На чтение: ≈ 11 мин.«Речь, наполненная неприличными выражениями, непристойными словами, брань» – так определяет сквернословие словарь Д.Н.Ушакова. «Сквернословить, – отмечает словарь В.И.Даля, – вести непристойные, зазорные, постыдные речи; срамно, похабно ругаться».
По мнению Церкви, сквернословие свидетельствует об ущербности речи: это не невинная привычка, а смертный грех и оружие массового поражения; оно содержит сатанинскую энергию зла, которая вызывает болезни у человека и может убить его; оно разрушает и уничтожает главное богатство народа – родной язык, культуру и чистоту нравственного поведения. Скверное слово является одной из основных причин духовной гибели нации. Как считает игумен Вениамин (Новик), «…любовь к матерщине есть простое следствие… плебеизации всей страны, которая прошла у нас намного более успешно, чем аналогичные электрификация, индустриализация, интенсификация и пр.». На непристойность бранного слова указывал еще апостол Павел в «Послании к ефесянам»: «Сквернословие не прилично вам». В светской культуре сквернословие, как правило, также считается проявлением антикультуры, низкой сферы языка и речи, однако на разных этапах истории и в разных социумах оно не вписывается в рамки однозначной оценки. Не вдаваясь в далекое прошлое, обратимся к советскому и постсоветскому периоду.В советский период на сквернословие был наложен культурный запрет, и это имело свой результат: нецензурное слово не проникало в сферу официального общения, не было столь распространенным в сфере общения бытового. Нецензурное слово было абсолютно запретным в печатном тексте (оно кодировалось соответствующими количеству букв точками), юридическим кодексом оно расценивалось как оскорбляющее слух и представление о чести и достоинстве.Если во время революции и в первые послереволюционные годы грубые и непристойные ругательства были широко распространены, уже в двадцатые годы прошлого века с ними начали бороться. Так, в статье «За культуру комсомольского языка», опубликованной в газете «Молодой большевик» в 1926 году, употребление нецензурного слова рассматривалось как вульгаризация речи, как большое зло. Годом раньше «Комсомольская правда» писала о том, что в среде молодежи «некоммунистическим, некомсомольским объявляется обращение к циничным выражениям, к распущенности в языке, к похабщине». Как кажется, это имело определенный успех, и он отмечен Ариадной Эфрон (дочерью Марины Цветаевой) по ее возвращении из эмиграции. В письме от 7 апреля 1937 г. она сообщает своим зарубежным друзьям: «…не слышала ни одного бранного слова – а еще на моей памяти Москва тонула в матерщине!» По воспоминаниям свидетелей эпохи нэпа, в пивных висели призывные лозунги: «Матом не крыть!». Однако впоследствии как результат всеобщей атеизации народа мат зазвучал снова, но его употребление с некоторой оглядкой ограничивалось лишь сферой бытового общения.Ситуация существенно изменилась в постсоветский период, когда русская речь, не ограниченная рамками цензуры, беззастенчиво включает нецензурную брань, и это связано с тем, что в массовом сознании носителей русского языка понятие свобода слова отождествлено с понятием свобода речи. Сложившаяся ситуация привела к нарушению норм этикета, разрушению эстетических постулатов речи; утрачено определенное А.С.Пушкиным для русского языка «чувство соразмерности и сообразности» и решительно преодолено табу на печатное употребление нецензурного слова.Нецензурная лексика, по данным ВЦИОМ, является весьма популярной на рубеже XX-XXI столетий: 12% опрошенных употребляют в своей речи матерное слово часто, 48% ответили иногда и лишь 40% – никогда.При доминирующей оценке сквернословия как явления отрицательного многие писатели признают право нецензурного слова на полноценную жизнь как средства художественного изображения в речи отдельных персонажей. Так, на вопрос корреспондента «Почему в ваших текстах нередко встречаются «крепкие выражения» и откровенно матерные слова?» Василий Аксенов в интервью газете «Труд» ответил, что «русский мат способен обогатить произведение, хотя может и разрушить», и это «зависит от чувства меры и от разных других причин, еще плохо изученных теорией прозы». О чувстве меры говорит в интервью «Литературной газете» и другой писатель – Борис Хазанов, который рассматривает матерную брань как «эффективное выразительное средство, унаследованное от предков», как «редкостную, по-своему чарующую заповедную область речи», которую нужно беречь и ею не злоупотреблять, потому что бриллиантов не должно быть много.В своих рассуждениях о романе «Московская сага» и его экранизации Василий Аксенов отметил, что матерные слова в его произведениях являются отражением языка того времени, языка, который возник «под влиянием двух мощных институтов той жизни – лагеря, через который прошли десятки миллионов людей, и армии, в которой служил почти каждый мужчина». Мысль о том, что мат является неизбежным атрибутом экстремальной ситуации, в частности фронтовой жизни, присутствует и в воспоминаниях многих участников войны. Например, известный филолог фронтовик Ю.М.Лотман пишет, что в условиях войны многие чувства «передаются средствами русского мата, который прекрасно выражает их и превосходно понимается слушателями»; что «замысловатый, отборный мат – одно из важнейших средств, помогающих адаптироваться в сверхсложных условиях»; он «имеет бесспорные признаки художественного творчества и вносит в быт игровой элемент, который психологически чрезвычайно облегчает переживание сверхтяжелых обстоятельств». Другой участник войны П.А.Николаев в одном из интервью в «Литературной газете» сказал, что на войне не бросались в атаку со словами «За Родину! За Сталина!», но выкрикивали мат и «спасались этим, чтобы не сойти с ума». И это священный мат. Но мат разгильдяев с бутылками пива – это «оскорбление по отношению к мату, с которым погибали дети России».Известно, что русский мат спас жизнь Ивану Бунину в «окаянные» революционные годы. Вот как он это описывал: «А в полдень в тот же день запылал скотный двор соседа, и опять сбежались со всего села, и хотели бросить меня в огонь, крича, что это я поджег, и меня спасло только бешенство, с которым я матерными словами кинулся на орущую толпу». При всех разногласиях в оценках нецензурного слова оно живет и, без сомнения, будет жить, пока живы русский язык и его носители. Оно может звучать цинично, омерзительно, грязно, а может – остроумно, талантливо и иронично, смешно, демонстрируя при этом богатые словообразовательные возможности русского языка. Размышляя о будущем этого явления, можно увидеть два пути. Если «традиционное русское суеверие перед иноверческим» (С.М.Соловьев) победит, нецензурные слова, как это уже произошло, например, в английском языке, окончательно утратят табуированность, станут обычными словами. Но если период ложно понятой свободы слова завершится, сквернословие не исчезнет, но подчинится принципу «соразмерности и сообразности».«Без мата русского языка, конечно, не существует, как тело человека не существует без его отдельных частей, но совсем необязательно показывать их публично» – таков главный итог телепередачи «Без мата нет русского языка» на канале «Культура» в феврале 2002 года. И это вполне соответствует кодексу культуры русской речи, который следует внедрять в массовое сознание, воспитывать утраченное чувство нормы, ибо, как считал А.Пушкин, «отсутствие воспитания есть корень всякого зла». И здесь уместно вспомнить слова Аристотеля о том, что «законодатель должен удалять из государства сквернословие, потому что из привычки сквернословить развивается и склонность к совершению дурных поступков».Татьяна ГРИГОРЬЕВА, доктор филологических наук, профессор, Сибирский федеральный университет, Красноярск
Выбор читателей
Комментарии