На чтение: ≈ 18 мин.Как уверяет филолог, сотрудник Государственного музея российской литературы имени В.И.Даля Павел Крючков, «литературный конкурс имени Корнея Чуковского – инструмент для извлечения двух видов музыки. С одной стороны, необходимо продолжать уже заложенные традиции, с другой – понять и нащупать зарождающуюся литературную реальность». Одна из главных задач конкурса – называть новые имена и новые книги. В этот раз заявки принимаются до 30 апреля 2023 года, награждение состоится осенью. Конкурс отличается колоссальным призовым фондом в 7 миллионов рублей, премия вручается в шести номинациях. А поскольку среди членов жюри такой человек, как Павел Крючков, влюбленный в поэзию и много лет служащий ей (в том числе на посту редактора отдела поэзии «Нового мира»), а кроме того, что очень важно, один из ведущих специалистов по творчеству Корнея Ивановича, приходят на ум слова Елены Цезаревны Чуковской, внучки писателя: «На ниве чуковедения и чуководства все в порядке». Мы побеседовали с Павлом Михайловичем о тенденциозном прочтении сказок Чуковского, о чувствах детских писателей друг к другу и о советской официальной педагогике.
– Павел, начну с такого вопроса, прояснение которого, как мне кажется, важно для учителей. Корней Иванович писал о тенденциозном прочтении собственных сказок. В его статьях и дневнике описан ряд претензий со стороны читающей публики и критики в разные годы. Изменилось ли что-то в этом смысле? Читатели стали более прогрессивными?
– Видите ли, какая вещь: когда в 1917 году появился «Крокодил» в приложении для детей к журналу «Нива», то, конечно, как справедливо сказал Маршак, и не он один, это был взрыв. Ничего подобного детская литература не знала, а детская поэзия тем более. Саша Черный и другие замечательные люди появились чуть позже. Чуковский оказался совершеннейшим анфан террибль, в которого, правда, сразу же влюбились и дети, и поэты. «Крокодила» рвали из рук. Его знали большими кусками наизусть Маяковский и Блок. Потом Корней Иванович встретил издателя Льва Клячко, и из печати начали выходить одна за другой чуковские сказки: и «Федорино горе», и «Мойдодыр», и «Муха-Цокотуха», и «Тараканище». Это все начало 1920‑х. Но ликование длилось недолго, потом развернулась кампания педологов (было такое движение по формированию нового советского ребенка) и началась жестокая борьба против этих сказок, которая, правда, поутихла к началу Великой Отечественной войны.
– Чуковскому за сказки доставалось дважды: с одной стороны, от специалистов, как они думали, по воспитанию детей, а с другой – от простых читателей…
– Да, от читателей, уже зашлакованных мышлением советского мещанина (они, правда, мещанами себя не считали). Выдвигались самые нелепые претензии, начиная с того, что предметы не могут бегать по комнате, и заканчивая тем, что многое тут пахнет какой-то буржуазией и царизмом. Каково было мое удивление, когда я, знакомясь с архивом Чуковского, увидел, что и в 50‑е, и в 60‑е годы некоторая часть читателей все еще продолжали писать в газеты, возмущаясь теми или иными поворотами – либо языковыми, либо фабульными – в его сказках! Возмущались по поводу строк в «Мойдодыре»: «Боже, Боже, // Что случилось? // Отчего же // Все кругом // Завертелось, Закружилось // И помчалось колесом?» Мол, что это за «Боже, Боже». Или зачем воспевать муху, это же вредное насекомое, которое помимо всего еще и замуж выходит за кровососа, кровосмешение же происходит. Словом, что вы рассказываете нашим детям!
Когда я читаю эти письма, некоторые из которых подписаны «член ЦК КПСС с такого-то года», понимаю, что Корней Иванович до конца жизни так и не обрел покоя в детской литературе, несмотря на то что он со временем стал ее патриархом. Отчасти все это продолжилось и после его смерти. Но настоящее искусство лежит поверх любой идеологии. Правда, иногда оно к ней и обращается, но скорее вынужденно, как это бывало, например, в случае с Маршаком, нашим недавним юбиляром.
– Советская официальная педагогика, видимо, не могла простить экспериментов, рассчитанных на детское игровое сознание.
– Она не могла простить их ни Генриху Сапгиру, ни Олегу Григорьеву, то есть тем, кого мы сейчас считаем литературными классиками. С лирикой дела обстояли немного лучше. Роман Сеф, Валентин Берестов были теми в лучшем смысле слова уютными детскими поэтами, большую часть стихов которых вполне можно было читать с мамой при свете торшера. Но детям необходима и хулиганская игровая поэзия, без которой невозможно становление ребенка. Сегодня, например, таков Артур Гиваргизов. Но она всегда была поперек горла официозу. И в этом отношении наша детская поэзия и проза никогда не были в состоянии равновесия. Хотя печатали по крупицам и Григория Остера, и Генриха Сапгира, и даже Олег Григорьев как-то прорывался… Но все равно даже таким авторам, как Виктор Драгунский, Юрий Коваль или Николай Носов, было нелегко обретать большие тиражи и хорошую литературную критику.
– Интересно, что сейчас те авторы, которых вы назвали, – Коваль, Драгунский – некоторым сегодняшним издателям кажутся архаикой. Мол, появилось новое поколение детских писателей. Вы согласны с этим?
– Насчет архаики не согласен. Мне было бы очень жаль, если бы юных читателей лишили возможности читать их книги. И даже если употреблять слово «архаика», то ведь ходим же мы в музеи и объясняем детям: вот это произведения времен Древнего Рима, а вот это новые голландцы, а вот это передвижники… Это накапливает верный культурный багаж. Но вот парадокс: что касается сегодняшнего времени, то мне кажется, что у нас по-прежнему не так уж много хороших детских писателей, и это отдельная тревожная тема. Эдуард Успенский однажды дал мне интервью для «Нового мира», в котором были слова: «Детская литература в России только начинается». Он, конечно, немного переборщил, будучи по своей природе полемистом. Дела все же обстоят лучше. Но тем не менее.
– А кто для вас сегодня образец в этом жанре?
– В качестве образца литературного поведения, творческой эрудиции, непрерывного развития своего дарования и, кроме того, бесконечной тяги к работе в самых разных жанрах я бы назвал одно имя. Это Станислав Востоков. Вот человек, который, на мой взгляд, является одним из наших самых интересных детских писателей, причем постоянно развивающихся. Его последние переводы Хью Лофтинга, приключений доктора Дулиттла, заслуживают, на мой взгляд, высокой оценки. Он вернул читателям детской литературы книгу, которую давно прочитал и перечитал по сто раз весь просвещенный мир. Это труженик и замечательный мастер, очень современный человек, тянущийся к новым веяниям. И в то же время он всегда помнит, что стоит на плечах гигантов, тех же Юрия Коваля или Николая Носова.
– Интересно, что Владислава Крапивина вы не упоминаете ни в статьях, ни в интервью.
– Да, почти не упоминал, скорее всего, по причине забывчивости. Я его чрезвычайно ценю, хотя читал мало. Одна его книга в моей жизни сыграла колоссальную роль. Это маленькая повесть «Всадники со станции Роса». Думаю, что она в свое время даже поучаствовала в моем воспитании.
– Потрясающая вещь, которую и я очень люблю. Перечитывал раз в пятый этой весной. А ее продолжение «Мальчик со шпагой» вам нравится?
– Нравится. Но я так устроен: мне бывает иногда достаточно и одной вещи у писателя. Я когда-то влюбился во «Всадников…», и любые продолжения оказывались уже дополнительным впечатлением, первое все забрало на себя.
– Довольны ли вы тем, как читают ваши дети? И какие тенденции чтения или, наоборот, нечтения могли бы выделить на их примерах?
– В той комнате, в которой они до недавнего времени жили вместе, на полках стоят все наши главные детские книжки. Большая часть – русские авторы. Читают ли они их? Скорее нет. Младший, которому скоро восемнадцать, предпочитает Роулинг и Толкина. А когда я им напоминаю, что вдова Юрия Казакова подарила нам «Арктур – гончий пес», они говорят: «Да-да, пап, помним, это очень добрая книжка про слепую собаку». И возвращаются к Гарри Поттеру. Впрочем, старший сын, недавно пришедший на работу в Дом Чуковского, потянулся, как я вижу, и к русской детской классике, ему же предстоит много работать с детьми.
Они, конечно, как и большая часть вчерашнего и сегодняшнего «детского народа», немного ленивы и нелюбопытны. Думаю, это моя вина. Я на них не сержусь и все понимаю, не в пещере живем ведь, в мире соцсетей и клиповой цивилизации, что тут поделать. Но я часто вспоминаю по отношению к ним фразу Пеппи Длинный Чулок. Она говорила, сидя на дереве напротив школьного класса: «Я к вам не пойду, буду сидеть тут на ветке, и, может быть, немного ваших знаний долетит до меня». Мои дети годами невольно наблюдали, как я занимаюсь наследием Чуковского и других авторов, знали, что я вел в «Новом мире» рубрику «Детское чтение с Павлом Крючковым». Ежегодно я вытаскивал их на костры Чуковского, где они видели живых детских классиков – Эдуарда Успенского, Александра Тимофеевского, Андрея Усачева, Ину Гамазкову, Виктора Лунина, Григория Кружкова, Марину Бородицкую и других. А ведь многие из этих писателей для моих сыновей были еще и друзьями папы, вот в чем дело. И я надеюсь, что по каким-то молекулкам, импульсам до них долетит понимание чужого писательского дара, что рано или поздно они начнут читать и перечитывать тех, кто мне издавна дорог.
– А когда они регулярно приходят на костер Чуковского, а там выходят крупные детские писатели и декламируют свои стихи, это заставляет по-другому посмотреть на вопрос нечтения?..
– И это похоже на то, что происходило со мной. Ну что мне было читать стихи Берестова под светом лампы? Мы с ним сердечно дружили, многие его стихи и так были частью меня. Или Генрих Сапгир, которого я, помню, лет двадцать пять назад привозил на праздник-костер Чуковского, вел его под руку, и он по дороге спрашивал меня: «Павлик, ну и что мы будем тут делать?» Я говорил: «Будем выходить на сцену и громко читать «Погода была прекрасная…». И делать театральную паузу». Он выходил, читал, и хор голосов звонко отвечал ему: «Принцесса была ужасная». Через две минуты Генрих Вениаминович был для них лучшим человеком на свете!
– В этом году Российская государственная детская библиотека сформировала конкурс, посвященный 140‑летию Корнея Чуковского, «Дети пишут Корнею Чуковскому письмо в стихах». Вы как-то сказали мне о рискованности этой формулировки. А в чем она состоит, эта рискованность?
– Когда я в пионерском возрасте принимал участие в конкурсе рисунков, вспоминаю, что большинство детей перерисовывали известные иллюстрации из книг. И в случае с написанием стихов есть та же проблема. Подлинного поэтического словочувствования мне встретилось пока немного. Но все-таки оно встретилось, и я порадовался. Вот только что закончил чтение присланных текстов и сделал для себя несколько открытий. Например, одна девочка написала очень даровитое стихотворное письмо Корнею Ивановичу, в котором изящно и внятно очертила его литературный путь как поэта.
– Вы упомянули о проекте «Детское чтение с Павлом Крючковым». Приглашаем читателей нашего интервью ознакомиться с этими статьями, которые доступны на вашей интернет-странице в «Журнальном зале». Но вы перестали вести эту рубрику. Почему?
– Просто, наверное, я устал, все-таки это несколько лет ежемесячного напряжения. В этих статьях я писал либо о каком-то детском писателе, либо о новой или классической детской книге, либо о текущих литературных событиях. И палитра этих текстов была достаточно разномастной. А еще два раза в год мы делали в журнале вкладку под названием «Семинариум», то есть «Детская комната». Там публиковались и полуакадемические статьи специалистов, например, о стихах и судьбах поэтов-обэриутов, печатались интервью с нынешними детскими литераторами.
На страницах «Нового мира» в этой рубрике нам удалось побеседовать и с Эдуардом Успенским, и с Михаилом Ясновым, и с Сергеем Махотиным, со многими переводчиками детлита. И если бы я был чуть менее ленив и занят текучкой, то сделал бы из этих публикаций книгу, попробовав выпустить ее в питерской книжной серии «Дом детской книги». Люблю эту серию. Открывалась, она, помню, сборником Михаила Яснова «Чудетство», потом были книги Евгении Путиловой, Валерия Шубинского, других авторов. А сейчас выходит очень интересно составленный сборник моего друга Дмитрия Шеварова, свод его блистательных статей о детских писателях и детской литературе. Кстати, журнальная работа в рубрике «Детское чтение…» оказалась возможностью еще и публичного признания в любви тем писателям, которые стали для меня поздними открытиями. Как, например, Олег Кургузов или Лев Яковлев. И вообще, лучшего чувства, чем литературное неофитство, я на своем гуманитарном поле не знаю. Это такое счастье – быть вечным впитывателем и открывателем!
Борис КУТЕНКОВ
Выбор читателей
Комментарии