Перспективны ли наши перспективные модели?

Продолжение. Начало в №16-23

«Слова, которыми Есенин описывает новое, что пришло в жизнь деревни, – резкие, тяжелые, некрасивые – «железной ноздрей храпя», «на лапах чугунных», «разбуженный скрежетом», «за тысячи пудов конской кожи и мяса». Наоборот, красиво и поэтично описываются жеребенок: «по большой траве, как на празднике отчаянных гонок, тонкие ноги закидывая к голове, скачет красногривый жеребенок» – и русская природа: степи, туманы озерные, поля бессиянные, плес.

Есенину чуждо новое, что в стихотворении олицетворяет поезд – хищный, жестокий, механический, бездушный. Этот поезд из другого, городского мира, он разрушает, портит прекрасную картину степей, озерных туманов, большой травы, по которой бежит жеребенок».

«По-иному судьба на торгах перекрасила». Торги. Переоценка ценностей. Горечь и тревога за будущее всей природы, тревога, как бы эти дивные леса, реки и поля не стали менять так же, как сейчас коней, только по пользе, которую они могут принести, забывая про красоту».

«Жеребенок – это символ чего-то нежного, ласкового, теплого, живого. Жизнь распорядилась по-иному. Нужнее всего не живое, светлое, а все практичное, железное, чугунное, холодное». Меняются люди, они становятся более черствыми, безучастными».
«Обедняется человеческая душа. Есенина тревожит, что новая жизнь сметает красоту истории», «Суровый практицизм может убить и поэзию в мире, где нет ни гармонии, ни человека». «Люди не понимают, что, если им не нужны живые кони, значит, скоро станут не нужны и степи, и озера, и вообще природа. И тогда люди сами превратятся в железные машины. Жеребенок – это своеобразное напоминание людям о живом, о природе, о чистоте человеческих отношений». «Начинается стихотворение противопоставлением железно-чугунно-мертво-необратимого поезда, который, как наша техническая эпоха, мчится неотвратимо, безнадежно оставляя позади трогательного, хрупкого красногривого жеребенка. По-видимому, в этом есть ностальгия по природе, даже какому-то человечье-душевно-коняжьему прошлому человека, когда его душа была связана с природой, не оторвана от своих корней природы и души человека».

Лишь несколько человек написали о том, что это стихотворение о себе самом. «Не потому ли такая сжимающая сердце жалость к красивому жеребенку, что, подобно ему, не может и поэт догнать что-то (а может быть, и понять)?» «Эти стихи в какой-то степени и о себе: «Остался в прошлом я одной ногою, стремясь догнать стальную рать». Не пересекаются ли эти строки со строками «Сорокоуста»: «Милый, милый, смешной дуралей, ну куда, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней победила стальная конница?» Может быть, и самому поэту не угнаться за эпохой, как не угнаться милому, смешному дуралею жеребенку за стальной конницей? Да и покупают они, а не я, не мы».

Мне остается только добавить сказанное через два года: «…я отовсюду гонимый, средь железных врагов прохожу».
Я рассказываю классу о письме Есенина Е.И.Лифшиц, посланном в августе 1920 года, в котором Есенин пишет о встрече с маленьким жеребенком, который скакал за паровозом, случившейся еще до написания стихов: «Конь стальной победил коня живого… Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности, как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений».

Почти каждый год меня спрашивали, что означает слово «бессиянных». Проверил в словарях – этого слова нет. И вот в 1998 году впервые прочел в одной ученической работе: «Жеребенок – совсем ребенок». И как и природа в стихотворении Есенина по-детски наивна и потому задавлена наступающей стальной конницей. У Есенина поля названы бессиянными, то есть они потеряли то волшебное сияние нетронутости, которое было когда-то, и его не вернуть». Я показал это сочинение главному редактору журнала «Русский язык в школе» Н.М.Шанскому, и он отметил тонкое чувство слова у этой ученицы.

А в 2002 году на это слово обратили внимание четыре человека. «Поля становятся бессиянными, когда где-то вблизи по степям бежит поезд». «С приходом в нашу жизнь стальной конницы, как точно отмечает автор, «большая трава» превратилась в «поля бессиянные», серое и унылое, увядает все живое».

И вместе с тем не могу не отметить, что за многие годы, когда я проводил это сочинение, не было ни одного сочинения, автор которого обращался бы к литературоведческим терминам, которые должны были создать ауру научности, как ее понимают в ЕГЭ по литературе.

А вот недочувствие проявлялось не только в том, о чем писали, но и в том, как писали. Когда жеребенок в сочинении подменяется жеребцом или даже животным, это ведь тоже говорит о непонимании поэтического слова. Или вот такие перлы: «Здесь вспоминается старый мир как умерший, а об умершем не следует говорить плохо, по крайней мере сорок дней». «Читая данное стихотворение, мы видим в лице жеребенка старую Россию». «Стихотворение базируется на…» «Жеребенок изображает непрерывную борьбу лошади за свое место в жизни». «Стихотворение отражает игру маленького жеребенка с прогрессом новых технологий в машиностроении». Это тоже ведь свидетельство уровня понимания и чувствования поэтического, да и вообще просто человеческого слова.

Читаю отрывок из воспоминаний Л.Шилова о мастерской С.Т.Конен­кова:
«Он часто приходил ко мне, позировал. Я работал исподволь, не спеша. Он всегда читал мне свои стихи, новые. Мне нравилось, когда он становился на табуретку, чтобы быть выше, и читал, читал он очень хорошо, увлекательно. Легко читал и жестикулировал рукой.

– Чтение какого стихотворения вы хотели передать в этом бюсте?

– Вот «Жеребенка»:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда, куда он гонится?

Это он часто читал. Это его характерное было… В его чтении какая-то нежность, трогательность и трагичность вместе с тем».
Я сейчас особенно хорошо понимаю две вещи.

Первое: все эти сочинения типа «Человек и природа как «вечная» тема в лирике С.А.Есенина» – это все фуфло. Такие темы обрекают на общий треп, в основе которого списанное и выученное. А главное – о понимании поэзии, вообще литературы они не говорят. Только самостоятельное прочтение и истолкование могут говорить о способности воспринимать художественное произведение.

Где-то в девяностые у нас в школе было такое нововведение. Говорит мне директор: «Я получила разрешение задание для тех, кто выразил желание сдавать экзамен по литературе в 9‑м классе, делать в школе самим. Что вы предложите?» Я ответил, что тему сегодня назвать не могу, но идея ее в том, чтобы им не нужно было готовиться к экзаменам, завтра скажу тему.

Незадолго до того у меня на уроках был «Гамлет» Шекспира. На экзамене мы положили перед каждым листок с двумя стихотворениями: Александр Блок, «Я – Гамлет. Холодеет кровь…», и Марина Цветаева, «Диалог Гамлета с совестью». Тема: «Гамлет Блока и Гамлет Цветаевой». Факультативный вопрос: какой из них ближе к Гамлету Шекспира? За полтора часа все справились очень хорошо.

Второе. Я понял, почему у меня вызывает такое отторжение проверка знаний по литературе выучиванием теоретических терминов. Термин обезличивает. Ведь главное в том, что говорит само слово. Не этикетка со словом «метафора», а раскрытие смысла этой метафоры. Эпитетов миллионы. Метафор тоже миллионы.
Ямбов десятки миллионов. А вот пушкинское «гордое терпенье» одно-единственное. И «праздная борозда» из строк Тютчева «И паутины тонкий волос // Блестит на праздной борозде», которая очаровала Льва Толстого, тоже только одна. Как и «очарованная даль».

Учитель словесности движется в двух направлениях – погружение в слово и одновременно погружение самого этого слова в контекст его времени и нашего времени.

«Мы живем, зажатые железной клятвой». Это Маяковский. И выделенное мною слово – во многом ключ к эпохе. Время действительно было железное. О «мерной поступи железных батальонов пролетариата» говорил Ленин. А о самом Ленине Бухарин писал: «Владимир Ильич – железный вождь пролетарских масс, как вылитый из стали». «Это сталь, железо это» – так охарактеризовал Маяковский в поэме о Ленине делегатов съезда советов.

Вспомним «Балладу о гвоздях» Николая Тихонова: «Гвозди бы делать из этих людей, // Крепче бы не было в мире гвоздей». И выразительные названия книг: «Железный поток», «Как закалялась сталь».

Напомню, что Дзержинского называли железным Феликсом. Выразительные псевдонимы вождей: Сталин, Молотов, Каменев. Характерно соединение этих слов у Есенина – «через каменное и стальное» – и у Маяковского – «железом и камнем формясь». Подбираем на уроке синонимы к слову железный в том смысле, какой утверждается в приведенных примерах. Железный – твердый, несгибаемый, сильный, непреклонный, бескомпромиссный, безжалостный.

Подбираем синонимы к слову железный в том смысле, в котором употребляет его Есенин. Железный – бездушный, холодный, неживой, бесчеловечный, как бы сказали сегодня, бездуховный, жесткий, хищный.

Через четверть века, 5 марта 1946 года, в Фултоне с речью выступил Черчилль. Текст этой речи был прочтен и одобрен президентом США Трумэном.

«Я глубоко восхищаюсь доблестным русским народом и моим товарищем в военные годы маршалом Сталиным. Мы понимаем, что России необходимо обеспечить безопасность своих западных границ, устранить любую возможность германской агрессии. Мы рады, что Россия заняла законное место среди ведущих мировых держав. Мы приветствуем ее флаг на морях. Но я не могу сказать о том, что происходит в Европе. На мир, озаренный победой союзников, легла тень. Никто не знает намерений Советской России и ее международной коммунистической организации и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансии.

От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес опустился на наш континент…»

Так началась холодная война.

В 1983 году я послал писателю Федору Абрамову свою книгу «Уроки нравственного прозрения». В ней я рассказывал об уроках по повестям Абрамова «Пелагея» и «Алька». Вскоре пришло письмо. Абрамов писал взволнованно. Он поражался тому, что современные школьники так много читают современных писателей. Но это была не только моя заслуга. В Москве уроки по современной литературе были нормой. Но я знаю, что и в стране они были широко распространены. К тому же было что читать. Вот книги, об уроках по которым я писал: рассказы Василия Шукшина, «Сотников» и «Обелиск» Василя Быкова (я послал Быкову статью, в которой шла речь об уроке по его повести «Обелиск» и приводились ученические сочинения; «Статью я прочитал, как свою собственную», – ответил мне Быков, потом я прилечу к нему в Гродно), «Живи и помни» Валентина Распутина, «Обмен» Юрия Трифонова, «Пелагея» и «Алька» Федора Абрамова, «Белый пароход» Чингиза Айтматова, «Царь-рыба» Виктора Астафьева. С годами что-то с уроков уходило, а что-то и приходило.

Абрамов спросил меня, какую его книгу я хотел бы получить. Но книгу я не получил – через несколько дней я читал некролог.
После смерти писателя были опубликованы его размышления о есенинском стихотворении:
«Об одном его стихотворении, о «Сорокоусте», в котором вся философия и вся трагедия его поэзии…

Немыслимо. В начале 20‑х годов, сразу после Гражданской войны, когда гвоздя с огнем было не сыскать, – проклятие железной машине. Да, да! Страна кричит, криком исходит: железа, железа! Машин! Тракторов! В этом наше спасение.

А поэт-молокосос пишет проклятие железу. Поэт-молокосос видит главную угрозу жизни в этом железе.

Бред! Пророчество человека, отравленного алкоголизмом, химеры, порожденные белой горячкой.

Нет. Поэт, истинный поэт – это тончайший из тончайших сейсмографов, которому одному дано услышать гул надвигающейся катастрофы.

И эта катастрофа – приближающееся наступление на живую жизнь бездушного железа, несметного количества всевозможных машин…

И не есть ли вся поэзия Есенина – схватка, обреченное единоборство златокудрого юноши, любителя всего живого, с бездушным веком железа, с веком-роботом?

Та опасность, которая во времена Есенина существовала лишь в зародыше, сегодня стала самой главной опасностью для человечества, может быть, опасностью №1».

Как тут не вспомнить Горького: «Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему в мире и милосердия, которое – более всего живого – заслужено человеком».

Что касается опасности номер один, то Абрамов писал уже не о стали и железе. У каждого века свои прорывы вперед, открытия, изобретения и свои обольщения, головокружения от успехов, свои опасности, тревоги и страхи.

Я был в селе Константиново. Я был на Ваганьковском кладбище. Последний раз, когда хоронил своего ученика, который через два дня после того, как был у меня дома, бросился с девятого этажа. Я тяжело переживал эту смерть, но потом его друг сказал мне, что это было после пяти неудавшихся попыток. В течение нескольких лет я читал лекции в Ленинграде в педагогическом институте имени А.И.Герцена. Однажды меня разместили в гостинице «Англетер».

Когда я учился в школе, поэзия Есенина в ней не изучалась. В 1968 году в программу советской школы по литературе ввели Достоевского, Блока, Есенина. Как городской методист Москвы я занимался подготовкой учителей литературы к этим темам.
В 1997 году вышла моя книга об опыте преподавания литературы в выпускном классе. Она называлась «Время понимать.
Проблемы русской литературы советского периода». В ней была и глава об уроках о поэзии Есенина «Живое и железное». В главе этой я впервые рассказывал учителям о том, что и как писали о Есенине Карл Радек, Николай Бухарин и Лев Троцкий.

Лев АЙЗЕРМАН