Отвлеченное знание перестало быть ценностью. Я убежденный сторонник вариативности

​Мы встречаемся с писателем, телеведущим и ординарным профессором НИУ «Высшая школа экономики» Александром АРХАНГЕЛЬСКИМ в одном из корпусов вуза на Мясницкой улице. Именно здесь проходят собеседования – финальный этап отбора лучших абитуриентов из числа рекордных для Вышки более чем десяти тысяч человек, подавших документы. Спускаемся в студенческое кафе с окнами едва ли не во всю стену и, заказав кофе, начинаем разговор.

– Александр Николаевич, вы с коллегами только что провели ряд собеседований со вчерашними выпускниками школ. Какое впечатление они на вас произвели сегодня и меняются ли год от года? – На выходе мы имеем следующее: конкретных знаний меньше, а умение думать и превращать свои знания в компетенции значительно больше. Я очень хорошо помню себя на выпуске из школы. Так вот я был гораздо сильнее во всем, что касалось отвлеченного, и несопоставимо слабее во всем, что касалось конкретного. Я тогда не понимал, как буду применять свои знания, честно говоря, даже не думал об этом. Теперь же жизнь изменилась: отвлеченное знание перестало быть ценностью. Ценностью стало знание примененное. Сегодня старшеклассники и выпускники школ думают об этом, это, без преувеличения, очень ясные головы. А насытить их объемом знаний можно.- Связываете ли вы эту трансформацию с теми преобразованиями, которые происходят в сфере образования в целом и в средней школе в частности? – Здесь нужно понимать, что высшее образование практически становится всеобщим. Первые два курса вуза – это и есть завершение реальной средней школы, вторые два курса бакалавриата – это начало высшего образования, а два курса магистратуры – это, по сути, полное высшее. На выходе мы получаем чуть более позднее социальное созревание, но зато многократный опыт. Молодые люди очень рано начинают работать на различных площадках и быстро осваивают разные жизненные стратегии. Это их значимое преимущество. – Эксперты все чаще стали говорить о том, что век традиционной школы подходит к концу. Следите ли вы за этими процессами и если да, как вам видится школа недалекого будущего?  – Мне кажется, что весь мир школьного образования находится в кризисе. И это хорошо, потому что кризис – это состояние живого организма, мертвое тело не болеет. Болезни роста возможны только тогда, когда есть сам рост. Что касается традиционной школы, то, если совсем грубо, классно-урочная система образования возникла в эпоху Яна Амоса Коменского, потому что перед человечеством стояла задача достичь всеобщей грамотности. Классно-урочная система полностью соответствовала решению этой задачи. Но мир давно уже поголовно грамотный, а мы все по-прежнему пользуемся классно-урочной системой. Методика преподавания, выработанная под эту систему, – это когда учитель объясняет содержание нового урока – линейная. То есть учитель сначала проверяет домашнее задание, потом объясняет новую тему, задает вопросы, потом ученики приходят домой и выполняют очередное задание. И снова по кругу.А может быть, в современной школе все должно быть наоборот? К примеру, ребенок предварительно знакомится с завтрашним материалом так, как он его понимает, а на следующий день они в классе этот материал осваивают совместно с учителем. Делать это можно не в депрессивно-контролирующей, загоняющей ребенка в бесконечный ступор, а в игровой форме. – Но ведь большая проблема в том, что детей сложно мотивировать на самостоятельную работу… – Это дискуссионный вопрос. Мы нередко говорим, что новое поколение стало меньше читать и писать, но ведь это же неправда. Оно стало читать и писать в разы больше, только не то, что нам бы хотелось. Количество написанного в сетях и прочитанного в сетях составляет колоссальный объем. Только мы не согласны считать это чтением. Может быть, мы и правы. Тогда мы должны задать себе вопрос: а что сделать, чтобы они читали что-то другое? Может быть, мы им что-то не то предлагаем? Может быть, мы по привычке несем им в клювиках то, что приносили в клювиках нам в детстве? А время при этом изменилось. Есть современные методики, которые школа должна втянуть в себя, но для этого она должна понять, что старая закончилась. – Это как раз многие понимают, но что делать дальше?- Если говорить об учителе, то он должен учиться у своих учеников тому, что они могут дать ему. В ответ он может дать им то, что знает и понимает лучше. Приведу примитивный пример. Вы попробуйте человеку моего поколения или тем более чуть старше рассказать, что такое блокчейн, интернет вещей и криптовалюта. Если он не вовлечен в современные процессы, он этого не поймет. Попробуйте начать рассказывать об этом городскому старшекласснику,  он ведь вас просто засмеет, потому что знает больше.То есть должны быть школы взаимного обучения наподобие тех ланкастерских школ, которые существовали в XIX веке. Новой модели школы нет, заимствовать не у кого. Но во всем мире есть попытка вернуться в прошлое, которого тоже уже нет. Нет ни экспериментов 90-х годов, ни застоя позднесоветской школы, ни дрессировки классической гимназии. Есть будущее с его вызовом. Мы либо ответим на него, либо нас спишут в утиль, и наших детей, к сожалению, тоже. – Мрачный сценарий… Возможен ли поиск новых путей со старыми кадрами? – Сразу скажу, что являюсь противником поколенческого расизма и считаю, что замена одного поколения на другое сама по себе ничего не даст. А что даст? Давайте выйдем за пределы школы и зайдем в библиотеку. Типовая библиотека конца 90-х – это такой застойный осколок советского мира. Фикусы, тесные уголки, решетки на окнах, «гавкающие» на подростков библиотекари и так далее. Так вот те же самые люди, когда жизнь поставила их перед выбором – либо они вписываются в изменившуюся реальность, либо исчезают, вдруг начали в эту реальность втягиваться. И за ними уже потянулось следующее поколение. Так и в школе – не поколенческая зачистка, тем более что это невозможно из-за отсутствия кадров, но сочетание старого и нового перед общей задачей в очень жестких условиях. Модернизация вообще начинается только тогда, когда деваться некуда. Дойдем до края – модернизация начнется во всех сферах. – Не так давно вы с вашим соавтором Татьяной Смирновой объявили об окончании семилетней работы над комплектом учебников по литературе для 5-9-х классов. Расскажите, пожалуйста, об их судьбе, а также о том, в чем была ваша собственная мотивация в этом проекте.- Мы прежде всего пошли на апробацию этих учебников в пятидесяти регионах, она начнется в этом учебном году. А пока шла работа, мы обкатывали класс за классом в подмосковной православной гимназии «Образ», с одной стороны, и столичной Европейской гимназии с международным бакалавриатом – с другой.  Для нас было важно, чтобы он не вызывал отторжения ни там, ни там, потому что у нас одна страна – для верующих и неверующих, для ориентированных на европейский путь и на консервативный, архаический с точки зрения социальных практик и традиций.Что касается моей мотивации, то первое и самое существенное – это представление о том, как литература должна функционировать в школе. Причем я не настаиваю на том, что наше с моим соавтором представление  единственно правильное. Я убежденный сторонник вариативности. – Что сейчас вообще происходит с рынком учебников в России?- Рынок учебников довольно большой, дорогой, действует он по определенным правилам. Сейчас происходят некоторые не всегда понятные изменения, в связи с чем Ассоциация издателей учебной литературы в полном составе, за исключением лишь «Просвещения», даже подала жалобу в Федеральную антимонопольную службу. Дело в том, что, вопреки указанным ранее срокам, не подводятся итоги экспертизы новых учебных линий, и когда будут подведены, доподлинно неизвестно.  В июле на сайте Министерства образования и науки для общественного обсуждения были вывешены обновленные требования к использованию стандартов, над которыми работали разного рода комиссии. И это кое-что меняет в устройстве учебных линий. Хорошо, что государство в лице министров не просто осознало, но и сформулировало, что учитель и его методическое творчество – главный элемент учебного процесса. Плохо, что при этом возобновились разговоры о едином учебнике по каждому предмету. Невозможно в одно и то же время делать ставку на учительское творчество и на тотальное единообразие учебников.Нужна общественная дискуссия, это повод для серьезного, неспешного разговора в учительской среде, среде методистов, авторов учебников, министерских работников.  Этот разговор должен начаться, но он не совместим со спешкой. А дальше будем договариваться, как мы видим эту ситуацию с разных точек зрения – государственной, с точки зрения бизнеса, с точки зрения методистов и так далее. – Вы давно работаете в системе образования, но при этом никогда, даже в пору учебы в педагогическом университете, не хотели быть школьным учителем. С чем это связано?- У Пришвина есть замечательное выражение: «Надо найти хомут по шее». Я всегда хотел заниматься педагогикой, но я слишком своеволен, чтобы вписаться в школьную систему. При этом надо сказать, что еще при поздней советской власти я вел занятия в различных кружках. Вообще говоря, если вспоминать советскую систему образования, то она была монолитной, но она сама прорубила, может быть, не понимая, какие будут последствия, двери в этом бетоне. Я имею в виду сеть дворцов пионеров и домов юного техника. Там уже абсолютно вариативно, по воле преподавателя, в соответствии с его представлениями о направлении пути выстраивалась индивидуальная траектория для одаренных детей. – У многих, кто так или иначе следит за вашей жизнью, возникает вопрос:  как вы все успеваете? Написание художественных произведений, работа на телевидении, преподавательская карьера… Что для вас главное в этом ряду?- Если говорить глобально, то моя жизнь поделена на три части. Одна, начну с самого примитивного, посвящена заработку, потому что я должен кормить семью и трезво оценивать ситуацию с будущей пенсией (точнее, с тем, что у нас называется пенсией). Треть времени я трачу на то, чтобы самореализоваться, и, как правило, это плохо сочетается с первым, потому что обычно дело приносит либо средства, либо дает эмоциональную отдачу. И наконец последняя треть – раз уж жизнь так распорядилась, что у меня есть некоторая известность, значит, я должен каким-то образом отплатить за это обществу. Так вот я участвую в общественных проектах – это правозащитная деятельность в классическом смысле, не связанная с борьбой за личную власть, но связанная с отстаиванием прав другого как священных и незыблемых. Но чем бы я ни занимался, я занимаюсь словом. Так что кормит меня, поит и радость мне приносит слово. Я литератор во всех возможных проявлениях. А дальше это может быть связано с телевизионным говорением, лекционной работой, написанием книг и так далее. В общем, все это разные проявления одного и того же. – В одном из своих интервью вы говорили о том, что ваши дети учатся в обычных школах. Как вы подбирали для них учебные заведения? – По географическому принципу. Когда росли старшие, мы жили в районе Октябрьского поля, была школа у метро, куда удобно было ходить из дома. Это была обычная школа с хорошими человеческими отношениями, незлобная. В части образования они добирали с преподавателями, которых я брал на поздних этапах, когда уже нужно было готовиться к поступлению. Эта школа дала ощущение социальной вовлеченности. Не избранности и не гетто для «золотой молодежи», а ощущение социальной среды. Когда в школу пошли мои младшие дети, мы уже жили в другом районе, и они стали ходить во французскую школу на Арбате. Это спецшкола – одна из множества спецшкол. – А что вы думаете о российских частных школах?- Я не против частных школ, но в России их очень мало – чуть более 700, порядка 150 из которых находятся в Москве и Санкт-Петербурге. Это так мало, что эти частные школы поневоле превращаются в сгустки «золотой молодежи». Не потому  что они так хотят, а просто потому что избранность поневоле заложена в их статус. Если бы их были тысячи, десятки тысяч, тогда другое дело. Нормально, частная школа – это когда родитель платит за чуть более качественное, чуть более штучное, но такое же образование. И там дети не дети миллиардеров или дети абсолютной политической или какой угодно другой элиты, а просто дети среднего класса, родители которых способны заплатить. Здесь мы снова вернемся к разговору о том, почему компетенции важнее знаний – знания всегда можно добрать, а компетенции сформировать в разы сложнее. Так и с опытом социального общения в разнородной социальной среде, он, на мой взгляд, важнее, чем идеальные знания.