На чтение: ≈ 16 мин.В Москве продолжается фестиваль учеников Олега Табакова «Атом Cолнца». Само собой, одним из главных участников форума стала Школа Олега Табакова. Заместитель художественного руководителя Павел Брюн рассказал «Учительской газете» о «радиации» Табакова, преимуществах раннего театрального образования и важности эмоционального опыта.
– Вы много лет проработали за границей, сотрудничали с Cirque du Soleil, Селин Дион, преподавали в Университете Minneapolis-Saint Paul. Насколько западная система театрального образования отличается от нашей?
– На Западе она более разнообразна. Там не существует какой-то догмы, как нужно преподавать. При желании можно найти обучение и по Михаилу Чехову, и по Станиславскому, и по Вахтангову. Конечно, там много профанации, но ее и здесь немало. Однако сила западного образования в том, что у тебя есть шанс выбрать своего мастера, школу и двигаться по тому пути, который лучше в тебе отзывается.
– В Школе Табакова тоже используется синтез разных систем?
– У нас, конечно, существует приверженность системе Станиславского. Однако ни Владимир Львович Машков, ни ваш покорный слуга не проповедуем противоречие между Станиславским и Вахтанговым, Станиславским и Мейерхольдом. К тому же нельзя забывать, что Станиславский в финале жизни – это совсем не Станиславский конца XIX века. Красота его системы в том, что она не догматична, она постоянно эволюционировала при его жизни и продолжает это делать поныне. Мне кажется, глубина образования в многообразии, в мультидисциплинарности, в ином использовании суммы навыков, которые мы даем.
– А если кто-то из учеников не станет артистом? Что даст ему этот опыт?
– Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы они ими стали. Но если, допустим, у кого-то судьба сложится иначе, то развитие артистического склада характера поможет и адвокату, и продавцу автомобилей, и педагогу, и кому бы то ни было еще. Приведу пример: мой сын окончил Школу-студию МХАТ, тем не менее жизнь его связана с исторической наукой. Я бываю на его лекциях, причем как в России, так и в Италии, и вижу, как он владеет аудиторией, как люди его слушают. Когда он общается с аудиторией, а иногда он говорит о достаточно сложных вещах, театральный опыт ему очень помогает.
– Ребята поступают к вам в возрасте 15‑16 лет. В чем преимущества раннего театрального образования?
– Главное – это раннее вхождение в профессию. Именно этого хотел Олег Павлович Табаков. Мы же с Владимиром Львовичем продолжаем его дело. В балетные школы дети попадают в 9 лет, в школы при Суриковском институте, при Академии художеств ребят берут в 10‑12 лет, мы уже не говорим про музыкальное образование. Почему театр должен отставать? В результате 14‑летнюю Джульетту играет девушка лет 28, в нашем случае она будет хотя бы на 4 года моложе. (Смеется.)
– А как обстоят дела с общеобразовательными предметами, ведь отбор проводился на базе 9‑го класса?
– Хорошо, они продолжают осваивать программу.
– Владимир Львович часто говорит о необходимости возрождения в общеобразовательных школах театральных кружков.
– И абсолютно прав. Причина как раз в том, о чем мы только что говорили. Актерское мастерство – это очень глубокая история, его не опишешь четырьмя словами. Но первое, что можно выделить, – способность быть внимательным, слышать и быть услышанным, говорить и быть понятым, уметь работать с текстом, каким бы он ни был, и многое другое. Такие навыки никому не помешают.
– В прошлом году преподаватели Школы Табакова объездили всю Россию, отсматривая талантливых ребят. Что вас больше всего удивило?
– Для меня стало откровением то, насколько степень зрелости ребят возрастает по мере удаления от Москвы. Скажем, в Новокузнецке я увидел не детей, а молодых мужчин и женщин. Видимо, жизнь другая, иная степень серьезности принятия решений. Согласитесь, не каждый рискнет лететь в Москву за 3000 километров, чтобы посвятить себя не совсем понятной профессии.
– «Не страшно пропустить талант – страшно взять неспособного к развитию», – утверждает Машков. Согласны?
– Конечно. Прохлопать гения, который потом все равно пробьется, – досадная ошибка, а выпустить дипломированную бездарь – это преступление.
– Сегодня принято жаловаться на уровень образования молодого поколения. В Школе Табакова нашли свой способ ознакомить ребят с историей. Во время посвящения каждый ученик Школы Табакова получил своего хранителя, знаменитого актера, которого больше нет с нами. «Они ваши хранители. В ответ вы должны стать хранителями этих имен, узнать все об этих людях», – сказал Владимир Машков. Думаете, это сработает?
– Я глубоко убежден, что первый шаг погружения в историю – это хорошее знание собственного происхождения. Во всем важно личностное отношение. Если ты докопаешься до корней своей семьи, скажем, на пару веков назад, то легко соотнесешь это с историческими событиями. Например, поймешь, что делал твой прапрадедушка в момент отмены крепостного права: отменял или радовался отмене. Это, согласитесь, разные вещи. Мы пошли по тому же пути. Через знакомство с хранителем устанавливается более глубокая связь с историческим временем, когда он или она здравствовали, с тем, чего уже нет. Это своеобразная попытка привязать знания к эмоциональному опыту.
– Олег Павлович Табаков был потрясающим педагогом. Многие современные звезды отечественной сцены называют его своим учителем. Как думаете, в чем его секрет?
– Я не был лично знаком с Олегом Павловичем. Тем не менее знаю, что он незримо присутствует в школе. Смотрю на его портрет и сопоставляю с тем, что мы делаем. Чувствую, когда он смотрит доброжелательно, а когда – не очень, когда задает вопросы, а когда дружески хлопает по плечу. Что касается его учеников, то я глубоко убежден: помимо прямых наставлений на них повлиял сам факт присутствия Олега Павловича. Нам не дано предугадать, кем был бы Тициан, если бы у него не было шанса оказаться рядом с Джорджоне. Пребывание в зоне «радиации» мастера – великая вещь. Я в этом убежден. «Радиация» Табакова ощущается до сих пор.
– Именно поэтому так важно, что среди педагогов школы действующие звезды театра Табакова: Сергей Угрюмов, Михаил Хомяков, Сергей Беляев, Виталий Егоров, Иван Шибанов, Яна Сексте…
– Конечно. Учиться у действующего мастера, на мой взгляд, гораздо перспективнее. Успешный актер делится с ребятами знаниями, умениями, опытом, а они в состоянии проверить их на деле. Конечно, можно мучить их на уроках мастерства или сценречи и не выходить на подмостки, но в этом нет чистоты эксперимента. Машков правильно говорит, что здесь, в школе, мы имеем дело с нашими потенциальными партнерами.
– Занятость артистов в репертуаре сказывается на успеваемости их студентов?
– Мы стараемся сводить это к минимуму. У первого курса, который сейчас набран, нет какого-то одного мастера, но они все время находятся в поле зрения у троих-четверых наставников, не считая лично Владимира Львовича. Он часто присутствует и участвует в занятиях с ними. Это очень ценно. Помимо того что Машков – человек театра, он человек большого кино. И очень многое из того, что людям театра знакомо не слишком хорошо, ему известно досконально. Это большой бонус для ребят, изучающих искусство в раннем возрасте. Может быть, порой это излишне кинематографично, но очень полезно.
– В этом году Михаил Хомяков поставит с третьим курсом «Билокси-блюз» Нила Саймона. Алена Лаптева возьмется с четверокурсниками за «Старшего сына» Александра Вампилова. К 75‑летию Победы Виталий Егоров сделает инсценировку «Василия Теркина» Твардовского. Кто выбирает произведения?
– Мастера, конечно. Отрывки для самостоятельной работы ребята выбирают сами. Если речь заходит о более крупной форме, то это исходит от художественного руководства и мастеров.
– Вы заместитель Владимира Львовича и в театре, и в школе. Сложно с таким темпераментным человеком, как Машков?
– «Радиация» Олега Павловича источалась одним способом, Евгения Миронова – другим, а у Владимира Львовича вот такая буйная энергетика. Но она меня радует. Я прекрасно понимаю, что когда он повышает голос, то кричит не на меня, а пытается докричаться до меня. А это большая разница. То же самое, когда он разговаривает со студентами. Они порой тушуются. Но я им объясняю: «Это не на вас, это до вас, поэтому будьте внимательны, откройте свои души».
– А что вы преподаете?
– Можно сказать, свой личный опыт, хотя у меня есть определенные методики. Например, начинаю каждый день со странной дисциплины «Пробуждение», хотя я не люблю ее так называть. Собираю студентов колледжа в очень ранний час, пока у них еще ничем не засорены мозги, и провожу занятие. Пробуждение может заключаться в самых разных вещах. Например, могу прочитать им главу из книги Михаила Чехова, могу дать какое-то конкретное упражнение, могу показать какие-то вещи из пластической культуры, в которой вырос. Главное – я пробуждаю их к тому, что они рождены и приняты сюда, чтобы заниматься необычным делом. Нам порой говорят, что у нас здесь какой-то театральный кадетский корпус. Да какой же это кадетский корпус?! Это космическая станция.
– Насколько, на ваш взгляд, важна эта связь «наставник – ученик»?
– Эмоциональная связь очень важна. Понимаете, когда мы у кого-то учимся, мы не только делаем то, что учитель говорит, но и чувствуем себя так, как он себя чувствует. Например, если я приеду на занятия с кислой миной, попахивая перегаром, вряд ли я их чему-то научу, даже если буду говорить очень умные слова. «Стяжи дух мирен, и возле тебя спасутся тысячи», – говорил Серафим Саровский. Не могу сказать, что «стяжаю дух мирен», но точно знаю, мне есть чем с ними поделиться, и я рад это делать. И они это видят.
– Вы сказали, что родом из пластической культуры.
– Я начинал свою профессиональную деятельность в Московском театре пластической драмы, которым руководил мой учитель Гедрюс Мацкявичюс, режиссер, философ, психолог, поэт, очень большой мастер.
Темой нашего спектакля было, например, творчество Микеланджело Буонарроти. Или мы ставили стихотворную пьесу Пабло Неруды «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты». У нас был спектакль по Блоку «Вьюга», где в основу первой части легла пьеса «Балаганчик», второй – поэма «Двенадцать». Играли без единого слова. Но мы не заменяли слово движением. Мы соотносились друг с другом через движение. И все было понятно.
Если вы сейчас провернете перед глазами свою собственную жизнь, то убедитесь в том, что первая реакция на самые драматические моменты – тишина. Кричать мы начинаем потом. И вот этот бесценный кусочек между эмоцией и каким-то дальнейшим действием всегда происходит в тишине. Это и есть зона молчания, о которой говорил Станиславский.
– Вы много работали с высокотехнологичными шоу. Не убьет ли техника традиционный театр?
– Тому, кто вырос, изучая наследие Станиславского, Мейерхольда, Таирова, Евреинова, Чехова, можно назвать еще десяток имен, никакая высокая технология не страшна. Человек, который заходит на территорию высокотехнологичного театра с драматической идеей, заходит с правильного угла. Если же я заполучу какой-то дорогостоящий фонарь, лифт или еще что-то и скажу: «Вот сейчас я сделаю шоу», ничего у меня не выйдет. Технология – это лишь компонент для драматической выразительности. Она должна быть не поводом, а средством. Просто нужно правильно определять ее место, и делать это должен режиссер.
Выбор читателей
Комментарии