Остановка в пути

Виктор Мартинович родился в 1977 в г. Ошмяны (БССР). Окончил факультет журналистики Белорусского государственного университета, аспирантуру, защитил в Литве докторскую диссертацию, посвященную витебской художественной школе, написал монографию о витебских годах М.Шагала. Преподает в Вильнюсском университете. Живет в Минске и Вильнюсе. Лауреат премии им. Богдановича (за роман «Ледяной рай»), вошел в длинный список премии «Национальный бестселлер» (роман «Сфагнум»). Пишет на белорусском и русском языках. Последний роман «Мова» назван в Беларуси книгой года по версии издания «Наша нива». Произведения Виктора Мартиновича переведены на английский, немецкий, польский, шведский и финский языки.

Мчались вместе, «скорая» – с проблесковыми – впереди, как ледокол, разрезая льды пробок, и он за ней, тупо глядя на двери с двумя вертикальными алыми полосками – не иначе как разобранный красный крест. Играла какая-то музыка, громко, потому что у него не хватало себя на то, чтобы ее выключить, нужно ведь было подумать: выключить радио, выключить радио, протянуть руку к ручке регулировки и выключить радио. Подумать об этом не получалось, потому что все, что могло думать, думало: «Маша может умереть, нет-нет, не так, Маша умирает в этом белом гробу с красными крестами, недаром ведь говорят: «На человеке можно ставить крест», это вот этот красный можно ставить, и почему они так несутся, если сказали, что шансов совсем нет, дали бы попрощаться, но нет, им, наверное, премия, если пациент умирает не в пути, а уже в больнице, но нет, не так: они пытаются ее спасти, хлопая над ней белыми крыльями своих халатов». Но все это не так связно, совсем бессвязно и где-то даже вполголоса. Херувимы в белом не взяли его с собой, потому что не хотели, наверное, чтобы он видел и помнил ее смерть – ах как хороша она была, да и потом, она его все равно не узнает, вот так объяснили: «Она вас все равно не узнает, она без сознания». Теперь они везли ее куда-то через ночь, смываясь от смерти, и он на своем «форде» был замыкающим, и не было той смерти, которую бы он не принял на себя, не связал боем, проскачи она рядом. Самое сложное было – держать дистанцию, он болтался на расстоянии вытянутой руки и все тянулся еще ближе, он верил: Маша чувствует, что он рядом. Но перед каждым перекрестком ноги сами рефлекторно отжимали педаль газа – странно было нестись на красный, а островок, который пробивал во льдах своей сиреной, был крохотным, и стоило зазеваться, те двери, за которыми там, у подъезда, скрылись носилки с Машей, отрезали равнодушные косяки едущих с работы домой легковушек, и приходилось выворачивать руль, маневрировать между ними, распугивая сигналом, и там, уже на прямой, выжимать изо всех сил, нагоняя, приближая дверь, за которой  ее ладонь, ищущая его тепла. И вот заладилось, и появился даже ритм, их караван проскочил один светофор, второй – еще на зеленый, потом снова череда красных, и вот уже черт знает на каком, метрах в двухстах от перекрестка, и удивительней всего была невероятная неспешность, с которой он приближался: вроде бы скорость, сирена, а вот милиционер выходил на проезжую часть медлительно, зная, что остановит даже молнию, и действительно, «скорая» умчалась вперед, а «форд», как будто даже против воли водителя, подчиняясь палочке, сдал, сбавил, вильнул к обочине: машина упускала Машину ладонь, ладонь выскальзывала, Маше нужно было быстро, от смерти. Милиционер оказался приветливым и веселым. – Документы, – сказал он, улыбаясь, помахивая палочкой в такт песни «А я все летала», летевшей из радио, которое никто так и не выключил, а документов не было, как-то не приходит в голову мысль взять с собой документы, когда в «скорую» грузят Машу, у которой глаза открыты, а зрачки закатились, и видны лишь белки, а ресницы тщательно подкрашены, и ты держишь ее ладонь, а ее вырывают, точно так, как вот теперь ее вырвала вся эта ситуация, эта остановка в пути, и, погоди, ты рассказал это милиционеру или нет? Он ведь все еще ждет документы? Водитель «форда» показал на удаляющийся фургон и умоляюще объяснил:- Я с ней!Милиционер еще раз улыбнулся и лихо сдвинул фуражку набекрень: – Вот это я как раз видел! Превышение на 35 километров плюс проезд на красный свет. Это, если со страховкой все в порядке, тянет на лишение, ла-ла-ла-ла (это он подпевал песне «А я все летала»).И конечно же, все это было сказано на инопланетном языке, так как ни слова было не разобрать, ведь все так просто: вот в «скорой» умирает Маша, он даже не знает, куда ее увезли, надо было взять телефон у санитара на случай, если остановят, как же он не подумал, и вроде бы он все уже объяснил, ведь можно ехать, и потянул дверь на себя, собираясь резко рвать с места: там перекресток впереди, гадай  теперь, повернули они на Дзержинского или проехали прямо, что там за больница может быть прямо, наверное, «скорой помощи», а по Дзержинского четвертая, наверное, но нет, все «скорые» везут людей в больницу «скорой помощи», ведь это логично, но что-то не поддавалось, не давало двери закрыться, чужеродный предмет: ботинок милиционера, высокий, со шнуровкой, и милиционер его никак не убирал и, видно, не до конца понял, потому что хохотнул:- Квалифицирую как попытку неподчинения законным требованиям милиции, дурында. У меня сегодня ПМ с собой, между прочим. И вот нужен был явно переводчик с людского на этот, но переводчика не было, а потому нужна была еще одна попытка:  – У меня жена там, с ними! Ее забрали! Мою жену. Понимаете? Мне догнать…- И что мне теперь? Посадить к себе и с эскортом мотоциклистов доставить в больницу? И по пути купить букет алых роз? – Чувствовалось, что для милиционера это самые роскошные и красивые цветы. – Давай, пошли оформляться. Документы нашел?  Последнее было сказано с той брутальной серьезностью, с которой о делах заговаривают весельчаки и балагуры.И последняя попытка, чувствуя, что льды уже сомкнулись, что ледокол ушел прямо в небеса (а ведь была уверенность, что если приедем вместе, ее вытащат с небес в его ладони): – Она умирает, – причем интересно, что он даже сам себе не поверил, так неубедительно: ну умирает, и что? Тут же проезд на красный и превышение на 35! – Все мы тут умираем. Правила для всех. И для министра, и для таксиста. Будешь так ездить – сам убьешься и еще людей других убьешь. Давай оформляться. Оформлялись больше часа, потому что нужно было проверить, действительно ли у водителя «форда» есть права и он их просто оставил дома, а не лишен за нарушения, действительно ли машина записана на него, а он ее не угнал, плюс протокол, плюс объяснительная («Пиши так: осуществлял преследование автомобиля «скорой помощи», пользовавшегося правом преимущественного проезда перекрестков в связи с ездой с включенными проблесковыми, ну хорошо, добавь, в котором совершала движение моя жена в качестве пациента. Все. Все остальное на разборе в городском будешь объяснять»). Сердце Маши остановилось в тот момент, когда ее перекладывали на больничную каталку во дворе четвертой больницы. За секунду до этого она пришла в сознание и все искала его (или это только так выглядело). Двор был залит слепящими всполохами синих проблесковых, и среди них были какие-то фигуры, и даже одна похожая на него, но нет, другой, а ведь уверена была, что он рядом, и ведь он был рядом, куда же он? Но воля, собранная для этого последнего судорожного всплеска, уже растворялась в вечном штиле, и вскоре остались лишь всполохи синих маячков, не имевшие никакого смысла и звавшие к берегам, которых больше не существовало. Когда он выскочил из такси в том месте, где она умерла, одетые в белое херувимы решили не рассказывать ему об этом последнем ищущем взгляде, чтобы его не расстраивать. «Умерла, не приходя в сознание», – сообщили ему. А стало быть, не опоздал, нет.