От школы учебы к школе труда

Обращение к биографии и трудам Надежды Крупской позволяет понять судьбу отвергнутых Октябрьской революцией 1917 года учений отечественных классиков педагогики. Творческое наследие одних (Пирогов, Вахтеров, Каптерев) оказалось невостребованным, идеи других (Вентцель, Толстой, Иорданский) подверглись отрицанию без попытки извлечь из них полезное. После революции одновременно с политическим обожествлением ее вождя Владимира Ленина шло педагогическое обожествление «первой леди» России Надежды Крупской. Этой супружеской паре страна обязана формированием нового строя: Ленину – политического, Крупской – педагогического. С равно печальной судьбой обоих.

Крупская окончила с золотой медалью женскую гимназию, хотя историки утверждают: эту медаль никто не видел. В 1889 году поступила на Бестужевские женские курсы, но «через пару месяцев сильно разочаровалась и бросила». Скажем прямо, небогато для «организатора и главного идеолога советского образования», как ее аттестуют до сих пор в Википедии.

Интерес Крупской долго не шел дальше политики, после гимназии «училась самоучкой, как умела», постигая в основном «азы революционной борьбы». Усердно штудировала «Капитал» Карла Маркса: «Начинает вечереть, сижу с книгой на ступеньках крыльца, читаю: «Бьет смертный час капитализма: экспроприаторов экспроприируют». Сердце колотится так, что слышно». Затем пять лет работы учительницей в воскресной школе для рабочих близ Петербурга, где обучение сводилось к тому, чтобы, «не поминая имени Маркса, разъяснять марксизм». Скорее это был не учебный класс, а политический кружок, за что она и попала в тюрьму. Сомнительно и другое. «Я была учительницей, с 14 лет давала уроки», – пишет Крупская. Похоже, у нее, как и у Луначарского, не было детства с открытием мира через «Красную Шапочку и Серого волка», сразу наступило политическое просветление, которое указало им верную дорогу в жизни. Как же любят революционеры поправлять свою биографию задним числом!

Многие годы ссылки, затем эмиграции тоже отданы политике. В воспоминаниях Крупской есть единственный пример знакомства на любительском уровне со школой в Женеве. «С чувством зависти смотрела я на высокие, светлые школьные здания. Но, боже, какое это жалкое педагогическое искусство! На первом плане стоит дисциплина. Мертвая школа», – заключает она. Классовый подход подсказывал ей, что буржуазные школы не могут быть образцовыми.

Педагогической иконой российского образования Крупская сделалась после того, как Ленин посоветовал Анатолию Луначарскому подключить ее к делам Наркомпроса: «Надежда Константиновна много думала над вопросами образования и, как мне кажется, наметила правильную линию». Статьи и речи Крупской стали восприниматься как установки самого вождя. Написанный в 1915 году очерк «Народное образование и демократия» сразу после революции был издан, разошелся по школам огромным тиражом более 20 тысяч экземпляров и стал настольной книгой педагога. Предисловие начинается словами: «План ее был обсужден вместе с Владимиром Ильичом, книга была им просмотрена, о ней он писал Горькому». С таким предисловием книга была обречена на всеобщее преклонение перед мудростью автора. Это все равно что издать сегодня книгу с предисловием Владимира Путина.

Под гипнозом поспешного прогноза, сделанного молодым, 28‑летним, Лениным: «Нельзя себе представить идеала будущего общества без соединения обучения с производительным трудом молодого поколения», Крупская в 1915 году пишет статью с фатальным названием «Превращение школы учебы в школу труда. Неизбежность этого». В мае 1917 года, плохо осознавая миссию образования, она продолжает звать в дидактический тупик: «Знания должны приобретаться не книжным путем, а усваиваться в процессе труда». Сразу после революции она провозглашает политический лозунг «единой трудовой политехнической школы», одновременно призывая «превратить ее в подлинный очаг коммунистического воспитания». 16 октября 1918 года принимается Декларация о единой трудовой школе. В спешке либо «по недосмотру», как заметила Крупская, в заголовке забыли указать на ее политехнический характер, что пришлось позднее разъяснять.

Термин «единая» был понятен, он означал равное и доступное образование. Принцип политехнизма был в новинку, Крупская предостерегла от его понимания как «многоремесленничества», на чем толкование и завершилось. Этот термин и сегодня не вышел из дискуссионного поля, педагогика продолжает плутать по нему, как по не имеющему выхода лабиринту, часто замещая более понятным «профессиональная ориентация». Объяснить термин «трудовая школа» было и вовсе не под силу. Крупская признает: «Вопрос был мало разработан и свалился на большинство учителей как снег на голову». И не только учителей, ибо Луначарский замечает: «Принцип так называемой трудовой школы не вполне понимается даже очень культурными товарищами, часто укладывается на практике в уродливые формы». Вместо разъяснения Крупская дает учительству задание: «Ищите. Ищите путей, как его осуществить! Нельзя, чтобы дети пролетариата продолжали отравляться в школах учебы».

Начинает продвигаться идея самоокупаемости школ за счет производимого учениками продукта. «Песталоцци был совершенно неправ, – пишет Крупская, – когда хотел, чтобы производительный труд детей ограничивался предметами собственного потребления. Такая школа была бы мелкой замкнутой хозяйственной единицей, оторванной от экономической жизни страны». И ставит точку: «Школа учебы становится экономически немыслимой».

Дело двигалось плохо. Строительству трудовой школы, по оценке Крупской, мешал низкий культурный уровень «учителей старой школы, специально подобранных старым «министерством народного затемнения» из самых отсталых элементов». Она мечтает воспитать «красных учителей», создает Общество педагогов-марксистов, преобразует Институт методов школьной работы в Институт марксистско-ленинской педагогики. На самом деле ее курс столкнулся не с отсталостью, а со здравым смыслом учительства, понимавшего абсурдность идеи. Жалобы сыплются со всех сторон: «Мы не можем проводить в школе трудовое начало, у нас нет мастерских». Действительно, даже к 1930 году, как указано в сборнике «Статистическое обозрение» №9, мастерские занимают только 1,9% площадей зданий «трудовых школ», многие – в подвалах. Для сравнения приведены раздевалки, которые занимают 5%. На селе с привлечением к труду было проще, и Крупская придумывает еще одну утопию: «Городские школы, как правило, должны на лето переезжать в деревню».

На места идет разрушительная инструкция Наркомпроса: «Профессиональные школы закрывать и использовать их инвентарь для создания трудовых школ». Теперь сюда вместо учебников станут завозить станки и оборудование. Свое фанатичное упорство Крупская разъясняет просто: «Единая всеобщая трудовая школа сделает ненужными специальные профессиональные школы».

Бедный Луначарский, расплачиваться приходится ему, наркому. В сентябре 1920 года на заседании ВЦИК он признает ошибку и кается: «Мы должны были дать задний ход, техническая школа должна пока существовать». Сказано поздно, она уже сломана. Потом ее будут возрождать, создавая фабрично-заводские и железнодорожные училища.

Крупская знала, что конгрессы немецких учителей 1857, 1882, 1889 и 1900 годов последовательно высказывались против введения ручного труда в число предметов преподавания. В ее сочинениях разобраны материалы Берлинского конгресса (1912 г.) с участием делегатов учительских союзов Австрии, Франции, Швеции, Бельгии. Открывший конгресс Эрнст Вебер назвал «мануалистами тех реформаторов, которые думают, что ручной труд – лучшее воспитательное и учебное средство, исходный пункт умственного труда». Трудовой метод, добавлял он, неприменим к целому ряду предметов преподавания – к литературе, истории, религии. Крупская знакома с выводами своего педагогического духовника Альберта Пинкевича, изучившего опыт Европы: «В Швеции, Финляндии, Германии, Чехии я нигде не встретил трудовой школы». Фанатизм Крупской по выстраиванию утопической модели трудовой школы рациональному осмыслению не поддается, помимо некомпетентности его можно объяснить только неограниченной самовластностью.

Примечательно, когда уже в наши дни идею производительного труда школьников пропустили через юридический фильтр, она оказалась противоречащей современному законодательству. Челябинская прокуратура признала незаконными летние отработки на пришкольных участках, уборку территории и другую деятельность, не предусмотренную учебным планом. Кто-то, возможно, уловит здесь крайности, но закон есть закон. «Принудительный труд запрещен» – гласит статья 37 Конституции РФ.

Прошлое советской школы у нас пока окрашено романтикой и идеализмом, любая ее критика нередко рассматривается как покушение на святое. Автор этих строк помнит, как во время деловых встреч с министром образования России Евгением Ткаченко в его кабинете на Чистых прудах тот с гордостью показывал книжный шкаф, которым еще пользовалась Крупская, и с благоговением клал руки на стол, за которым сидела Надежда Константиновна. К счастью, кабинетная мебель Крупской пережила ее кабинетные идеи.

Одни библиографы называют Крупскую самодостаточной личностью, другие предостерегают против упрощенчества при обращении к таким историческим фигурам. Право на мнение имеет каждый, но ведь его надо еще и обосновать. Кто возьмется объяснить, возможно ли, имея за плечами лишь пару месяцев женских курсов, защитить докторскую диссертацию по педагогике (тема диссертации и место защиты неизвестны), стать почетным членом АН СССР. Да еще издать «Педагогические сочинения» в одиннадцати (!) томах с ложной трактовкой классиков педагогики. Это насчет самодостаточности Крупской. А насчет упрощенчества сказано верно, хватит упрощать и обманываться.

Игорь СМИРНОВ, доктор философских наук, член-корреспондент РАО

Читайте в следующем номере материал Игоря Смирнова о границах объективности в истории педагогики.