На чтение: ≈ 7 мин.Удивительно, но одно из ярчайших путешествий Гулливера – бедолаги-работяги, знакомого каждому образованному человеку, встречается не только у Джонатана Свифта. В 1941 году венгерский эсперантист Шандор Сатмари написал «Казохинию» – роман, неожиданно переосмысливающий оригинальную историю.
Согласно ему некто Гулливер попадает на остров, где живут загадочные хинсы. Бытие их совершенно: вокруг царит равноправие, государственного управления нет, тюрьмы и концлагеря оставлены за ненадобностью, а единственным постулатом, скрепляющим элементы столь прогрессивного общества, оказывается казо, то есть «чистая реальность жизни». Хинсы признают только внешнее и отрицают внутреннее. Именно поэтому все, что зовется духовной жизнью, у них начисто отсутствует. Любовь, красота, искусство, вера, сострадание – понятия для хинсов непреодолимо далекие. Их бытие не знает тревог, поскольку не предусматривает вмешательства человеческого в порядок космического.
Неудивительно, что в подобном обществе Гулливер быстро начал терять рассудок, да, увиденное впечатлило его, но еще больше ужаснуло. Коммунизм, выстроенный хинсами, таил в себе бездну мертвенности, бесцельности, пустоты. Прозрачные и недвусмысленные аллегории, перенос времени действия в тридцатые годы XX века вполне ясно очерчивали взгляды Сатмари на происходившие вокруг бесчинства, именно поэтому его Гулливер надолго у хинсов не задерживается и отправляется покорять новые земли.
Допустил бы Джонатан Свифт, которому 30 ноября исполняется 355 лет, подобный сюжетец? Вопрос не из легких. Та мучительная злоба, с которой он проходился по каждой детали выспренного английского быта, поражает воображение. Человека, наделенного более скверным характером, еще стоило поискать. Причин тому множество: незавидное происхождение, нищета, бравая ирландская кровь, текущая по венам, чрезвычайная образованность, влекущая за собой, как известно, определенный взгляд на вещи.
Говоря о Свифте, нельзя не упоминать время, в которое он жил и писал. Большая часть литературы, создававшейся в тогдашней Англии, была сплошным романом-с-ключом, шкатулкой секретов, требовавших немедленной разгадки. Высший свет только-только отходил от барокко и усваивал подчас крайне дикие для него интонации. До священного реализма далеко – Филдинг с «Историей Тома Джонса» объявится лишь к середине XVII века.
Балом правит недосказанность.
Свифта можно упрекнуть в излишней любви к метафоре – густой, сочащейся жиром, практически несчитываемой. Таковы «Сказка бочки», «Битва книг» – сказочные памфлеты, нынче едва ли кому-то понятные. Отдельные литературоведы именуют их шедеврами усложненности, но истина, как известно, всегда оказывается где-то между.
Большая часть свифтовского наследия – изворотливая политическая сатира, обращенная к месту, времени и еще раз к месту. Резонанс исключительный: эти произведения обсуждали, порицали, нахваливали и переносили в жизнь, но, перенеся, мгновенно забывали. Трудно сказать, кем бы остался Свифт в памяти будущих поколений – художником, ярым публицистом или же стариком, беседовавшим с королями на равных, если бы мир не увидел произведения, в котором сплелась каждая из его ипостасей.
«Путешествия Гулливера» – роман вневременной. Говоря о человечестве языком крови, смеха и бесконечного кошмара, он куда лучше изобразил реальность, окружавшую Свифта на протяжении многих десятилетий и, как показала история, окружающую нас до сих пор. Едва ли история Лемюэля Гулливера, «все видавшего», площе и надуманнее историй Остин, Элиот, Диккенса; материя издевки здесь сугубо правдива.
Развернутая метафора человечества как явления, где присутствуют свои лилипуты, великаны, лапутяне, разбивается о неординарный образ «высшего сознания», которое здесь, в романе, представляют лошади. Финальное путешествие Гулливера дарует ему счастье, не сравнимое ни с чем земным; говорящие лошади – гуигнгнмы – поражают англичанина своими мудростью, степенностью, добротой.
Утопия, пахнущая сеном и навозом, уносит Гулливера прочь от людишек и их скверных устремлений, правда, оставаться пленником многомудрых лошадей слишком долго не получается, изгнание, заложенное в генах, неумолимо приближается к Лемюэлю. Итог – возвращение домой, в Англию, и, пожалуй, лучшие страницы романа, буквально пропитанные отвращением к себе подобным.
Гулливер отчаивается, семья для него презренна, прочие – тоже, и лишь собственная лошадь оказывается прекрасным собеседником. Впрочем, некоторую поблажку путешественник делает и для конюха по вполне ясным причинам. Мир, привычный и выверенный, заканчивается, уступая место сплошной экзистенциальной неясности: как жить, когда вокруг тебя существа столь несовершенные?
Роман Свифта не является учебником мизантропии – это всего лишь зеркало, в которое нам, несовершенным, стоит порой заглядывать, дабы не следовать известным схемам бесчинства. Но и утопическое послание игнорируется раз за разом, воспринимаясь как тщедушная сказка, побасенка, шутка для не вполне здоровых.
Можно ли сказать, что Свифт бессмертен, а его метафоры вечны? Пожалуй, только в те минуты, когда топкая ирландская сатира затягивает всех без исключения. И важно ли, кто читает признание? Дети, взрослые, старики – каждый равен перед истиной. А она, предложенная к прочтению, крайне увлекательна и спустя несколько веков, стоит лишь начать…
Выбор читателей
Комментарии