Осажденная крепость

Я поднималась вслед за директором двадцатой школы Светланой Владимировной Поляковой по мрачной, выкрашенной дешевой зеленой краской лестнице и сама себя мысленно спрашивала: “И за каким, извините, сокровищем?” Мне говорили, что это очень хорошая школа, но понятие “хорошая школа” как-то не вязалось в моем сознании с облезлым линолеумом на полу и узкими темными коридорами. Вот вчера мне действительно показали в Костроме школу! Паркет, аквариумы прямо в стенах классов, воздух, простор. В общем, особняк из голливудского фильма. “Американский дизайн?” – спросила я. “Нет, делали все по своим рисункам”, – ответили мне.

И вдруг Светлана Владимировна, словно бы угадав мои мысли, обернулась ко мне и произнесла странную фразу: “Кабинет Натальи Васильевны Демидовой, в который мы идем, не краше других. Но вы не обращайте внимания, потому что ведь и она сама не замечает того, что ее окружает…”

Мы вошли в класс. “Все-таки в сером!.. Не надела она своего зеленого парадного!” – проворчала себе под нос Светлана Владимировна. “Что?” – не поняла я. “Верный признак того, что она опять не спала всю ночь, что на нее накатывала тоска”, – произнесла тихо директор, обьяснив мне непонятными словами настроение Натальи Васильевны. И урок начался…

8-й “Б” вгрызался в очередную главу “Капитанской дочки”. “Какое душевное состояние переживает Гринев после разгрома Пугачевым крепости?” – спрашивала Наталья Васильевна. Девочки отвечали: “Гринев расстроен тем, что погибли его друзья”. Мальчики говорили: “Он расстроен тем, что пала крепость”. Я рассматривала класс: по бедности школы стены комнаты были оклеены белыми обоями…

Наталья Васильевна, маленького роста, в очках, с добрыми, покрасневшими от недосыпа глазами, дотошно разбиравшая строки пушкинского текста, и была, собственно, тем “главным” человеком, ради которого мне настоятельно советовали посетить именно двадцатую школу… Я знала, что она выступала в Москве на заключительном конкурсе “Учитель года” и что ее урок не “взял” никакого приза. Знала, что она выбрала для него непривычную тему, весьма далекую от забот Костромы – “Японская поэзия”. “Это неудивительно, – обьяснит мне потом Светлана Владимировна, – Наталья Васильевна любит стихотворения Басе, Бентю и Иссы. Особенно это, знаете: “Эй тощая лягушка! Не унывай! За тебя Исса!” “Вот только почему на конкурсе Наталья Васильевна, – как говорили мне, – прочла свои любимые стихи голосом унылым и безжизненным?” “И на это есть ответ, – шептала мне на уроке спокойная, доброжелательная Светлана Владимировна, – мы ведь на заключительный конкурс послали Наталью Васильевну не для того, чтобы она одерживала победы над другими. Мы хотели, чтобы она одержала победу над собой. Знаете? Да откуда вам знать, конечно?.. Ее “крепость”, образно говоря, в “осаде”. Весной она потеряла своего друга, мужа. Весной она второй раз в своей жизни стала вдовой…”

За окном медленно рассеивался полумрак. Сегодня ведь солнечное затмение! В тот момент я вдруг вспомнила, что, работая учителем, ненавидела свои первые утренние уроки. Хочется спать, язык заплетается, а ты не только не должен показать классу, что с трудом различаешь их сонные лица, но и умудряться “держать дисциплину”, будить тех, кто только делает вид, что слушает, а на самом деле еще не проснулся. Учитель – человек, а мы иногда забываем о том, что он может требовать от ученика только то, чему научился сам. И если какая-то беда надрывает учителю сердце, то как же называется та сила, которая все-таки позволяет ему, полуживому, тоскующему, стоять вот так перед классом и рассуждать о событиях, которые отдалены от нас двумя веками истории?

…А Наталья Васильевна между тем продолжала: “Вдумайтесь только в эти пушкинские строки, ребята: “Пала крепость. А Гринев переживает “муки предсмертного ужаса” и тотчас “радость чудесного своего избавления”. Пушкин никогда не показывал никакого явления однобоко. Потому что и предсмертный ужас, и радость чудесного избавления всегда в жизни где-то рядом, одно возле другого…”

Этими словами она как бы ответила на мой вопрос: “Нет, моя крепость еще не пала. Есть в моем сердце место и для радости”. “Спасает ее школа, работа”, – пояснила мне Светлана Владимировна.

И тут выяснилось, что за все последние трудные для школы годы из нее не ушел “за длинным рублем” в инновационную ни один учитель. Таких, как Наталья Васильевна, “трудоголиков”, в школе… сорок! Вдумайтесь только в эту цифру. Не пяток-другой, что, пожалуй, даже много для обычной школы. Сорок! Вот я и подумала, как же “спасается” Наталья Васильевна своей работой? А так – обьясняли мне. Кто работает в школе? В основном женщины. Женщины, многие из которых без мужей. И они решили занять против своих трудностей круговую оборону. Во-первых, перевели своих детей из других школ в свою, чтобы были они всегда под материнским присмотром. Во-вторых, когда дети вырастают, матери уговаривают их остаться работать в двадцатой учителями. Так осталась в своей школе и Лада, дочь Натальи Васильевны. В-третьих, они не ждут, когда упадет на них манна небесная. Кострому почему-то упрямо обьезжают знаменитые артисты, писатели, не любят они часто выступать в области этой. Не любят? Ну тогда сами отправимся за ними на автобусе в Ярославль, в Москву! А кроме того, создадим в школе свой театр!

Я заглянула на перемене в актовый зал двадцатой и была изумлена: в одном углу плясали, в другом играл инструментальный ансамбль, в третьем – пели. На перемене, для себя, для своего удовольствия. “И замечательно”, – сказала Светлана Владимировна. Театр существует семь лет, и до сих пор они не придумали для него названия. Он как бы гол, некрасив снаружи, гол, как и сама ненарядная, обедневшая школа. Но зато внутри!.. Тогда только я и поняла слова Светланы Владимировны о том, что они не замечают своей вынужденной бедности. Потому что видят, научились видеть то, что “внутри”… В душе театра, в душе ученика, в душе учителя и директора… Там настоящее. У театра профессиональный режиссер Татьяна Павловна Лапшина. В театре свой настоящий бутафорский цех. Мне показали видеозапись спектакля “Урок женам” по пьесе Ивана Адреевича Крылова. Это была настоящая игра. Потому что была она для себя. Для своей души. Наталья Васильевна играла в нем тоже. И как всегда – старушку.

А то захотелось им подвига. Мало его в сегодняшней жизни, и они сами придумали пьесу о красивом человеческом поступке. “Ночь перед бессмертием” называется. Мальчик, главный герой, так заигрался, что и после пьесы никак не желал выходить из образа. А девочки-старшеклассницы долгое время потом предпочитали влюбляться не в рокеров, а в него, похожего на Олега Кошевого.

В школе, кроме театра, пять кружков, и все они бесплатные. Так решили сами учителя и директор. А знаете, почему? Потому что эти люди, показалось мне, не пережидают в школе “тяжелые времена” – они живут в ней. Зная, что однажды, взяв с полуголодного ребенка копеечку за дополнительный урок, они задним числом уже не смогут сделать вид, что этого не было или что это было “понарошку”…

В школе учатся дети рабочих, много беженцев. “На них, что ли, наживаться? – рассуждала Светлана Владимировна и качала головой. – Мы костромичи. А костромичи, знаете, какие? Когда в России началась революция, это в 17-м, к нам со всех губерний сьезжались кулаки, купцы и мещане. Потому что здесь не торопились с расстрелами. Как было тогда всюду. “Элиту” мы сохранили. И не только свою, трудовую, но и соседей. И учителя наши – потомки тех костромичей. И земли эти, – она показала за окно школы, в сторону пихтовой рощи, – наши, и дети эти – наши”.

Школа сегодня сама как осажденная крепость. Но она может выжить. Если такие учителя, как Наталья Васильевна и ее коллеги, увидят в ней не только механизм для выкачивания их последних сил, но и коллектив “фронтовых подруг”, которые и ее поддержат, случись беда, и ради которых она готова на все.

Школа – их судьба. Но это все я узнала уже потом, после уроков. А пока сидела за старенькой голубой партой и видела: первый вариант работает над главой, в которой описывается совещание у Пугачева, второй – над главой, в которой о совещании в крепости. В тихом говоре детей то и дело перекатывалось волжское “о”. Наталья Васильевна говорила: “Одиноко Пугачеву в кругу его ненадежных единомышленников, и он почти ласково просит честного пленника Гринева: “Послужи мне верой-правдой. Признай меня государем”. Гринев, как мы уже знаем, отказывает ему. Почему же Пугачев не убивает Гринева после отказа принять присягу? Вы согласны, что радость чудесного избавления Гринева – результат его нравственной победы над Пугачевым?”

Знакомое с детства произведение “Капитанская дочка”. Но только теперь, после этих слов Натальи Васильевны, мне вдруг приходит в голову, что повесть эта, собственно, о том же, о чем известный роман Митчелл “Унесенные ветром”. О выживании. Он заставляет подумать: а не являются ли наши несчастья – болезни, смерть, несправедливые гонения и даже крайняя бедность – итогом однажды неверно сделанного “нравственного выбора”. Или же и вовсе результатом того, что мы даже и не заметили, что перед выбором стояли.

Мне кажется, что 20-я школа, как и многие другие в России, потому еще живет, что учителя вовремя сделали правильный для своей судьбы выбор. Плыть кораблю вперед. Служить не маммоне, а детям, признать в этих детях “своих”, костромских, торжокских, пензенских или самарских, но “своих”. Простое такое решение…

Россия, в общем-то, и сама сегодня похожа на осажденную крепость. И многие давно уже мечутся в ней, в ее стенах, думая о том, как выжить, как спастись, что спасет: веревка, деньги, отчаянный авантюризм или умение приспосабливаться. Мечутся, забывая простую отеческую истину, истину национальной педагогики, которую в школе преподавали до революции: “Ум человека должен быть не мятущимся, не вечно сомневающимся, “множественным”, как говорили тогда, а цельным, “простым”. “Деньги от тебя потребуют – отдай, – завещал современникам Сергий Радонежский, – честь потребуют – отдай, жизнь – тоже можешь отдать. Но веру свою не отдавай никому”. Вера – она ведь основание совести. А совесть – основание души человека.

Кое-кто из политиков, желая, конечно же, России блага, “чудесного избавления”, предлагает обществу “сложные меры”: “поднять мосты”, защищаясь от “разбойников”, плотно закрыть ворота “крепости”, изолироваться в своем “патриотическом” консерватизме, в состоянии знакомой с Московского царства “патриотической диктатуры”. Но это ведь означает и то, что тогда Наталье Васильевне, учительнице из Костромы, нельзя будет уже уповать на Иссу. Она ли не русская, она ли не патриотка, помнящая, что она внучка мещан (в то время как Светлана Владимировна – внучка костромских купцов)? Однако выживать сегодня, наряду с Пушкиным и Крыловым, помогает ей и японец Исса: “Исса за тебя!” Когда она читает стихи “На смерть японского мальчика”: “Некому стало вертеть дырки в окне, но как холодно в доме!”, они напоминают ей смерть ее сына, ее первого ребенка. Она читала стихи эти и на московском конкурсе. Но разве расскажешь всем, что у тебя на душе? И что душа твоя так широка, что даже “всемирна”, как характеризовал особенность русской души Достоевский. Русский человек воспринимает многое из чужой культуры как свое, потому что умеет находить свое всюду и своим нежным восприятием чужое зачастую облагораживает. И в японском мальчике Наталья Васильевна видит своего костромского, и о короткой его жизни готова воскликнуть вслед за японцем: “Пусть капля росы наша жизнь. И все же!..”

“Тощая лягушка, не унывай…” – Наталья Васильевна сама выбрала для себя этот образ. Она – та самая сказочная лягушка, которая попала в кувшин с молоком. Вместо того чтобы утонуть в проблемах ли, в чужой культуре, она просто работает лапками и сбивает масло. Добросовестно, кропотливо работает и учит этому детей. Чтобы заставить их, например, прочитать толстенные тома “Войны и мира” посреди учебного года, она, сговорившись с несколькими ребятами, устроила неожиданно для большинства остальных прямо на уроке салон Шерер. Все загалдели: “Кто эти люди? Почему говорите по-французски?”. А она: “Погодите. В следующей четверти и начнем изучать роман Толстого”. Заинтересовались – прочли. Чтобы прочитали “скучных” “Отцов и детей”, играла с учениками в мозаику. Ну-ка составьте из этих строчек описание внешности и привычек главных героев! А чтобы немного сбить спесь с учителей, неожиданно ворвалась в праздник выдачи аттестатов: похитила их, нарядившись бабой-ягой, а потом устроила публичный экзамен учителям. Пришлось им, неподготовленным, проводить на глазах одиннадцатиклассников лабораторные работы, стрелять по мишеням, отвечать правила по русскому. Выпускные торжества продолжались четыре часа, потому что праздник не был казенным, потому что радость от него была обоюдной: учителя радовались, что выпускали прекрасных ребят, а дети – что у них оставалась память о чудесных, искренних учителях.

Дети – это и было их “сбитое масло”. И они теперь точно знали, как надо выживать в любой “осажденной крепости”, в любом узком кувшине с молоком. Ну а я поняла, за каким сокровищем приходила в эту школу. “Человеческие души” – вот наше главное сокровище.

Ирина РЕПЬЕВА

Кострома

В некотором царстве

В некотором царстве

О 39-й в городе говорят: “В этой школе работать трудно. Поэтому там так часто меняются учителя. Одни фанатики остаются”.

Школу нам порекомендовали в управлении образования. И сказали примерно то же самое: “Директор – одержимый человек. Живет школой. Создал в ней особый, неповторимый мир, свое государство”.

Эти слова заместителя председателя управления Александра Гаврилина почему-то вспомнились нам… в бассейне. Задолго до ведущих туда заветных дверей чувствуется, что где-то поблизости вода. Стены, пол, потолок расписаны синей, желтой, зеленой красками. Огромные рыбы и морские коньки, водоросли и царь Нептун – все здесь словно живое. А уж сам бассейн чудо как хорош – так и хочется окунуться в теплую бирюзовую воду.

Потом мы ахали в спортивном зале. Их здесь три – один маленький и два огромных, соединенных вместе. Потолки высокие, воздуха много. И снова освежающий сине-голубой фон.

Конечно, это далеко не все здешние чудеса. В 39-й находятся филиалы городской художественной и городской хореографической школ. Заниматься в них – за чисто символическую плату – могут все желающие. А еще здесь каждый месяц проводятся встречи с орловскими театрами. Их в городе несколько, и, как говорят, все очень интересные: и драматический, и “Театр песни”, и “Свободное пространство”. И ТЮЗ.

У Орла есть побратим в Германии – город Оффенбах-на-Майне. По договору между двумя странами 39-й орловской школе было присвоено имя Шиллера. В ней открыли классы углубленного изучения немецкого языка. Немцы помогли с учебниками, методической литературой, аппаратурой. В школе работает учитель из Германии, постоянно идет обмен учителями и учениками. Наши преподаватели проходят там стажировку.

На базе приобретенного опыта по углубленному изучению немецкого языка в школе работают гимназические классы. Берут всех желающих. Так же углубленно изучаются русский язык, русская и зарубежная литература. С 8-го класса вводится второй язык (немецкий или английский), со 2-го – хореография, художественный труд, с 7-го по желанию – журналистика и библиография.

В старших классах изучаются МХК, риторика, этика, культура личности, история современных европейских цивилизаций. У школы тесные связи с Политехническим университетом, Институтом культуры, Высшей школой МВД. Можно сказать, осуществляется довузовская подготовка.

…А еще здесь есть кабинет, напоминающий оранжерею. Его хозяйка, учительница русского языка и литературы Эльвира Николаевна Таршикова, очень любит цветы, свою работу и своих троих детей. Также она возглавляет работу с ветеранами и руководит пионерами (здесь это организация не политическая, а общественная).

От серьезного до смешного и оригинального – один шаг. У каждого кабинета – своя символика. В математическом висит на стене настоящая красочная… шпаргалка. Огромное облако, деревья – и на их фоне формулы. Очень красиво и, главное, полезно.

Уходили из школы уже под вечер. Нам встретились малыши с мокрыми, взьерошенными волосами. Они возвращались с занятий плаванием. Вид у них был весьма довольный.

Наталья САВЕЛЬЕВА,

Анна ПАНФИЛОВА

NB!

302040,Орел,

ул.Пожарная, 52.

Директор –

ИВАНЕНКО Игорь Николаевич