Оттенки одиночества. Во влюбленности подростков все очень тонко

Говорят, у каждого возраста свое понимание любви. Много написано о ее зарождении. И все равно в каждом сердце она закипает по-своему. Во влюбленности подростков все тонко, а где тонко, там рвется. Любовь подростков состоит из полутонов и оттенков. Возможно, ничего в ней, кроме оттенков, и нет, но попробуй скажи им об этом! Вот две короткие истории из жизни друзей моих детей…

Беседка в глубине паркаПечаль была глубокая, путаная, в ней смешалось все: и внезапное ощущение одиночества, и тень обиды на Жанну, и ревность… Но главным в этой печали было болезненное, ноющее, щемящее разочарование в человеке, которого считал своим другом. А уж если совсем честно, которого любил.Павлик в гостях у Жанны, он сидит в кресле, листая журналы, а Жанна говорит по телефону.- Подлость без улик – основа порядочности? – повторяет она слова собеседника. – О! Как это тонко…Она говорит по телефону вот уже пятнадцать минут – Павлик украдкой засек время на больших стенных часах. Жанна ведет себя так, будто его, Павлика, нет рядом. Все это время он хочет встать и уйти, но не уходит, утешая себя мыслью, что разговор вот-вот закончится и они с Жанной продолжат подготовку к экзаменам.- Интеллигентом можно притвориться? Ты так считаешь? – спрашивает Жанна в трубку. – Все притворяются?Похоже, она сомневается, но не настолько, чтобы возразить.- Век интеллигентов прошел? Пришло время деловых людей?Она еще развешивает крючки вопросов, и они больно цепляются за сознание Павлика. Они прочно впиваются в него, жалят, саднят душу. Жанна все еще спрашивает, в ее интонации Павлик слышит уже не вопрос, а утверждение.- Сейчас надо иметь резиновую совесть и железные локти? – спрашивает, соглашаясь с услышанным, Жанна. Она будто вспоминает о Павлике и смотрит на него, беззащитно страдающего в кресле. Ловит его взгляд и пытается улыбнуться. Эта улыбка Жанны снова удерживает его в кресле, он все еще верит в то, что Жанна вот-вот положит трубку или на худой конец резко возразит собеседнику.Павлик догадывается, с кем говорит Жанна. Этот парень переехал в их дом на улице Королева недавно, он старше Жанны и Павлика. Впрочем, не настолько, чтобы иметь уже роскошный мотоцикл «Ямаха». «Это слияние науки и страсти», – сказала о мотоцикле Жанна, явно повторив слова его владельца. Когда она говорила это, чужой, холодный блеск мерцал в ее глазах, незнакомый Павлику. Павлик принял тогда этот блеск за страх – Жанну только что прокатили с ветерком.- Живем один раз, и надо успеть выкрасть мед успеха у этой жизни… – повторяет за собеседником Жанна. Она уже повторяет, почти уверенная в непогрешимости этих слов, вопросительные интонации исчезли из ее голоса. Что-то приторно-кошачье появилось в ее манере говорить.Стенные часы отсчитали 22 минуты разговора Жанны по телефону. Павлик шумно встает, бросает на столик журнал. Он уже не верит, что его остановят, но все-таки надеется на это.- Ты уже уходишь? – спрашивает Жанна, прикрыв телефонную трубку ладонью.- Да, – говорит Павлик. И это его собственное «да» окончательно отрезвляет его и придает уверенность в правильности принятого решения – уйти. Будто не он сам, Павлик, а кто-то другой, посторонний, более решительный и мудрый сказал это «да».- Чао, – по-кошачьи прощается Жанна. – Я позвоню…Павлик хотел хлопнуть дверью, но не стал.Он идет один по аллее Останкинского парка мимо вмиг угасшей зелени молодых листьев, он не знает плана своей прогулки, но ноги сами, по законам собственной памяти, несут его к беседке, спрятанной в дальнем углу сада. Их с Жанной, так он думал, беседке. Днем прошел дождь, второй или третий за день, он вымыл асфальт, гуще зачернил землю, и теперь сильнее стал виден мусор на ее фоне. Павлик раньше не замечал, что так засорен его парк, что столько грязи вымыло на поверхность. Или так было всегда?Ноги сами несут его к тревожно притихшей, кажется, что-то скрывающей от него беседке. Ему необходим-то сущий пустяк: посидеть под ее сводами, отдышаться душой, забыть обиду и телефонный разговор Жанны. Ему нужен пустяк…С асфальта надо свернуть на песчаную тропку, пройти мимо кустов сирени. И Павлик сворачивает, сокращая путь. Беседка угрюма, своды ее промокли… Тем виднее свежая надпись, вырезанная ножом на самом видном месте: «Люди гибнут за металл…»Площадка возле беседки вытоптана затейливым узором колес мотоцикла. Рельефный след, несколько раз окольцевав беседку, рванул напролом, через кустарник сирени, туда, где шумит город…Белый танецОна тишину ощущает, как дар, – ничто не мешает думать. Подруги ушли далеко вперед, они громко смеются и шутят, а она присела на скамейке и открыла блокнот. У Ксюши так нередко случается: внезапно хочется остаться одной и, положив блокнот на колени, записать остро отточенным карандашом то, что уже невозможно носить в себе.«Паук ревности впился в мое переносье…» Первая фраза родилась быстро, карандаш едва успел записать ее. Потом он замер в том месте, где поставил точку. Ксюша зачеркнула слово «ревности» и заменила его на более нейтральное – «сомнений».Подруги дошли до развилки аллей, они машут Ксюше рукой, прощаясь. Она едва кивает в ответ – девчонки привыкли к ее чудачествам и не обижаются. Тем более сегодня, в первый день каникул.Безжизненный кленовый лист последним посланником осени падает ей на блокнот. Этакий гербарий памяти среди раздетого ливнями парка. Ксюша всматривается в его обескровленные прожилки, и ей кажется, что едва различимые черно-рыжие линии повторяют профиль того, о ком она думает все последнее время. Карандаш в ее руке, устав зависать над блокнотом, помимо Ксюшиной воли рисует профиль мальчишки: самоуверенно-капризные кольца кудрей, чуть вздернутый, будто зазнавшийся нос, припухшие губы…Ксюша снова вымарывает слово «сомнений» и возвращает первое – «ревности». Не стоит обманывать себя, надо называть вещи своими именами. Тот, чей профиль привиделся ей на постаревшей ладони опавшего листа, даже не посмотрел сегодня в ее сторону. Будто не было белого вальса на одном из вечеров, когда Ксюша, измучив себя сомнениями, как в прорубь прыгнула, пересекла зал и пригласила его, старшеклассника, на танец. Она казалась себе факелом, готовым сгореть дотла еще до того, как коснется в танце его плеча. – У вас, похоже, температура… – сказал он, кружа ее.Это все, что он сказал.Потом уже он пригласил ее. И тоже молчал, весь отдаваясь мелодии, танцу. А Ксюша не нашла в себе больше сил заговорить первой.Потом Денис всегда радостно раскланивался с ней, встречая в школе. Но эти встречи были так случайны – они учились в разные смены. Ксюша несколько раз звонила Денису и молчала, когда он подходил к телефону. «Алло! Алло! – повторял Денис. – Вас не слышно…»Четыре или пять слов, сказанных им в немую пустоту. А Ксюша чувствовала себя на седьмом небе…Конечно, это банально и глупо – позвонить и молчать. Но где взять столько сил, чтобы говорить?Ксюша поднесла опавший лист к лицу. От него горько пахло остывшим солнцем и холодным дождем. «Одиночество пахнет умершей листвой», – записала она в блокноте.Вчера она видела Дениса в метро. Ксюша спускалась по эскалатору, а Денис поднимался. Ступенькой выше него, обернувшись к нему лицом, стояла девушка. Денис, показалось Ксюше, смотрел на спутницу, как на богиню. И это бы ничего, но «богиня» положила руки ему на плечи. Как на вещь, которая принадлежит только ей. Ей одной.Она была красива, эта девушка. Красивее Ксюши. И старше. Но что-то тревожило Ксюшу в этой красоте: смелая косметика? Уверенность? Опыт? «Она была неприлично красива», – записала Ксюша в блокноте.Конечно, Ксюша никогда и никому не покажет этот блокнот. Это она для себя пишет. Игла карандаша ожила в ее руках и строчит затейливый узор строк. Ксюша не заметила, сколько прошло времени. Она очнулась оттого, что кто-то сзади закрыл ладонями глаза. И, не успев отгадать, чьи это руки, Ксюша услышала:- Привет, писатель… Вчера я проводил старшую сестру. И теперь свободен. Правда, хороший сегодня день?