Они уже другие…

А мы все те же?

Истинно говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся… От школы, как оказалось, тоже зарекаться нельзя. Думала ли я, закрывая дверь одной из частных школ после бурного объяснения с директором, дав себе обещание: «Больше никогда ноги моей не будет в стенах не только этого, но и любого другого образовательного учреждения», что смогу преодолеть негатив и вернуться…

Я, конечно, вернулась не туда и не сразу. Прошло почти девять лет после того памятного для меня дня, когда я сказала директору все, что думаю о его преступных (да-да!) методах воспитания.

Здесь необходимо сделать лирическое отступление, чтобы было понятно, почему я тогда решила уйти из школы навсегда. Один из моих учеников (из очень богатой семьи) – малокультурный, избалованный и чрезвычайно необразованный – позволил себе при свидетелях барское поведение и неуважительное высказывание в адрес технички, женщины трудолюбивой и кроткой. Подобного поступка я не смогла бы стерпеть нигде – ни в государственной школе, ни в частной. Поэтому тут же заставила нахала извиниться и самостоятельно убрать за собой, прочитав при всем классе пламенную проповедь об уважении к людям труда и правилах хорошего тона.

Даром мне это не прошло. Известно, что спесь и глупость ходят рука об руку. Шестиклассник закусил губу, пожаловался родителям, а те позвонили директору: «Разве мы вам мало денег платим, чтобы наш сынок еще подметал с пола бумажки?» Я объяснила директору, вызвавшему меня в тот же день, что, прежде чем подмести, мальчик сам же намеренно изорвал и разбросал листы и начальственным тоном приказал техничке убирать, унизил женщину, годящуюся ему в бабушки. Та, к слову, безропотно направилась подметать, но я попросила ее этого не делать, извинившись и пообещав, что мы сами справимся…

Все это я поведала недовольному директору, точнее директрисе… Наивная, я надеялась найти понимание и даже поддержку. Мне казалось, что если мы принадлежим к одному поколению, то и ценности у нас должны быть одинаковыми. Я совершенно не подумала, что школа для моей директрисы не более чем бизнес, а дети и их богатенькие родители не более чем клиенты, которые всегда должны быть довольны оказанной услугой. Зачем бизнесвумен думать о том, что вырастет из Митрофанушки лет через пять-десять, как он будет жить в обществе, как в будущем проявит себя?

Вопросы такого плана моего директора волновали мало. Она больше заботилась и сегодня заботится о том, чтобы ученики, поступившие в первый класс, не уходили в государственные учреждения, считающиеся более престижными и остающимися до сих пор более привлекательными для большинства думающих родителей. Все свое обаяние и дипломатические способности директор частной школы употребляла для того, чтобы создать своему детищу имидж учреждения, в котором ко всем детям находят индивидуальный подход, каждого всесторонне развивают и бережно и мудро (буквально за руку) выводят во взрослую жизнь.

Ее гуманистическая риторика имела некоторый успех, доверчивые родители ловились на нехитрую удочку, ожидая от недешевой частной школы чудесных результатов. Кто-то разочаровывался сразу, кто-то уходил на второй или третий год. До средних и старших классов добирались единицы. Зато к ним ежегодно добавлялись дети из обеспеченных семей, не потянувшие (в силу избалованности, педагогической запущенности или не совсем сохранного интеллекта) программу физико-математических лицеев или лингвистических гимназий. Руководители учреждений повышенного статуса от слабых учащихся стараются избавиться, хотя и удается это с трудом. Мамы и папы несостоявшихся лицеистов готовы за свой счет ремонтировать кабинеты, покрывать мрамором стены в коридорах, заменять во всем учебном заведении паркет, оплачивать директору лечение в санатории за границей, словом, делают такие щедрые предложения, от которых руководителю любого ранга очень трудно отказаться.

Поэтому, наверное, и отчисляют лишь самых-самых, которые или ведут себя очень уж вызывающе, или уж совсем «того» – ни по одному предмету не могут вытянуть на тройку. Доучивать отчисленных из лицеев в обычной массовой школе родителям не позволяет сословная гордость. Ну как дитятко будет сидеть за одной партой с олухом из бедного квартала?

Частная школа полного дня для богатых недорослей (по сути, коррекционное заведение для имущих слоев населения) – настоящее спасение в подобной ситуации. Должна сказать, что директор – женщина на самом деле очень талантливая и предприимчивая – с самого начала поняла, какая ниша в нашем городе не занята, и успешно заняла ее. Но, чтобы клиент пошел, нужно усиленно работать над имиджем. Она работает. Непосвященные горожане, доверяющие местным СМИ, остаются в приятном неведении относительно истинного уровня школы. Большинство же привыкли, что частная – значит лучшая, что, как в Западной Европе и Соединенных Штатах, это гарантия качества. Я тоже, каюсь, купилась на эту приманку. Не как родитель, как педагог. Школа объявила конкурс на замещение вакансии, деньги предлагались совсем другие, обещались свобода творчества и другие привлекательные бонусы. Мне нужно было и первое (материальное), и второе (нематериальное). Меня приняли с распростертыми объятиями, дали вполне приемлемую нагрузку, и началось мое знакомство со школой изнутри.

Надо ли говорить, что все мои иллюзии рассеялись почти сразу же. Я увидела, что школа занимается не педагогическим творчеством и поиском индивидуального подхода, а самым что ни на есть откровенным бездарным попустительством, идет во всем на поводу у детей и гладит их по головке там, где нужно было бы хорошенько отругать и поставить на место. Если в начальной школе еще можно было найти мотивированных и старательных детей, то в среднем звене, куда я пришла работать, таких уже не было. Оставшихся и пришедших из других школ никто и не пытался мотивировать. Детей просто пасли, занимали, развлекали, иногда даже что-то им объясняли… Но не учили, не образовывали и не воспитывали. Это было делом почти бесполезным. Потому что дети, не способные напрягать мозги и волю, получающие все самое лучшее без малейших усилий, не хотели (или уже не могли) пошевелить и пальцем. А уж учить что-то – это было вовсе из разряда фантастики. Задавать что-то мы с коллегами задавали, но спрашивать было нельзя. Если вдруг ребенок сам захочет что-то после уроков сделать, то хорошо. Не захочет – боже упаси его за это ругать. Это запрещено. «Учите на уроках. Объясняйте так, чтобы дети сразу все понимали и запоминали, – говорила нам наша начальница на планерках. – Мотивируйте. Ищите способы. Вы же педагоги!»

Честно скажу, я сдалась не сразу. Первый месяц пыталась искать разные способы подачи материала (сложного, должна признать), ночами думала, как увлечь детей литературой, которая, как мне казалось, должна увлечь всякого читающего человека (а я им читала вслух, и очень много). Я проводила уроки на улице и в парке, в музее и выставочном зале, уговорила коллегу, учителя музыки, проводить интегрированные уроки (она тоже увлеклась, и мы вместе горели, готовясь к ним, нам казалось, что мы нащупали путеводную нить). Дети нас слушали, иногда даже учили стихи, могли даже что-то сказать по делу… Помню, что мне очень важно было достучаться до каждого сердца. Ведь я понимала, что ни один из моих учеников не виноват в том, что растет совершенно не приспособленным к нормальной жизни, необразованным, чванливым и ленивым. Тут родители постарались. Кстати, из разговоров с учениками я выяснила, что у большинства из них с самого раннего детства были няни, по сути, прислуга, с которой родители не церемонились и при малейшем недовольстве дитяти меняли. Когда я узнала об этом, дети стали восприниматься мной как сироты при живых родителях. У многих были нелады с нервами, время от времени проявлялась беспричинная агрессия или отсутствие концентрации внимания на чем-то дольше 30 секунд.

Тяжелый был у меня контингент. И этому нетрудно было найти объяснение. Мамы и папы моих учеников так плотно занимались зарабатыванием денег, что времени на детей у них не оставалось. Они были лишены нормального тепла. Их даже никто не ругал по-хорошему, по-настоящему, любя, а это единственно возможный вариант для проявления негатива в отношении детей, один из основных (но не единственный, разумеется) эффективных методов воспитания. Только одним пряником, даже очень дорогим и сладким, сыт не будешь. Ребенку, как и всем нам, нужны и соль, и горечь, без этого личность не развивается. В жизни моих учеников почти не было опыта страданий (если не считать, что мама в магазине купила не все, что хотелось, а лишь половину), опыта переживания неудач, опыта сердечных привязанностей (как привязываться к наемной прислуге, если ее завтра могут рассчитать?). Не было опыта боли и преодоления – ни в каких секциях и студиях они не занимались, ибо там трудиться надо, а это не царское дело. Я понимала, что в созданных для них медовых условиях и взяться переживаниям неоткуда. Поэтому я показывала фильмы, которые, как мне казалось, они должны понять и оценить. Оглядываясь назад, я понимаю, что все это было не напрасно, я тоже получала опыт, а педагогу ценен любой, даже горький. Не скрою, иногда мне даже казалось, что удается потихоньку найти с ними общий язык. Как же больно было мне после этого падать с небес на землю…

Я никогда не забуду своего бессилия и с трудом подавляемого гнева, когда после урока в мастерской художника-флориста, самого известного, всеми любимого и уважаемого в нашем городе, фронтовика, который не жалел времени и сил на общение со школьниками, да и вообще принимал всех, кто к нему приходил и приводил гостей, совершенно бесплатно (он уже умер несколько лет назад, светлая ему память), одна из моих шестиклассниц заявила, что все это подделка, что художник всех вводит в заблуждение, говоря, что его картины созданы исключительно из природного материала и в них нет ни единой капли краски. Девочка говорила это совершенно убежденно, не слушая и не принимая никаких моих возражений и пояснений. Надо ли говорить, что в этот момент я напоминала себе человека, мечущего бисер перед свиньями, что я была оскорблена в самых лучших чувствах, морально раздавлена и, наверное, смешна в своем бессильном гневе. Мне было трудно дышать, я не находила слов, хотя обычно за словом в карман не лезу.

…Даже сегодня вспоминаю этот разговор и ощущаю физическую дурноту и шум в ушах. Самое ужасное, что в классе не нашлось никого, кто бы усомнился в словах этой юной «всезнайки» и пусть робко, но поддержал меня… «И видит он в любом из ближних ложь, поскольку ближний на него похож…» – они этому тоже научились от родителей, переняли этот стиль у них. Я помню, что этот поход к флористу был для меня первой каплей. После случившегося я уже не могла всем сердцем сочувствовать детям, искать способы им помочь. Я поняла, что это непосильная задача. «Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца», так зачем мне брать на себя роль донкихота?

Случай с мальчиком (к слову, из этого же класса) стал для меня последней каплей. Когда директор пеняла мне в своем уютном кабинете и просила не быть столь впечатлительной и бескомпромиссной («В остальном ваша работа школу очень устраивает», – добавила она примиряюще), я поняла, что больше не могу. Не могу каждый день наносить раны своей душе, видеть, как растут моральные уродцы, и я ничего не могу с этим поделать. Я написала заявление и дала слово в школу не ходить, благо репетиторство предоставляет опытному словеснику гораздо больше в материальном плане.

И я жила много лет на репетиторстве и редактуре и вполне отлично себя ощущала, во всяком случае не жалела о том, что в моей жизни школы нет. Наоборот, радовалась, что все проблемы моих бывших коллег меня больше не касаются. Это было до ноября. До того дня, как школа сама постучалась в мою дверь. Знакомая завуч умоляла, чуть ли не на коленях просила меня выручить их школу. Потому что учителей русского языка нет. Одна сменила место жительства, вторая ушла в декрет, поэтому уроки проводят изредка педагоги, не имеющие специальности (филологов не привлечь, они и так ведут по две ставки). Родители ропщут и жалуются, но даже министерство сделать ничего не может. По сусекам скребут, по амбарам метут, и ничего не получается. Кое-где вернулись на работу остававшиеся в запасе пенсионеры, а все равно с учителями плохо во многих школах…

Меня звали вернуться и раньше, я ни за что не соглашалась. В этот раз позволила себя уговорить. Что-то подсказало мне, что пора вернуться. Я вышла. Работаю в обычной массовой школе. Есть там – хоть и не много – дети любознательные и талантливые (о них расскажу отдельно в следующий раз), но лентяев и избалованных стало намного больше. Их точно так же нельзя ругать, им тоже, как и тогда, девять лет назад, запрещают ставить двойки. Их велят точно так же, как и раньше митрофанушек, гладить по головке.

Словом, у меня все чаще возникает ощущение, что я вернулась не в обычную, массовую, а в ту самую частную школу. Но я пока еще держусь, не сдалась.

Имена и сроки изменены.

Надежда ВАСИЛЕВСКАЯ