На чтение: ≈ 14 мин.Продолжение. Начало в №16, 17
Известный пушкинист Т.Г.Цявловская вместе со своим мужем М.А.Цявловским составила «Летопись жизни и творчества Пушкина», где вся жизнь поэта была расписана каждодневно. И она сказала на обсуждении: «Я всю жизнь изучаю Пушкина. Я могу про каждый день его жизни сказать, каким он был. Но никогда не думала, что я встречу живого Пушкина».
Но Быкова обвинили в том, что он окарикатурил русского гения, сняли с роли, а в Пушкина произвели импозантного Олега Ефремова. По-моему, не осталось даже ни одной фотографии. И Быков пережил все это мучительно. А фильмы А.Аскольдова «Комиссар» и А.Германа «Проверка на дорогах», в которых он блистательно сыграл свои роли, не выпускали на экран долгими годами. Ему вообще доставалось за сделанное. Я как член партбюро института усовершенствования учителей был на трехдневном идеологическом активе Москвы. Так там о новом фильме Быкова «Айболит-66», в котором он сыграл Бармалея, сказали: «Мы знаем, какого Бармалея они имеют в виду». Потом он с трудом пробил на экран «Чучело», а фильм объявили поклепом на нашу советскую школу.
Но раз мы уже ведем разговор о Быкове в связи со школьным сочинением, хочу процитировать дневник Быкова, изданный уже после его смерти, где он как раз размышляет о школьных сочинениях.
Быков пишет о своем пасынке Павле Санаеве, которого теперь мы знаем по книге и фильму «Похороните меня за плинтусом».
«Паша писал два сочинения, заданные в школе: «Один день нашей Родины» и «Доброта советского человека». Я был потрясен тем, каким слабоумным (не могу найти иного слова) он мне показался. Сочинение было написано из рук вон плохо, и по мысли, и по слову – по всему. Мысли о том, что делать с Пашей, не давали мне покоя. Я решил сам заниматься с ним. Пусть он каждый день пишет маленькие сочинения. Без отметки, безответственно…
Первое задание: описать черепаху из ракушек, которую я привез из Сочи. Он написал и остроумно, и умно, интуитивно выстроил композицию, был даже несколько литературно раскован. Что же это? Неужели школа добилась того, что опыт ученика во взаимоотношениях со школой подсказывает ему, что от него ждут некоторой доли идиотизма? Отсутствия всего личного во всяком случае. (Отсутствие всего личного – главный порок большинства сочинений в ЕГЭ по русскому языку, в ЕГЭ по литературе и в итоговых сочинениях.
Иногда возникает ощущение, что ученик на экзамене стремится все личное обезличить. – Л.А.) Когда я ему говорил, как бы написал об этом, как он должен написать, он был отвратительно капризен и твердил одно: «У нас этого не нужно!» «А что у вас нужно?» – горячился я. «Вот так нужно!» – отвечал он с таким занудным выражением лица, что я не мог на него спокойно смотреть. Неужели школа поставила дело так, что основное ее предложение – поиграть в дураков?»
И разве не об этом самом писал Булат Окуджава:
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить.
Или «у нас этого не нужно»?
Но вернемся к птичке, которая поет не для того, чтобы ее похвалили. В походе со своими учениками я был в Дунине в доме Пришвина. Дом этот поражал своей необыкновенной поэтичностью и вместе с тем был предельно прост, даже непритязателен. Все, что написал Пришвин в тексте, который дали на экзамене, было действительно искренне и честно. Но с самим Пришвиным не все так просто.
На протяжении многих десятилетий Пришвин вел абсолютно честный, пронзительный дневник, в котором отразилась вся наша история во всей ее полноте. Пришвин понимал, что ни одна страница из его дневника не может быть напечатана. Но именно этот дневник – самое главное, что написал Пришвин. И кто знает, может быть, понимая, что все, что он пишет, непечатно, где-то в глубине души он верил, точнее надеялся, что все эти свидетельства дойдут до тех, кто будет жить после него.
И вообще в теме, о которой мы говорим, возможны самые сложные коллизии. Не могу не сказать и еще об одном сюжете.
Арестованного, осужденного, брошенного в лагерь, отправленного на Колыму Сергея Павловича Королева спас выдающийся авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев, тоже осужденный. Он в шарашке (так называли гибрид тюрьмы и конструкторского бюро) создавал новый самолет и сумел доказать, что без Королева у него дело не пойдет. Королев должен был работать над правым крылом самолета. А по ночам, изготовив маленький светильник, чтобы не мешать спать товарищам по заключению, чертил, рассчитывал, думал о ракетах. Дальнейшее вам известно.
Мой школьный друг, врач, работал в больнице имени Боткина. Там же лечила больных и дочь Королева. И уже после смерти отца она рассказывала моему другу, что отец очень тяжело переживал свою безымянность. Ведь при его жизни гремели имена Гагарина, Титова, других космонавтов, но ни разу публично не было произнесено имя Королева. Просто «главный конструктор». И ни фамилии, ни имени, ни отчества.
Королев получил все причитающиеся ему блага жизни и награды, но об этом тоже не было сказано вслух. Однажды шофер спросил Королева: «Когда же, Сергей Павлович (мой ученик, работавший с Королевым, Гагариным, много раз летавший на Байконур, рассказывал мне, что между собой они все называли Королева «Эспэ». – Л.А.), будет произнесено ваше имя?» Королев ответил: «На другой день после моей смерти». Так оно и произошло. На Красной площади хоронили человека, о котором еще накануне страна не знала ничего. Это было нелепо. Даже я знал, что «главный конструктор» – это Сергей Павлович Королев.
Почему же Королев так мучительно переносил свою безымянность? Думаю, вот по какой причине. Оболганный, оклеветанный, судимый, брошенный в лагерь, он, естественно, хотел, чтобы его имя было реабилитировано громко, всенародно, публично. К тому же, арестованный в 1938 году, Королев в 1940 году был этапирован из Магадана, до 1944 года работал в шарашке. Но только после смерти Сталина (1953) был официально реабилитирован.
И никакие награды, звания, ни построенный для него дом (я был со своими учениками в этом доме, был с ними же и в Звездном городке) – ничто не могло компенсировать эту оскорбительную безымянность и неизвестность. А может быть, все было гораздо проще? Ну рассекретили бы Королева, назвали бы его фамилию. Но тогда ведь нужно было рассказать про всю его жизнь с арестом, муками, о том, как добывал золото на Колыме.
Так об этом нет ни слова в третьем издании Большой советской энциклопедии, вышедшей уже в 70-е годы, когда Королев стал Сергеем Павловичем Королевым, а не «главным конструктором». В энциклопедии эти страшные годы просто пропустили в статье о Королеве. Поразительное дело. Хрущев вернул доброе имя (а многим жизнь и свободу) миллионам людей. А вот Королеву не вернул даже имени. Эта боль не проходила.
Документальный фильм о Королеве рассказал, как однажды, когда пришедшие в гости к Королеву космонавты уже стали прощаться, Королев попросил Гагарина остаться и долго рассказывал ему о своем хождении по мукам. Хотя, как пишет Сергей Мироненко в своей книге «100 событий, которые изменили Россию», Королев «дважды – в 1946 и 1949 годах – встречался со Сталиным. Эти встречи произвели на бывшего зэка большое впечатление. Сталин проявил осведомленность в вопросах ракетной техники, задавал дельные вопросы, внимательно слушал своего гостя».
Обращаюсь к ученикам: «Мы говорили с вами о людях известных, но всмотритесь в жизнь своих родителей, родственников, друзей ваших близких, и вы поймете, что то, что вы написали, и то, чем и как живут окружающие вас люди, – это разные миры». Мне важно было, чтобы мой анализ сочинения был не эпилогом этой работы, а прологом к следующим.
В 1961 году в журнале «Русский язык в школе» была напечатана моя первая статья об опыте работы над сочинениями не на литературные темы, а на основе своих жизненных впечатлений. Вскоре меня попросила зайти в редакцию главный редактор журнала Н.М.Галкина-Федорук. Она мне показала письмо Корнея Ивановича Чуковского: «Очень понравилась статья Л.С.Айзермана «Творческие работы учащихся» в 3‑м номере. Статья умная, тонкая, и притом боевая. Сколько учителей у нас боятся творчества учащихся…» В следующем году вышла книга Корнея Чуковского «Живой, как жизнь». В ней он рассказал о моей статье. Вот с тех пор уже полстолетия мои ученики писали такие сочинения.
Об опыте той работы, в частности о том, как я готовил к сочинительной части ЕГЭ, я рассказал в своей книге «Сочинения о жизни и жизнь в сочинениях» (2012).
Моя книга начиналась с поэтических эпиграфов. Один – из пушкинского «Пророка»:
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый…
Другой – стихотворение шестнадцатилетней Марии Протасовой:
Ничего слова не весят,
Ни шиша они не стоят,
И хлебов из них не месят,
И дома из них не строят.
Их на плечи не накинешь,
И в стаканы не нальешь,
Больше скажешь – раньше сгинешь,
А смолчишь – не пропадешь.
Ничего слова не значат,
Ни фига они не могут,
Те, кто думают иначе,
Вымирают понемногу.
Нет души – сплошное тело.
Есть живот; но нет живого.
Наступают люди дела,
Исчезают люди слова.
Но когда пройдут и канут
Годы, денежки и флаги,
Расцветут слова и станут
Нашей жизнью – на бумаге.
За стихотворением этой девочки встает мощная традиция русской литературы и русской педагогики, которую отвергли «наши строгие учителя и судьи».
Вот что писал об учениках учебных заведений В.Г.Белинский в 1844 году: «Тут главное дело, чтобы приучить их к естественному, простому, но живому и правильному слогу, к легкости изложения мыслей и – главное – к сообразности с предметом сочинения.
У нас, напротив, или приучали детей рассуждать о высоких или отвлеченных предметах, чуждых сфере их понятий (о как глубоко увиден этот порок наших сочинений – «чуждых сфере их понятий»! – Л.А.), и тем заранее настраивая их к напыщенности, высокопарности, вычурности, к книжно-высокопарному языку, или приучали писать на пошлые темы, состоящие из общих мест, не заключающие в себе никакой мысли». Неужели это сказано 177 лет назад?
Лев АЙЗЕРМАН
Продолжение следует
Выбор читателей
Комментарии