Островский ничуть не хуже Конан Дойла. Игорь МАСЛЕННИКОВ

В послужном списке режиссера Игоря Масленникова более двадцати картин – психологические драмы, комедии, детективы, исторические и классические экранизации. В разное время он брался за Пушкина с его мистической «Пиковой дамой» и за Островского: в интерпретации Игоря Федоровича «Волки и овцы» получились необычайно современными и злободневными – эдакое пособие по экономической теории рынка. В свое время Масленников, не задумываясь, перекраивал Гайдара и Ладинского, населяя их литературные миры новыми героями, характерами и судьбами. Все это было, но в память людскую он вошел не с этим багажом. Только специалисты помнят его дебютную «Личную жизнь Кузяева Валентина», зато «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» и «Зимнюю вишню» растащили на цитаты и разве что не увековечили в бронзе. Когда заговариваешь с ним об этих фильмах, он начинает картинно сердиться и ворчать в свои поседевшие уже усы, мол, сколько можно приставать ко мне с одними и теми же вопросами. Но в светлых глазах плещется смех, а мгновениями и блики счастья: два «народных» фильма – это очень много…

– Игорь Федорович, мало кто знает, что в кино вы пришли из журналистики…

– Ну да, в дипломе, который мне вручили по окончании филологического факультета Ленинградского университета, значилось: специалист по русскому языку и литературе, литературный сотрудник газеты. Но журналистом себя никогда не считал, мне больше нравилось слово «литератор». Еще мальчишкой, только вернувшись из эвакуации, попал в литературное объединение при Дворце пионеров, писал там не бог весть какие стихи, слушал лекции потрясающих педагогов – легендарного поэта Глеба Сергеевича Семенова, например. Еще я недурно рисовал, учился в художественной школе и мечтал поступить на архитектурный факультет в Академию художеств. Поэтому, каким ветром меня занесло на отделение журналистики, до сих пор, даже по прошествии полувека, объяснить не могу.

– Но без этого «случайного» диплома вы бы в то время никогда не попали на телевидение.

– Да, это уж наверняка. Меня отправили на Ленинградское телевидение организовывать молодежную редакцию. Начинал со спортивных и детских передач, со временем дорос до кресла главного редактора литературно-драматического вещания. Мы ставили спектакли, которые с лету уходили в Москву. С нами работали Владимиров и Товстоногов – еще молодые, но уже великие режиссеры. И мне посчастливилось быть при них не только редактором, но еще и сценографом, художником-постановщиком – напомнило о себе мое «живописное» прошлое.

Какое фантастическое и загадочное было время, одно слово – «оттепель». Мне казалось, что вот оно, счастье, новая жизнь, я могу быть действительно полезен своей стране, могу влиять на ход вещей, на ход самой истории. У горбачевской перестройки был все-таки совсем иной привкус, без романтических нот 60-х… А потом Хрущева скинули. Начало стремительно холодать. Меня затаскали по обкомам, засыпали идеологическими упреками, превратили просто в какую-то боксерскую грушу. И в этот момент, как спасательный круг, как последняя соломинка для утопающего, – объявление: «Ленфильм организовывает Высшие режиссерские курсы. Мастерскую набирает режиссер Григорий Козинцев». Впрочем, узнай я в то время о курсах цирковых или эстрадных режиссеров, – и туда бы бросился сломя голову. Лишь бы уйти с телевидения, придавившего, как мельничный жернов.

– Чем вы покорили Григория Михайловича, наверняка конкурс-то был немаленький?

– Мягко сказано – немаленький: 200 претендентов на 10 мест. Но я принес Козинцеву ворох своих рисунков, эскизов декораций, и у него, как я понимаю, сердце дрогнуло. Ведь он тоже художник: еще в Киеве оформлял какие-то революционные спектакли.

Вообще многие режиссеры вышли из художественной или архитектурной среды. Данелия и Хотиненко – архитекторы, Козинцев и Юткевич – художники, прекрасно рисовал Эйзенштейн. Дело в том, что режиссура напрямую сопряжена с пластическим восприятием мира, тут не обойтись без образного мышления, умения ощутить и передать эти образы через пространство экрана. А вот теперь спросите меня: «Игорь Федорович, а кого вы в этой жизни боялись?»

– Игорь Федорович, и кого же в этой жизни вы боялись?

– Никого! Даже когда на меня благим матом орали высокие партийные шишки, мне было все равно, как сегодняшняя молодежь говорит – по барабану. Единственный, кто повергал меня в нестерпимый душевный трепет – мой мастер Григорий Козинцев. У него был такой высоколобый стиль общения, и я всегда боялся выглядеть в его глазах дураком. Но этот страх ничто по сравнению с тем, чему меня Григорий Михайлович научил. Быть требовательным, бескомпромиссным, уметь анализировать и отвечать за все, даже за последнюю пуговицу на пиджаке артиста из массовки. Но главное – быть интересным рассказчиком. Ведь это как с анекдотами: один рассказывает – все за животы от смеха держатся, другой пытается повторить – народ зевает. Есть, конечно, другой стиль режиссуры, авторский, тут важно вывернуться наизнанку или, как говорил Достоевский, «заголиться». Но это не про меня. Сразу предупреждаю об этом своих студентов – и во ВГИКе, и в Петербургском университете кино и телевидения.

– Можете ли вы, глядя на юного абитуриента, трясущегося перед вами на вступительных экзаменах, как осиновый лист, определить в нем будущего мэтра и классика?

– На вступительных экзаменах, если честно, меня это волнует меньше всего. Я другое хочу увидеть: уровень общей культуры. Потому что, да не сочтите меня старым брюзгой, современная молодежь просто поражает меня дикостью своей, уж я не говорю о том, что по-русски толком изъясняется лишь каждый пятый. Не верите? Вот, пожалуйста, чтобы не быть голословным. Спрашиваю молодого человека, который перед этим долго и пространно вещал о своей любви к Пушкину: кто сидит на лошади в скульптурной композиции «Медный всадник»? Затянувшееся молчание. Затем едва слышный шелест: «Юрий Долгорукий…» Ладно, думаю, не все еще потеряно. Показываю ему картину Сурикова «Меншиков в Березове». В глазах пустота – кто такой Меншиков, где оно то Березово…

– Разнервничался, перепутал…

– Это не перепутал. Это – кранты! Это, как говорили наши предки, «распалась связь времен». Талантливых ребят полно – за это можно не переживать. Но их не интересует родная культура. Они вам все расскажут про Гринуэя и Ларса фон Триера, но спросите студента-пятикурсника, кто такой Сергей Бондарчук или Василий Шукшин, – с трудом вспомнят. Эстафеты поколений нет, нам никто не наследует, а ведь это ерунда какая-то…

– Что-то вы, Игорь Федорович, загрустили. Давайте о чем-нибудь веселом, о Шерлоке Холмсе, например…

– Опять о Холмсе! Был момент, когда я его, подобно Конан Дойлу, просто возненавидел. Мы ведь не собирались снимать столько серий. Это жизнь – точнее, Центральное телевидение и зрители, заставили.

О том, что на роль Холмса надо приглашать Василия Ливанова – и только его, – я знал с самого начала. Породистый, длиннолицый, умеет себя подать – очень точное попадание. До этого он снимался у меня в «Ярославне – королеве Франции», играл там разнузданного и драчливого рыцаря Бенедиктуса, так что «ключики» к нему у меня уже имелись.

А фотографию Виталия Соломина с наклеенными усами – вылитый Конан Дойл в молодости – нашел в актерском отделе «Ленфильма». Но сколько же мне пришлось биться за своих героев! Центральное телевидение никак не хотело их утверждать. Мол, никакие это не Холмс и не Ватсон: один – буян, а у другого русский курносый нос… Да что уж там, кандидатура Рины Зеленой – несравненной миссис Хадсон, – и та была под вопросом. К счастью, все утряслось, и в ее лице мы получили на съемочной площадке неиссякаемый запас юмора и шуток. Знаете, как она себя называла? «Руина Васильевна»! А когда я, увидев, сколь органичный образ у нее получается, предложил ей расширить, дописать роль, она замахала на меня руками: «Что вы! Никогда не играла мебель. Оказывается, это так приятно».

Затем была «Собака Баскервилей». На роль сэра Генри хотел пригласить Николая Губенко, долго его уламывал да так и не уломал. Позвать Никиту Михалкова – это была идея оператора Юрия Векслера и его жены Светы Крючковой. Никита приехал на съемки вместе со своим другом – сценаристом, художником и режиссером Александром Адабашьяном. Я сначала не понял, зачем он его привез, а потом смотрю, они в перерывах все шушукаются по углам. «Ба! – догадался – Михалков мне как режиссеру не доверяет, каждое мое предложение с Адабашьяном сверяет». Пришлось Сашу обезвредить, дав ему роль дворецкого Бэрримора.

Конечно, я счастлив, что в моей личной истории случились и «Холмс», и «Зимняя вишня». Но человеку всегда хочется чего-то большего. Вот и я такой же: пытаюсь сейчас снимать небольшой сериал по Островскому, а сам думаю, ну почему бы и ему не заработать хотя бы половину той народной любви.

Екатерина ЦВЕТКОВА (фото)