Онегин, пошлый мой приятель

Рыжий, конопатый, вихрастый Ленский и Ольга Ларина, которой на днях явно стукнуло лет сорок восемь, поют на английском языке “Ой, цветет калина” Исаака Дунаевского; Татьяна отмечает свои именины где-то в середине августа, а гости танцуют под музыку русско-японской войны 1905 года “На сопках Маньчжурии”. Это не сценарий для очередной серии киножурнала “Ералаш”, это – кадры из нового фильма “Онегин”, поставленного английским режиссером Мартой Файнс.

Когда русские берутся снимать фильмы про ту, другую, жизнь, получается смешно, когда же в поле зрения западных кинематографистов попадает Россия, получается смешно до слез. Первый взрыв гомерического хохота потряс зал, когда Онегин (Ральф Файнс, “Английский пациент”), трясясь в кибитке по заснеженному полю, бубнит себе под нос: “Какая скука – с больным сидеть и день и ночь, поправлять ему подушки… Мрак!”. Евгений, а вместе с ним и все остальные герои напрочь забыли все законы стихосложения и заговорили прозой. Авторский замысел – избежать фальши и неестественности – потерпел крах: для нас, знакомых с Онегиным с детства, он стал абсолютно чужим, далеким, но самое страшное – нелепым и пошлым. Его окружение – престарелые куртизанки и облаченные во фрак тунгусы и калмыки – именно так, по мнению англичан, и выглядел петербургский свет.

Следующее эстетическое потрясение, к которому вы должны быть готовы, – Владимир Ленский. Ау, где ты, мечтательный романтик, лирик и тонкий собеседник? Перед нами коренастый деревенский увалень (Тоби Стивенс), параноик и истеричка. К концу фильма его брюзжание доводит зрителя до точки кипения, и, когда пуля, пущенная Онегиным, раскраивает ему череп (натурализм в данном случае совершенно неуместный), по залу проносится непроизвольный вздох облегчения.

Единственное, что хоть как-то примиряет с этим кинопроизведением, – сумрачное обаяние Татьяны Лариной (Лив Тайлер, “Армагедон”, “Ускользающая красота”), нетронутая цивилизацией русская природа и работа оператора. Татьяна проста, искренна, чувственна и благородна – такая, какой ей и надлежит быть по замыслу Пушкина. И даже брошенное ею в финале “Но я принадлежу другому, и нет надежды никакой” не портит общего впечатления. Лучшие сцены фильма – ее сцены. В предрассветных сумерках Татьяна пишет письмо. Она не расхаживает по комнате, не заламывает от отчаяния руки, не краснеет от неловкости. Все ее чувства в единственном жесте: медленно и тщательно вытирает она испачканные в чернилах пальцы о белоснежную юбку. Все ее надежды и тревоги – в этих разводах. Видя, как “несчастной жертвой Ленский пал”, вбегает Татьяна к сестре, и замедленная беззвучная съемка – своеобразное доказательство того, что погиб не Владимир, погибли ее мечты, погибла она сама…

Оператору удалось наполнить каждый кадр неуловимой голубоватой дымкой: туман над озером, подрагивающий лесной воздух, кажущаяся призрачной старинная усадьба на холме. Тут Пушкин действительно понят: Татьяна живет природой, и ее правда – истинная, Онегину же все это чуждо, поэтому в конечном итоге проигрывает именно он.

И все же “Онегин” оставляет ощущение недоумения и грусти: это же как надо постараться, чтобы превратить пушкинский роман в простенькую мелодраму с довольно банальным сюжетом. Глядя на гаснущий экран, хочется вздохнуть: “Александр Сергеевич, вы не видели этого и потому вы счастливее меня!”

Анна ХРУСТАЛЕВА