Осевое время перемен. Ольге Мариничевой – 60 лет

Невозможно написать о всех ее достоинствах и свершениях, и тот, кто возьмется это сделать, получит массу нареканий: что же ты забыл ее вклад в коммунарское движение, или про ее капитанство в «Алом парусе», или журналистскую поддержку Михаила Щетинина, или дружбу с Симоном Соловейчиком, Владимиром Матвеевым, Александром Тубельским, тонкие и глубокие материалы о школах, педагогах, ученых, полную трагизма, искреннюю книгу… У каждого своя Мариничева, и каждый написал бы по-своему.

Моя Ольга Мариничева появилась в 1985 году, в московской школе, в районе Тверского бульвара, где я работал учителем физики. Туда и пришла журналистка из «Комсольской правды», чтобы сделать материал о «дидактическом театре», в котором семиклассники изучали физику. Мы ставили такие спектакли прямо по параграфам учебника Перышкина, Ольге это стало интересно и она пришла на уроки, потом мы долго-долго разговаривали, потом она приехала к нам домой, семья у нас была учительская, Оля долго сидела на кухне с моей женой Людмилой … Вобщем она готовила этот материал недели две, выясняя, докапываясь, наблюдая. Впервые я пытался сформулировать какую-то философию учительскую, отрефлектировать основания, ответить на вопрос: «Для чего дети ходят в школу?».

Эти две недели стали для меня окном в другой педагогический мир, мир идей и прорывов, при этом мы обсуждали не только уже известные тода школьные имена, такие как Шаталов, Щетинин, я познакомился с именами Тубельского и Штейнберга, впервые открыл для себя мир коммунраства и идеи Игоря Петровича Иванова. А интеллектуальное путешествие в мир идей Э. Ильенкова, М.Мамардашвили, Л. Выготского было настолько захватывающим, настолько глубоким и настолько поразившим меня, что я заболел этими идеями на всю жизнь.

С тех пор, когда при мне говорят, что Ольга Мариничева — только журналист, возникает такое странное ощущение неполноты: «Она глубокий и очень тонко чувствующий время мыслитель», хочется сказать.

Такая была первая встреча, а потом мы уже общались в общем журналистском поле, когда я попал в ученичество к Владимиру Матвееву и Симону Соловейчику. Это была золотая пора педагогической журналистики и Ольга конечно всеми была признана одной из самых сильных, влиятельных перьев этой когорты. Вообще наверное в ближайшие пятьдесят лет такого расцвета педагогической журналистики, какой был в середине восьмидесятых уже не будет. И стать в то время влиятельным педагогическим журналистом было так же трудно, как, например стать писателем-властителем душ. Все звезды школьной журналистики середины восьмидесятых были глубокими теоретиками педагогики, прекрасно знали психологию, философию

и даже, что в то время было совсем большой редкостью, зарубежные тенденции. Лидерами по общему согласию и признанию были Соловейчик и Матвеев, а кроме Ольги Мариничевой в золотую когорту входили Неля Логинова, Валера Хилтунен … При этом главным маяком для всех было слово, которое никто не произносил, но все были этим словом очарованы: свобода. В несвободной стране, в условиях затхлых и тупых словоблудий и тяжелого партийно-министерского давления, когда любому, кто что-то скажет или сделает «не так», сразу, по выражению Симона Львовича Соловейчика «перекрывали кислород».

А педагогические журналисты как раз и искали по всему Союзу, и рассказывали в газетах про таких странных и увлеченных своим делом учителей, директоров и ученых, которые были в то время ближе к свободе, чем к несвободе.  Это были колумбы в мире педагогики, которые открывали новые школьные архипелаги, рассказывали об этом городу и мру, вызывая споры и направляя общественную мысль в сторону школы, непохожей на советскую.

Первым героем стал В.А. Сухлминский, которого открыл С.Соловейчик. Нашлось довольно странное тогда, но казалось безопасное слово «учителя-новаторы», к ним причислили В.Шаталова, С.Лысенкову, Ш.Амонашвили и других ставших всесоюзно известными педагогов.

Но была и главная линия, точнее даже не линия, а фундамент, основание, философия, образ жизни – это коммунарское движение.

Забытое (очень хочется сказать – незаслуженно, но историческая память так несправедлива, что жаловаться бессмысленно), коммунарство, как педагогическая идея, как движение, как система, родилось в середине пятидесятых, примерно в одно время с началом опытов Шаталова и Лысенковой, немного раньше, чем начался эксперимент Занкова-Эльконина по развивающему обучению, и исторически совпала с рождением новой методологии изучения и развития деятельности, связанной с именами Г.Щедровицкого, А.Зиновьева других философов.

Это было осевое время появления идей, из которых и выросли новые педагогики.

Одним из результатов этого явления стала педагогическая публицистика семидесятых-восьмидесятых годов 20 века. Общей идеей этой публицистики, (здесь я могу ошибиться, и первая кто меня может быть поправит будет сама Олья Мариничева), стала на мой взгляд идея свободной личности, идея свободы как ценности, права на ребенка на самоопределение, идея суверенитета личности, гуманного отношения к ребенку…

В советском строе это быстро получило ярлык «абстрактного гуманизма», но это была странная для сегодняшнего дня, смесь коммунистических идей (свободы, равенства, братства, жизни для счастья других). Школа оказалась самым возможным местом для обсуждения такого рода понятий. И в результате в 1986 году появилась «Педагогика сотрудничества», а в след за ней другой манифест – «Человек свободный», в которых вся педагогическая публицистика того времени и вся свободная педагогика Советского Союза и даже дореволюционной России.

А потом оказалось, … что публицистического прорыва, не достаточно, чтобы изменить жизнь.

Оказалось, что представления авангарда журналистики и авангарда педагогики не совпадают не только с представлением основной массы граждан, что в общем нормально, но главное – и не становятся распространенными представлениями. Для этого нужны другие механизмы, более институциональные, а это значит — надо начинать работать над формированием новых норм и правил, менять механизмы образования.

Именно поэтому я ушел из активной журналистики и стал заниматься образовательной политикой.

Но и в девяностых годах, и позже материалы Оли Мариничевой не позволяли отрываться от той естественной педагогики, которая конечно была и остается первичной.

Отношения ребенка и взрослого, отношения ребенка и общества, отношения ребенка и страны, и мира, и судьба тех взрослых, которые пытаются наладить распадающуюся связь между миром и ребенком – это и есть Ольга Мариничева. Она сама эта связь, сама эта нить, сам этот крест, соединяющий времена и людей.