На чтение: ≈ 10 мин.Прощаясь до вечера, мы обнялись и расцеловались. Было людное место – час пик возле Свердловского Центрального телеграфа. Друг меня осудил: «Нашел место и время, где проявлять свои чувства». Мы торопились на лекцию, как сейчас помню, по журналистской этике.
Мой друг рос без отца, но с матерью сохранял добрые, дружеские отношения. В таких неполных семьях мальчик, растущий в добротной городской квартире, в хорошем окружении, в солидном обрамлении друзей и подруг мамы, должен был бы относиться к единственному источнику нежности – матери радостнее, чем в традиционной полной интеллигентной семье. Так как и он, сын, для нее, мамы, пожалуй, тоже единственный источник такой нежности.
В семье, где рос я, целовались по нескольку раз в день, и я, как все дети, проецировал собственный крошечный опыт на жизнь других. Уходишь в школу – целуешь маму и папу (если он дома). Возвращаешься – тоже (как правило, маму, ибо отца не было допоздна, да и в командировки он ездил едва ли не чаще, чем заходило солнце). Пообедал – целуешь маму, благодаришь за обед. Поужинал – тоже. Уходишь спать – обязательно: маму и сестру.
Итоги: минимум четыре поцелуя в день.
В дни семейных и общих праздников, сопровождавшихся обменом подарками, количество поцелуйчиков возрастало.
Это было необременительно, как рукопожатие. И как дыхание, естественно.
Впрочем, мою маму нежности научил отец. Точнее, не научил (научить этому невозможно) – привил привычку. Потому как сам, выросший в поцелуях собственных родителей и после женитьбы попавший в известный вакуум новой жизни, отец стал испытывать определенный дискомфорт от «голода бытовой нежности». Он не учил маму, не читал ей нудных маразматических нотаций – он просто целовал жену, уходя на работу, целовал, придя с нее, целовал после завтрака, обеда и ужина… Целовал всегда, когда был повод. Кто-то просто сказал бы: «Спасибо». Отец еще и целовал. Это не было игрой (Боже упаси!). Это было нормальным, естественным продолжением его отношения к женщине, к жене.
Не уверен, что маме поначалу безоговорочно нравились эти «барские телячьи нежности» (она из крепкой крестьянской семьи, многодетной, многотрудной, многожильной, даже угрюмоватой…). Но капля точит камень не силой, а частотой падения – прошло время, и самой маме стало не хватать этого «штриха» семейного портрета.
Сейчас она уверена, что с этим родилась. И попробуйте ее в этом переубедить!
И мои дети выросли (и растут) в поцелуях.
Предполагаю, что многим читателям это покажется если не диким, то странным: я могу броситься к сыну (он выше меня на голову и сам уже – тьфу, тьфу, тьфу! – без пяти минут отец) на улице с поцелуями (один, два сухих, но влюбленных тычка в щеку), и меня нисколько не смутит присутствие прохожих. И Глеба, думаю, тоже.
Эти поцелуи, повторюсь, не игра в нежность. И даже не ритуал (хотя что-то от ритуала в них все-таки есть). Это не сусальное, часто пошлое «слюноизвержение» восторженного папаши или сына. Впрочем, восторг родителей по поводу собственного ребенка, как и восторг детей по поводу родителей, пожалуй, не бывает пошлым. Он, увы, бывает смешным.
«Боже! Успеть бы намиловаться с собственными детьми до собственного ухода…» Вот что в этом залпе, в этом фейерверке инстинкта. А обратная сторона этого грустного прозрения – бесконечная радость за то, что ты их видишь каждый день, рад им, гордишься ими… боишься за них. В любви к собственным детям (да и в любви как таковой тоже) много страха. Священного, неукротимого, трогательного страха. И нежность как бы оберегает тебя от этого страха, заигрывает с ним, ублажает его, задаривает: поцелуем на ходу, ласковым взглядом, прикосновением…
Нежность – талисман против страха нелюбви.
Странно, необычно, но так бывает: нежности может научить отец, необязательно – мать. Мать (пусть не обижаются женщины) часто, не ведая того, «учит» «сопливой нежности», «несправедливой» нежности…
В нежности отца больше оптимизма, металла, знания цели. В материнской нежности больше жалости.
Нежностью изуродовать невозможно. Быстрее искалечишь характер ребенка отсутствием нежности к нему. Пустой, набыченной холодностью. Напускным, надменным, надуманным, резиновым равнодушием.
Нежность матери часто слепа. Она и должна быть такой, иной быть не может. Нежность отца зряча, ибо отец понимает, что платить за слепую нежность придется ему.
Нежность матери позволяет ребенку собственные недостатки списать на недостатки всего мира. Нежность отца подчеркивает несовершенство мира, чем призывает эти несовершенства избегать. Срезает углы жизни.
Ошибочно давать отцу установку быть жестким по отношению к сыну (да и к дочери) и даже жестоким. Этим сильно грешит довоенная и послевоенная педагогическая литература. Этим сильно грешат советы наших бабушек-дедушек. Присмотритесь к ним: собственных внуков (а то и правнуков) они воспитывают куда как в более щадящем режиме, чем воспитывали собственных детей. Внукам достается нежности, поцелуев, подарков раз в сто больше, чем доставалось детям. И это не оттого, что за последние четверть века старики прочли на сотню педагогических книг больше. Ерунда! Они по жизни стали добрее к самим себе. Жизнь заставила их понимать острее, что все мы конечны, что нежности нам за жизнь, как витаминов роста, не хватает.
Часто приводят в пример отца Паганини. Тот без воды и хлеба запирал сына в сарае, заставлял гения играть на скрипке чуть ли не до полной потери пульса. Вот, мол, какова цена кнута, «золотого» кнута… Чушь! Паганини стал бы тем, кем он стал и без сумасбродного выпивохи-отца. Паганини был ГЕНИЙ, кнут в данном случае унижал Бога и не сломил мальчишку лишь потому, что тот был беспредельно талантлив и в терпении.
Можно быть гениальным физиком, музыкантом, живописцем, архитектором, актером, кутюрье, журналистом… и при этом абсолютно бездарным, «слепоглухонемым» отцом. Одно другое не исключает, но лучше бы дополняло.
Отец (о матери мы в этой заметке почти не говорим, такова сверхзадача темы) начинается тогда, когда он начинает испытывать нежность к собственному ребенку. Абсолютно иной ее оттенок, нежели к жене, к матери этого ребенка. Эта нежность самостоятельна, она не есть продолжение нежности, любви к жене. И даже необязательно – ее продукт. Любовь к жене может пройти (в мужчине кончился, выдохся муж), но при этом остаться, а часто и обостриться любовь, нежность к детям.
…Гуляя с восьмиклассницей-дочерью, время от времени ловлю на себе удивленные (не сказать изумленные) взгляды прохожих: моя рука – на плече дочери-подростка. На юношу я уже давно не похож, а то, что отец так запросто может пройтись с растущей, оперяющейся дамой, многим в диковинку. Дочери нежность отца не кажется аномальной, она родилась с этим, к этому привыкла.
Пусть моя отцовская рука станет началом тепла руки ее будущего избранника. У дочери будет с чем, с кем сравнить. Пусть ее плечи запомнят, пусть знают мою руку.
Может быть, тепло моей руки отведет от нее холод чужой?!
Но это уже повод для другого рассказа…
Выбор читателей
Комментарии