На чтение: ≈ 15 мин.Самого загадочного французского писателя Бернара Вербера, чьи книги «Муравьи», «Танатонавты», «Мы боги» и другие переведены на 30 языков и раскупаются многомиллионными тиражами, обожают и русскоязычные читатели. В этом он смог убедиться, когда презентовал в Москве новые книги «Рай на заказ» и «Новая энциклопедия Относительного и Абсолютного знания», а также посетил спектакль, поставленный по его повести «Наши друзья Человеки». В интервью нашему корреспонденту Бернар рассказал о своих русских корнях, пристрастиях в творчестве и любви.
– Мсье Бернар, свой дебютный роман «Муравьи» вы переписывали 18 раз – столько же, сколько это проделал Лев Толстой с эпопеей «Война и мир»…
– Весьма лестное сравнение. Разница в том, что для Толстого «Война и мир» была далеко не дебютной книгой, а я делал первые шаги в литературе. И «Муравьев» пришлось переделывать не 18, а 110 раз в течение двенадцати лет. Только последняя версия меня устроила. Правда, книга получилась огромной. Когда я принес эти полторы тысячи страниц издателю, он пришел в ужас и сказал, что такие фолианты уже никто не читает и все нужно сократить в пять раз.
– Это, наверное, самое трудное в писательском труде – вычеркивать выстраданные тобой мысли, сцены и целые сюжетные линии?
– Для меня самым трудным было выработать такую систему сочинительства, чтобы читатель оставался все время заинтригованным и хотел переворачивать страницы дальше, а не откладывал книгу в сторону. В этом есть что-то от ремесленничества, которое со временем может перерасти в искусство, а может и не перерасти.
Сейчас на роман у меня уходит в среднем около девяти месяцев. А рекордом стала «Книга путешествий», которую я написал за один световой день: с восьми утра до восьми вечера. Это, кстати, чувствуется, когда читаешь. Я себе доказал, что способен на такое. То есть получается, мой максимум – 12 лет, а минимум – 12 часов.
– У вас со школы были проблемы с запоминанием цифр, формул, текстов. Как непрочная память отражается на писательском труде?
– Да, я хорошо двигаюсь вперед, сочиняя, какое возможное бытие нас ждет через десятки лет, и очень медленно плетусь назад, когда нужно воспроизвести какие-то исторические реалии. Для меня большая проблема даже вспомнить номер своей кредитной карточки. Иногда мне на шею вешаются какие-то девушки, спрашивают: а помнишь, мы зажигали там-то и там-то? А я лишь виновато улыбаюсь, потому что совершенно не могу их вспомнить. Это не болезнь Альцгеймера, просто моя память устроена весьма оригинально.
Мне часто приходится обращаться к справочной литературе. И я даже издал «Новую энциклопедию Относительного и Абсолютного знания», просто чтобы упорядочить те свои записи о разных вещах, которые вел всю жизнь. И сейчас я постоянно делаю пометки в компьютере. Моя память – это мой компьютер, который стараюсь постоянно иметь при себе. Кроме записей, я закачал туда множество фотографий. Когда их рассматриваю, то вспоминаю, где я был и что со мной случилось. Вот так цифровые технологии заменяют мне органическую память.
– Как к вам приходят сюжеты произведений?
– Я много путешествую. Как бывший журналист, я без труда замечаю разницу между тем, что рассказывают по ТВ, и тем, что происходит на самом деле. Если я стану об этом говорить напрямую, меня мало кто услышит. Поэтому все мысли облекаю в форму занимательной беллетристики. Я пишу для того, чтобы дать читателям импульс и желание размышлять. Для каждого важно найти в себе что-то оригинальное. В жизни часто так случается, что человека плотно опекают с самого рождения. Сначала ему навязывают свое видение мира родители, потом воспитатели, учителя, вузовские профессора, начальники всех мастей, жена и теща. И в этой жесткой схеме не остается никакой свободы выбора. Человеку даже некогда задуматься о своей сущности: кто он есть, зачем пришел в этот мир.
Мои романы часто построены по такой схеме, что герой вначале находится как бы в спящем состоянии, он не отдает себе отчет, куда его несет жизненный поток. И в какой-то момент герой «просыпается» и начинает соображать. Моя задача – не просто рассказать занимательную историю, а расширить ваше сознание. Мои книги – своеобразная инициация для неофитов.
А вашим читателям я советую поступать так. Разделите страницу в тетради на две части. На одной перечислите то, что вам доставляет удовольствие, а на другой – вещи, которые вам не нравятся, но вы по каким-то причинам вынуждены ими заниматься. Непременное условие – быть откровенным с самим собой. Я сам раз в неделю проделываю такую работу. Это помогает экономить время и деньги на визит к психоаналитику.
– Ваш прадедушка по отцовской линии был родом из России. Вы не задумывались о том, что в вашей натуре может проявляться что-то унаследованное от него? Есть же такое понятие, как славянская душа…
– У вас неточные сведения. Русским был мой дедушка по линии матери. Точнее, один из его предков. В общем, седьмая вода на киселе. Я знаю о нем только то, что он жил в Москве, а в Тулузу переехал в начале ХХ века. И мой дедушка, и моя бабушка, случалось, разговаривали между собой по-русски. Чем чаще я бываю в России, тем больше открываю для себя и ценю эту страну. Но в ней для меня еще слишком много непонятного. Поэтому я пока поостерегусь заявлять, что чувствую себя русским. И не хочу разводить демагогию на этот счет.
– Недавно солист немецкой поп-группы «Модерн Токинг» Томас Андерс заявил, что покупает квартиру в районе Патриарших прудов, чтобы почаще наезжать в Москву, где у него много друзей из российского шоу-бизнеса. У вас таких планов нет?
– Хорошая идея. Меня сдерживает то, что я не говорю по-русски. Думаю, в России есть много интересного, что может для себя открыть иностранец.
– Русский персонаж в вашей книге «Империя ангелов» появился, наверное, не случайно?
– Это был способ показать разницу в менталитете между американцами и русскими. Когда я писал «Империю…», то я еще ни разу не был в России. И тот персонаж был лишь плодом моего воображения. Так я себе представлял, каким должен быть представитель вашей страны. И, кажется, не промахнулся. Если бы сейчас мне нужно было повторить этот опыт, я бы все написал точно так же.
– Вы приехали в Россию еще и для того, чтобы посмотреть московскую постановку вашей театральной пьесы «Наши друзья Человеки». Как вам работалось с российскими актерами?
– Я лично пока никак не контактировал с российской Мельпоменой. И постановка, которую увижу завтра, станет для меня большим сюрпризом. Боюсь, я ничего не пойму из того, что будет происходить на сцене. Я же не владею русским языком. Надеюсь, что мой переводчик сможет переводить с такой же скоростью, с какой актеры будут вести диалог. Для меня это может оказаться утомительным мероприятием.
Эта пьеса написана для двух актеров – мужчины и женщины. В рамки такой ограниченной конфигурации я постарался создать фантастическое произведение. Но в какой-то момент вдруг понял, что было бы очень кстати, если бы пьеса получилась смешной и занимательной. Главная сложность состояла в том, чтобы найти правильный ритм. Во французской постановке пьесы два героя были закрыты в помещении, напоминающем клетку. И действие начинается с того, что мужчина подходит к авансцене и как бы стучит костяшками пальцев по стеклу. Потом как бы проводит ладонью сверху вниз, а из динамика раздается характерный звук. Идея состояла в том, чтобы до того, как будет произнесена первая реплика и зрителя вовлекут в действие, создалась бы какая-то смешная ситуация, и в зале раздался бы первый смех. А дальше каждые сорок секунд нужно было находить какие-то смешные вещи, чтобы зритель вошел в такой ритм. И атмосфера всеобщего веселья увеличивалась бы по нарастающей.
Мне было интересно работать в этом жанре, где зрителя нужно не только заставить задуматься, но и рассмешить. И поэтому я немного волнуюсь по поводу российской постановки. Удастся ли российским актерам удержать смеховую атмосферу так же хорошо, как это удается их французским коллегам. Во Франции актеры выкладываются полностью, и зал буквально распирает от смеха. Мои сомнения имеют под собой следующую основу. В Чехословакии поставили эту пьесу так серьезно, как будто это трагедия Шекспира.
– У ваших положительных героинь волосы рыжего цвета. В этом есть что-то личное?
– Во Франции считается, что блондинки недостаточно умны, об этом существует масса анекдотов. О брюнетках сложился стереотип, что они стервы. Вот я и постарался найти золотую середину. А если серьезно, то на рыжеволосых я остановил свой выбор случайно. Я обожаю блондинок, брюнеток и девушек разных других оттенков волос. Однако со временем понял, что стал особенно западать на рыжих и зеленоглазых.
– В университете вы изучали право. Помогают ли полученные навыки в общении с издателями? Российские писатели жалуются, что им недоплачивают…
– Я был плохим студентом-правоведом. Однажды преподавательница нам сказала: если резюмировать все лекции, которые вы прослушали, то ваши будущие обязанности будут заключаться в следующем – вы должны уметь соблазнять и юлить. Я был в шоке и сказал себе, что не хочу посвящать этому жизнь. И я благополучно провалил экзамен. Это был сознательный выбор.
Некоторые издатели действительно обворовывают писателей, допечатывая и продавая неучтенные тиражи. Это происходит во всех странах мира, кроме США, где интересы крупных литераторов отстаивают специально нанятые адвокаты. Теперь и во Франции некоторые писатели обзавелись такими спецами. Но это не мой случай. Однажды я сказал своему издателю: хочу, чтобы наш контракт посмотрел адвокат. А он мне возразил: зачем это тебе, ты хочешь со мной поссориться? И я решил оставить все, как есть. Теперь иногда об этом жалею. Но нечасто. У Фрэнка Герберта в романе «Дюна» есть такая фраза: иногда нужно покориться, чтобы сохранить доминирующее положение.
– Ваша землячка Франсуаза Саган любила дорогие автомобили типа «Ягуар» и виски престижных марок, на что тратила неимоверное количество денег. А у вас есть какие-либо слабости, которые принято прощать литераторам?
– Я не люблю роскошные машины, не злоупотребляю алкоголем, не нюхаю кокаин и терпеть не могу книги Саган. Вокруг столько сильных писателей, что я не понимаю, почему толпа особо выделяет плохих. Саган, Маргарит Дюрас, Селин и некоторые другие мне всегда казались замкнутыми, зацикленными на самих себе и лишенными воображения.
Что же касается слабостей… У меня нет волос на голове и появились проблемы со зрением, потому что я много работаю. Вот и все слабости. А пороков у меня нет. Живу обычной, спокойной жизнью. Моя единственная оригинальность, отличающая меня от большинства людей, – сочинительство. Мне совершенно чужда идея, что художник должен быть либо наркоманом, либо алкоголиком. Интересные произведения легче создавать, находясь во вменяемом состоянии.
– Ваши книги расходятся миллионными тиражами. Коммерческий успех довлеет над вами, когда вы начинаете очередную книгу? Вас не охватывает страх, что культовый писатель Вербер разочарует ожидания вербероманов?
– Я уверен в своих силах. Мне даже кажется, что я несколько опережаю ожидания читателей, поэтому несколько притормаживаю, чтобы удостовериться, что никто не отстал и не потерялся по дороге.
Фото автора
Бернар ВЕРБЕР
Выбор читателей
Комментарии