От гениальности к святости

Ольга Седакова – современная русская мыслительница, харизматическая личность, филолог, поэт. О ее творчестве размышляет ее почитательница, единомышленница, коллега по цеху гуманитариев Ксения Голубович.

Цель поэта – нести читателю непреходящие ценности, но в то же время не выпадать из истории, которая подчас трагична и означенным ценностям враждебна, на вдохновляющем примере Ольги Седаковой утверждает Голубович. Она воспринимает Седакову в контрастных измерениях классики и современности, в неисчерпаемом единстве творческого Универсума.

В свете поэзии Седаковой исследователь пишет о том, что явление модерна связывается не с крушением традиционализма, а с его особой вариацией. «Выработкой иного звука, иных долгот и частот смысла занималась вся новая поэтика XX столетия, которая оперировала теперь планетарным масштабом событий и одновременно правом на почти болезненную индивидуальность восприятия, потому что именно XX столетие показало, что история идет по самым интимным зонам человеческого бытия, по самым, казалось бы, простым транзакциям человека и мира», – замечает Голубович. Сравнивая эпический ход истории с гористым рельефом, Голубович параллельно указывает на индивидуальный выверт, к которому способен творческий человек, лично переживающий мировые события. Эти два контрастных и взаимосвязанных фактора модерна и влекут за собой отказ модерна от литературной гладкописи, поясняет автор книги о Седаковой.

Вслед за модерном является постмодерн, который находится на расстоянии во времени от исторических бурь XX века и потому сопровождается их текстуализацией, то есть неким преодолением неизбежной неровности модерна. Одна из центральных метафор книги Голубович – это гористый рельеф истории, увиденный сверху, например с вертолета. Такому виду сверху параллелен письменный текст, который традиционно располагается на листе, а не на гористом рельефе.

По логике книги Голубович, постмодерн гармонизирует действительность, но в то же время воссоздает ее трагизм, ибо историческая память не исчезает, но лишь усиливается там, где является выстраданный текст. Такую трагическую гармонию автор усматривает в творчестве Ольги Александровны. Проясняя ее место в нынешнем литературном процессе, литературовед проводит экскурс в историю отечественной культуры. Она убедительно показывает, что в эпоху Петра I у нас последовала сомнительная игра с сакральными словами.

Пушкин, наследник времен Петра, человек своей эпохи, был и неизбежным заложником этого деструктивного процесса, и гениальным поэтом, исподволь положившим начало его преодолению. С трепетной лирой Пушкина Голубович ретроспективно связывает положительный переворот, который совершила в русском языке поэтесса. Смысловую неопределенность, которая проникла в язык, Седакова относит к непознаваемости Бога. И то, что с петровских времен носило едва ли не кощунственный характер, в поэтическом языке Ольги Александровны связывается со священным трепетом, который испытывает человек перед Всевышним. Ксения Голубович пишет о таинственном мерцании, в котором поэтесса исподволь распознает Бога.

В качестве литературной параллели напрашиваются строки Николая Гумилева: «И в Евангелии от Иоанна // Сказано, что Слово это – Бог». Заметим, что постмодернизм сосредоточен не столько на «первичной» реальности, сколько на слове, знаке. Вот почему Ксения Голубович применительно к Седаковой несколько парадоксально говорит о постмодерне в раю, хотя в нашем обиходе с постмодерном привычно связывается нечто совершенно другое… Между тем Голубович проницательно усматривает в творчестве Седаковой ту высокую игру, которая исходно была достоянием «счастливцев праздных» – Пушкина и Моцарта и которая чудом стала возможна в наши дни.

Разумеется, не только в книге Голубович, но и за ее пределами является творческое состязание Седаковой с теми, кто в ее понимании жонглирует словами, а подчас и кощунствует. В одном из своих интервью, вошедших в книгу «Вещество человечности. 1990-2018» (2019 г.), Ольга Александровна провозглашает: «Мне приятно думать, что страх оказаться бесперспективным ретроградом и ханжой не заставит меня читать, например, пакости В.Сорокина, глубокомысленно «концептуализировать» тупые выходки Кулика, слушать – точнее претерпевать музыкальные опусы, в которых три ноты повторяются в течение трех часов на пороге акустической выносливости».

Вероятно, объекты этих нелицеприятных суждений или просто посмеялись бы, или решились возразить: «выходки Кулика» в своей внешней несуразности, быть может, сродни юродству проповеди, а «пакости Сорокина» суть проявления способности писателя не отворачиваться от реальности, которая, мы знаем, часто неутешительна. Сорокин, вероятно, усмотрел бы в своем рискованном пути и некое литературное мученичество… Оппоненты Седаковой, возможно, упрекнули бы ее в пуризме и педантстве (о чем Ольга Александровна проницательно догадывается, заранее принимая на себя огонь, но не отрекаясь от того, что для нее эстетически свято).

Автор этих строк не берется самонадеянно выносить суждение о том, на чьей же стороне истина. Очевидно одно: сегодня мы являемся свидетелями литературных баталий за звание классика XXI века. При всей своей разительной полярности фактические претенденты на этот исключительный статус находятся в едином смысловом поле классики. А что такое классика? Это органическое сочетание традиционализма и современности.

Ксения Голубович. Постмодерн в раю. О творчестве Ольги Седаковой. – Издательство Ивана Лимбаха, 2022. – 520 с.