свою маленькую архитектурно-строительную фирму и побежала… Чтобы выжить, надо крутиться: заказчики, проекты, сметы, стройки, согласования. Приходя домой, падала с ног, а с утра – все тот же марафон, хотя и по красивым местам – Андреевскому спуску или Крещатику, но все равно, как белка в колесе. И однажды сердце не выдержало. Инфаркт. Клиническая смерть. Ей сломали ребра, но вытащили с того света. “Знаешь, я не видела ни тоннеля, ни сияющей дыры в черном пространстве, ни себя лежащей. Мне вдруг показалось, что я лечу, парю, и нет у меня ни ног, ни рук, ни головы, ничего у меня нет. Я подумала: а как же я буду без них? Но через мгновение пришло ощущение, что и без них мне будет хорошо, что мне ничего не нужно, у меня все есть. Выйдя из больницы, я поняла: какое это счастье – видеть небо все равно какое: безоблачное или хмурое, белесое или почти черное, слышать, как птицы поют, видеть, как Днепр резвится, разбиваясь о камни набережной, ощущать вкус горячего хлеба и холодного молока, какое это счастье – просто жить”. Я слушал Люсю и думал, что жизнь каждого из нас, наверное, не имеет ни начала, ни конца. И мы не знаем точно, что нас ждет впереди, но, пребывая на Земле, надо жить насыщенно и интересно. И это вовсе не значит, что надо быть богатым, или известным, или много ездить по миру. Надо просто жить в согласии со своей душой и помнить, что каждое мгновение, отпущенное тебе, – бесценный дар, почти равный вечности.
…А сын, придя на обед, вдруг спросил: “Отец, тебе сколько лет?” Я сразу и не сообразил, сколько мне. Но он и не ждал ответа, сказав: “А впрочем, тебе столько, насколько ты сам себя чувствуешь”. Вот я и думаю: сколько же мне – уже целых сто или, может быть, все еще тридцать?..

Петр ПОЛОЖЕВЕЦ