На чтение: ≈ 30 мин.Давно я убедился, что учителя интересуются не только новыми педагогическими идеями и практикой, но и теми, кто их несет. Вот какие обычно вопросы задавали мне учителя во время моих выступлений перед ними об основах гуманного педагогического процесса: “Как вы пришли к своим педагогическим убеждениям? Были ли у вас неудачи? Как родилась ваша мечта стать учителем? Были ли вы “средним” учителем? Не в ущерб ли своим близким вы полностью посвятили себя детям? Сколько у вас детей и как вы их воспитываете в семье? Сколько времени вы тратите на семью? С чего вы начинали? Где? Что вы больше всего любите? Какое у вас образование? Как вы живете?” И так далее и тому подобное. И по мере того, как я отвечал на эти вопросы, чувствовал все более укрепляющуюся взаимность и доверие. Вот почему я решил предварить мои книги – “Здравствуйте, дети!”, “Как живете, дети?”, “В добрый путь, ребята!” – данным вступлением о том, откуда я родом.
Старшеклассники, как правило, уходят из школы с определенными профессиональными ориентациями. Кому хочется быть врачом, кому – филологом или историком. Я же задолго до окончания школы мечтал стать журналистом, поступить на факультет журналистики. Скажи кто-нибудь тогда, хоть ясновидящая Ванга, что я стану учителем, обиделся бы до глубины души, не поверил бы, сделал бы все возможное, чтобы избежать такой участи. Хотя были у меня любимые учителя, Варо Вирдиашвили, например (о ней я рассказываю в книге “В добрый путь, ребята!”), тем не менее профессию эту я недолюбливал. Не знаю, вина ли в этом некоторых других учителей (их было большинство). В общем, не думал я тогда об учительской профессии. Со своим аттестатом медалиста я отправился в Тбилисский государственный университет и подал документы на факультет журналистики. Спустя два дня меня посетили специальные уполномоченные из университета и вернули мне мои документы: приняли их по ошибке, сказали они мне, все места медалистов уже заняты.
Я растерялся. Рушилась моя мечта. Что делать? Стоял я в вестибюле университета и ждал чуда – вот подойдет кто-нибудь и скажет: “Опять ошибка, места есть, верни документы!” Но подошел ко мне мой одноклассник: “Давай поступать на востоковедческий факультет, говорят, очень интересный, может быть, и дипломатом станешь!”
Востоковедческий? Я впервые услышал, что есть и такой факультет. А если дипломатом стану, ну что же, отец (он погиб на войне) мечтал о моем дипломатическом поприще. И за две минуты была решена проблема моей профессиональной переориентации. Меня включили в группу истории Ирана, и спустя полгода я уже мог говорить на персидском языке.
Перешел на второй курс. Из-за нехватки аудиторий лекции нам назначали в вечерние часы. Я решил воспользоваться этим, чтобы помочь семье, и обратился в райком комсомола с просьбой дать мне какую-нибудь работу. Заведующей каким-то отделом там оказалась моя соседка, добрая и давно вышедшая из комсомольского возраста женщина. “Хочешь, пионервожатым пошлю?” – сказала она мне. Какая разница, подумал я, кем буду работать, главное – иметь зарплату. Соседка дала мне “направление” в одну известную школу. Когда я вошел в кабинет директора этой школы, тот посмотрел на мое “направление”, потом уставился на меня, худого студента-мальчика, и сказал строго: “Я тебя не возьму, ты сам как школьник, кто тебя будет слушать? – и с насмешкой добавил: Скажи твоему комсомолу, я сам найду для своей школы пионервожатого!”
Обиженный, я вернулся к соседке – зав.отделом. “Ничего, я тебя в седьмую мужскую направлю. Там освобождается место пионервожатого”.
7-я мужская – это она, моя школа. Год назад я ее окончил. Как там меня встретят, неужели прогонят?..
Нет, не прогнали. Добрый директор встретил меня с улыбкой. “Конечно, – сказал он мне, – ты сможешь, мы тебе поможем!” И тут же подписал приказ.
Было ли это мое рождение как педагога? Не бывает так. Приказ и призвание – разные вещи. И мне еще предстояло встретиться со своей судьбой.
Прошли сентябрь, октябрь, ноябрь, а в учительскую входить я стеснялся. “Там мои учителя, – думал я, – неудобно”. Однажды, заглянув в учительскую, я услышал голос Варо Вирдиашвили: “Что ты тут стоишь? Заходи, ты уже наш коллега”. Я осмелился.
Начал я работать с пионерами как подобает авторитарному педагогу. Проводил сборы отрядов, выбирал актив, организовывал разные конкурсы, походы. В общем, пионерская жизнь в школе с моим приходом не заглохла. Многие ребята подружились со мной, старшеклассники тоже начали навещать пионерскую комнату. За помощью ко мне стали обращаться родители. Пришла как-то ко мне одна бабушка, привела своего внука-пятиклассника. “Он у меня один, я тоже одна у него. Учиться не хочет, грубит мне. Займись им, сынок. Бог отблагодарит!”. Каждое утро, отправляясь в школу, я останавливался по дороге у его дома, стучал в окно, которое выходило прямо на улицу, и мы вместе продолжали путь. После уроков он должен был являться ко мне, чтобы выполнять задания, а потом мог уходить домой. И, разумеется, вместе с тем я давал ему наставления, что-то запрещал, что-то требовал.
Подобных случаев в моей практике было очень много, я становился, так сказать, попечителем для многих ребятишек. И мой авторитет среди детей, среди школьных учителей и родителей возрастал. Однако педагогом я еще не был, персидский язык и история Ирана оставались для меня главными, хотя в первые же месяцы студенческой жизни я понял, что они не для меня.
Но вот был у меня такой случай.
Поднимался я по лестнице на второй этаж, как вдруг бежавший сверху с безумной скоростью мальчик налетел на меня и чуть было не сбил с ног. К этому времени я уже считал себя неприкосновенным, ходил по коридорам школы как хозяин. Как это он не заметил меня, не замедлил ход, не уступил вежливо дорогу?! Я взорвался, накричал на мальчика и дал ему пощечину. Он удивленно и злобно посмотрел на меня, сжал кулак: секунда, и был готов тут же дать сдачи, и сделал бы это с успехом, потому что был сильнее меня, но только и сделал, что процедил сквозь зубы: “О-ох!” – и пошел дальше. Мальчик этот стал потом чемпионом страны по фехтованию.
Прошли годы. Многие события из моего педагогического прошлого забылись. Но воспоминания об этом случае не покидают меня до сих пор, то и дело в своих размышлениях я возвращаюсь к его анализу. Действительно ли он был случаем или испытанием судьбы? А что, если случай тот не произошел бы со мной? Остался бы я в педагогической среде, да еще с такими педагогическими замашками?
Но вот что было дальше.
Мальчик не зарыдал, не пошел жаловаться родителям. Но мне он на глаза не попадался. Меня начала “грызть совесть”: кто из нас более честно поступил – я или он? Он, разумеется.
Мог бы я тогда сказать самому себе: “Ну и Бог с ним, ударил. Надо же ему научиться спускаться по лестнице по-человечески, вот и будет знать после случившегося!” Этим бы я успокоил свою совесть. Но не получалось. Какой-то внутренний голос мне твердил: “Иди к мальчику, извинись перед ним, победи свою склонность к авторитаризму!” И я пошел, но мальчика не встретил, его взяли на сборы перед чемпионатом среди юношей. Тогда я сказал самому себе: “Этого больше не будет!” Может быть, так и произошло мое крещение как будущего учителя?
Я отучился кричать, наказывать, смотреть на детей сверху вниз, старался не ущемлять их чувство собственного достоинства. Нет, не сразу все это произошло. Но я искал такие подходы к детям и делал это упорно. И по мере того как я обнаруживал, что дети начинали все больше мне доверять, спешили поговорить и поспорить со мной, я сильней увлекался педагогической жизнью. Конечно, не забывал, что я студент, и экзамены сдавал успешно. Но мысли о заманчивой карьере дипломата, заграничного спецкора, историка Востока и т.д. уходили прочь, я с ними расставался без всякого сожаления. А педагогические и психологические книги начали все больше захватывать меня. Так я поступил в свой педагогический университет: я учредил его для себя сам, поступил в нем сразу на все учительские факультеты. И сам пригласил для себя лучших преподавателей – Коменского, Песталоцци, Ушинского, Гогебашвили, а также всех детей сразу.
Трудно ли мне было уйти от авторитаризма?
Хочу дать некоторые пояснения.
Авторитаризм еще не значит злость. Учитель может быть авторитарным, но нельзя утверждать, что он при этом обязательно злой человек. Многие учителя страдают именно оттого, что их доброта и сердечность вступают в противоречие со средствами авторитарной педагогики, которые культивируются на практике, описываются в традиционных педагогических и методических курсах. Некоторые из этих учителей обязательно пытаются проявить свою доброту, и тогда дети влюбляются в них, учатся более успешно. У других же по-доброму настроенных учителей может исказиться характер: авторитарные методики в силу их длительного и вынужденного применения станут в конце концов их обычной практикой. Дети таких учителей недолюбливают, на их уроках часто нарушают дисциплину. А учителя жалуются, что нынешние дети, их ученики, не хотят учиться, что поколение пришло такое безалаберное. Найдутся и такие учителя, доброе сердце и талант которых взбунтуются против авторитаризма, они восстанут против силовой педагогики, начнут создавать свои методики, начнут экспериментировать. Учителя эти заработают немало шишек от администрации, от своих коллег, даже от родителей. Но дети станут их самыми верными и яростными защитниками. Эта группа учителей, как мне представляется, составляет ядро творчески мыслящих практиков, и наука может раздвигать свои границы, лишь осмысливая и обобщая их опыт.
Но есть люди, склонные к злости, к властвованию. И если они выберут профессию учителя, то с успехом могут овладеть всеми средствами авторитаризма, даже в классическом педагогическом наследии обнаружат для себя подспорье. Они способны обогащать свою практику путем совершенствования традиционного опыта. Ученики побаиваются этих учителей. Требовательность и строгость у них легко перерастают в грубость: начальнические отношения к школьникам они выражают в формах ущемления их личности. Эти учителя гордятся своей железной дисциплиной на уроках.
Я здесь изложил далеко не полную картину состава учительской среды. Описание отдельных групп учителей, конечно, тоже дается не в полном содержании.
К какой группе я причисляю тогдашнего молодого Амонашвили, пионервожатого, учителя труда, затем – истории, а чуть позже – дающего уроки в начальных классах?
Как мне теперь представляется, он был добрым “авторитаром”, который противился авторитарным методам, но не находил выхода и не знал, как по-другому можно общаться с детьми. От гуманной педагогики он был еще далек, ему хотелось гуманизировать то, что невозможно было гуманизировать. Однако ему, как и многим учителям, удалось при авторитарной педагогической практике сохранить в себе доброту, уважение к ребенку, любовь к нему. Был бы выбор – вот авторитарная педагогика со своей методической системой и практикой, а вот и гуманная педагогика, тоже со своей методической системой и практикой, живи, по которой из них твоей душе угодно! – было бы другое дело. Еще неискушенный в авторитарной практике молодой учитель, склонный к доброте, без промедления выбрал бы гуманную педагогику. Но этого выбора в 50-е годы не было ни для него, ни для других, тоже жаждущих обновления школы учителей. Им предстояло не только открыть для себя принципы гуманного подхода к детям, но еще и защитить эти принципы, что означало пройти через анафему педагогического, административного, идеологического, политического авторитаризма.
Таким образом, будучи еще студентом востоковедческого факультета, я понял, что другой жизни, кроме педагогической, у меня не будет. А крещение я получил на ступеньке школьной лестницы от мальчика, сжавшего кулак, но не позволившего себе пустить его в ход.
“Учитель, будь человеком!” – читал я потом это обращение в сочинениях П.П.Блонского и уже не удивлялся, мол, как это так, говорить учителю, которому по профессии предписано быть исключительным примером человечности, чтобы он человеком был? Что вкладывал П.П.Блонский в свой призыв? Кроме многого другого, в нем мыслится пожелание, чтобы учитель не отгораживал себя от жизни и от детей, чтобы он понимал детей и сочувствовал им, обращался к ним с уважением. Этот как будто странный призыв известного педагога, хорошо знавшего учителей и их жизнь, позже приобрел для меня смысл заповеди…
Прошли годы. Я закончил аспирантуру при НИИ педагогики им. Якова Гогебашвили, защитил кандидатскую диссертацию по специальности “Теория педагогики”. А тем временем экспериментальные психолого-педагогические исследования, проводимые, с одной стороны, под руководством Леонида Владимировича Занкова, с другой же – Даниила Борисовича Эльконина и Василия Васильевича Давыдова, все больше и больше смущали спокойствие методического Олимпа с его консервативным мышлением. В начале 60-х годов группа научных сотрудников НИИ педагогики им. Якова Гогебашвили создала лабораторию экспериментальной дидактики для исследования проблем начального обучения. Не могу не назвать имена людей, которые заложили лабораторию и которые в течение длительного времени мужественно держались под натиском традиционных методических, административных и идеологических сил.
В первую очередь следует назвать Григория Георгиевича Полхиадзе, директора НИИ педагогики им. Якова Гогебашвили, удивительно дальновидного реформатора педагогических исследований. Далее – Барнаб Иосифович Хачапуридзе, тонкий психолог-экспериментатор, известный специалист в области психологии дошкольного детства, создавший еще в 30-40-е годы новую теорию и дидактическую систему игр развития дошкольников. Он был приглашен руководить лабораторией. Далее – Тинатина Михайловна Гелашвили: в конце 50-х годов она увлеклась экспериментальными исследованиями проблем развития мышления младших школьников, а потом создала удивительно добрую и увлекательную дидактическую систему, помогающую ребенку “самому” открывать закономерность и категории родной речи: она была честью и интеллектом лаборатории. Далее – Шота Ражденович Бакуадзе, высоко эрудированный математик, он разработал программы и серию экспериментальных учебников по математике. К сожалению, все они преждевременно ушли из жизни.
В нынешней лаборатории экспериментальной дидактики работают люди, способные осуществлять принцип совмещения учительской деятельности с научными исследованиями, т.е в своей собственной практике доказывать возможность реализации теоретических положений, владеть искусством педагогического процесса и уметь описывать и обобщать свой опыт понятным для обычного учителя языком и в доступной форме. Назову имена некоторых из них: Марина Кобахидзе, Валерия Ниорадзе, Томаз Николаишвили, Натела Амонашвили, Натела Эбралидзе, Нугзар Абакелия, Мзия Гвилава, Мзия Чкония, Нана Вадачкория, Ия Габуния, Нана Кипиани, Ада Дарсавелидзе… Я мог бы назвать заодно и всех учителей начальных классов экспериментальной школы N1 Тбилиси, которые вместе с научными сотрудниками лаборатории составляют целостную научно-практическую исследовательскую группу.
Сначала лаборатория экспериментальной дидактики строила свою исследовательскую деятельность на основе теории общего развития, по образцу дидактического эксперимента Л.В.Занкова. Вместе с тем наши теоретико-экспериментальные подходы были обогащены психолого-педагогическими идеями Дмитрия Николаевича Узнадзе, создателя грузинской психологической школы, известной под названием теории установки.
В начале 70-х годов мы пришли к выводу, что концепция общего развития требует обогащения концепцией мотивационной деятельности, и потому для нас особое значение приобрела задача воспитания мотивов познавательной и других видов личностной и общественной деятельности.
В конце же 80-х годов наш подход к ребенку продвинулся еще дальше: чтобы охватить в педагогическом процессе целостную личность ребенка, чтобы педагогический процесс был направлен на воспитание и развитие свободной личности ребенка, надо не готовить ребенка к жизни, а воспитывать в нем саму жизнь. Вслед за нашими научными продвижениями мы обновляли наши научные программы, создавали новые учебники, совершенствовали методические установки.
Я же все эти годы, начиная с 1962-го, находился в гуще жизни лаборатории, ибо считался соратником Барнаба Иосифовича Хачапуридзе, а в дальнейшем по его просьбе возглавил лабораторию.
Легко ли было нам пронести свои идеи гуманно-личностного подхода к ребенку, очеловечивания, гуманизации педагогического процесса сквозь толщу не только традиционных авторитарных педагогических стен, но, что еще важнее, сквозь уклады государственно-общественной жизни, основанные тоже на принципах авторитаризма, единоличия, диктатуры? Только люди старшего поколения могут сказать, как мы чувствовали себя и что мы переживали, когда то и дело читали в газетах, что мы, оказывается, развиваем буржуазные концепции “свободного воспитания”, что мы отошли от цели коммунистического воспитания, что мы идем против постановлений ЦК 30-х годов о школе, что мы опровергаем классиков педагогики, боремся против Гогебашвили, не признаем достижений советской педагогической науки и т.д. и т.п. Жить под постоянным идеологическим силовым давлением и тем не менее оставаться оптимистами, верными идее возможности и необходимости гуманизации педагогического процесса, необходимости ставить во главу угла личность ребенка да еще организовать массовый педагогический эксперимент… В общем, доверяю вам, уважаемые коллеги, закончить мысль.
Лабораторию то закрывали, то открывали, сотрудников то увольняли, то оставляли – условно. Я сам порой удивляюсь: какая сила помогла нам выжить? Может быть, она была в твердости наших педагогических убеждений? Может быть, она исходила из энтузиазма учителей-экспериментаторов, крепла в содружестве ученых и учителей-практиков, когда ученые олицетворяют Учителя-мастера, а учителя втягиваются в научные поиски? Может, мы черпали нашу силу в детях, которые все больше и больше открывали перед нами безграничность своих природных дарований, в детях, рожденных для того, чтобы стать честными, добрыми, целеустремленными людьми и познать действительность? Все вместе и плюс к этому понимание, поддержка окружавших нас людей, которые знакомились с нашим опытом без предвзятости. Среди них и родители, и коллеги-учителя, и ученые, и иной раз руководители, имеющие административную идеологическую власть, и журналисты, пропагандирующие наши поиски. Вот какая сила питала нас. А потом началась перемена всей – политической, государственной, экономической, социальной, идеологической – жизни нашего общества.
Не без гордости для себя порой думаю: может быть, ускорению перемен и жизни общества способствовала и наша непоколебимость?
Вот и все, о чем мне хотелось сказать в предисловии. Начало моего учительского опыта покоится в жизни тех детей, к которым я впервые пришел в качестве воспитателя, еще не зная толком, что такое искусство воспитания. А дальше, единожды познав вкус общения с детьми и пристрастившись к нему, найдя суть своей жизни в учительской профессии, я старался вобрать опыт коллег, осмыслить педагогическую классику, современные педагогические концепции, экспериментальные и новаторские поиски. И теперь, создав для себя некую (требующую, разумеется, еще шлифовки и доработки) гуманную педагогическую систему, делюсь ею с вами, уважаемые коллеги. Делаю это с надеждой, что содействую успехам вашей педагогической жизни.
Что еще можно сказать о себе?
Отец у меня погиб в 1943 году на войне. Мать – домохозяйка, человек доброй души. От нее я унаследовал уважение к людям, стремление творить добро. Мы с женой, Валерией Гивиевной Ниорадзе, – соратники по лаборатории экспериментальной дидактики. А с сестрой, Нателой Александровной Амонашвили, открыли в 1962 году первый экспериментальный класс в школе N57 Тбилиси. Тогдашний опыт стал основой более углубленного эксперимента, проводимого уже лабораторией.
Ныне я работаю в Московском городском педагогическом университете, заведую лабораторией гуманной педагогики, издаю “Антологию Гуманной Педагогики” (главный редактор Зуев Д.Д.).
Данное издание трилогии – четвертое. Последний раз “Педагогическая симфония” выходила в 1993 году. Со дня первого издания многое изменилось в нашей жизни, в том числе произошла переоценка ценностей и в педагогической действительности. При подготовке этого издания я редактировал книги да еще корил себя за то, что то и дело отдавал дань политическим реалиям и идеологическому давлению тогдашнего времени – семидесятых-восьмидесятых годов. Знал я тогда, что иначе книги не увидели бы свет. Я восхищаюсь мужеством удивительного человека, бывшего в то время генеральным директором издательства “Просвещение” Дмитрия Дмитриевича Зуева, который, веря в необходимость радикального обновления педагогической мысли, выдержал строгие указания и порицания из самых “высших органов” власти. Он рисковал многим.
Какие же я внес поправки в книги?
Отчасти я освободил их от “политической дани” тем временам. В некоторых местах дополнил текст расширенным пояснением иных приемов. Внес в книги мысли и высказывания великих людей. Высказывания эти соответствуют и содержанию книг, и моим педагогическим устремлениям. Поэтому я цитирую их, ссылаюсь на них.
Многое же я оставил нетронутым и надеюсь, что ваша мудрость поможет мне быть понятым.
Я делал все это с чувством глубокого к вам уважения и любви, дорогой Учитель.
Желаю вам успехов, дорогие коллеги!
Шалва АМОНАШВИЛИ
Выбор читателей
Комментарии