Он улыбался только в душе. 135 лет назад родился писатель, которого называли королем смеха

​На днях в метро среди рук, держащих телефоны, планшеты и ноутбуки, узрел книжку. Не электронный прямоугольник, а бумажный том. Но книга не дремала в руках ее обладательницы, а отчего-то дергалась и тряслась, словно живая. И тут я понял, что женщина подвергается приступам смеха.

Не в силах больше терпеть, читательница оторвалась от книжки, прижала к груди, и я узрел имя на обложке – Аркадий Аверченко…Так и хотелось воскликнуть: «Привет, господин юморист! Вас знают, вас читают! Прошли годы, в России дважды поменялся политический строй, но мир остался таким же, как в вашу бытность, – странным, перевернутым. На смену вашим героям – Зверюгиным, Хромоноговым, Бельмесовым, Панталыкиным – пришли другие, столь же забавные и неуклюжие, абсурдные и анекдотичные…»Если бы меня услышал уютно устроившийся где-то на небесах Аркадий Тимофеевич Аверченко, то, верно, саркастически улыбнулся бы. Ведь он давно описал этот человеческий бедлам. Так было, так будет…Может, он начал творить от скуки? Ведь должность, при которой состоял, подразумевала ежедневное составление нудных бумаг, бесконечных подсчетов и расчетов. Скука смертная, господа! Недолго и голову в петлю сунуть каким-нибудь ранним и особо мрачным утром под щебет канарейки на окне и шелест дворницкой метлы за окном…Однако не слышал, чтобы южанин – Аверченко родом из Севастополя – страдал приступами меланхолии. Наоборот, он был полон оптимизма. Пусть его особо не хвалили, но печатали же! Кстати, первый рассказ будущего писателя поместила на своих страницах харьковская газета «Южный край» в 1903 году. В том же славном городе Аверченко взялся за «Штык» – был такой юмористический журнальчик. Только разошелся, издание прикрыли. Стал писать в «Меч», также претендовавший на читательскую улыбку, но и этот журнал развалился.«Аркаша Аверченко был высокий, худой, как жердь, молодой человек. Помню его в черном зимнем пальто с барашковым воротником и каракулевой шапке. Служил он тогда счетоводом в конторе некоего Рабиновича, помещавшейся на Рымарской улице, напротив театра Коммерческого клуба…» Этот портрет принадлежит перу Леонида Леонидова, который приятельствовал с Аверченко в Харькове.Вскоре наш герой расстался со своей надоевшей вконец конторой. Хозяин на прощание поднял на него глаза, нахмурился и буркнул: «Вы хороший человек, но ни к черту не годитесь!»…В канун нового, 1908 года Аверченко приехал в Санкт-Петербург. В кармане у него был червонец, а в душе – надежда. Несколько дней он бродил по городу, присматриваясь к вывескам редакций. Увидел «Стрекозу» на Невском, робко вошел. И остался там, «махать крыльями».Поначалу в редакцию его взяли – снова! – конторщиком. После «повысили» до секретаря. И лишь затем он влился в ряды пишущей братии. С тех пор его карьера стала неуклонно набирать ход, а потом помчалась, как скорый поезд.Впрочем, творчество Аверченко не всем пришлось по вкусу. Среди тех, кто его отверг, был Максим Горький. Еще в начале литературного пути Аверченко встретился с мэтром и, желая узнать высокое мнение, оставил несколько своих рассказов.Ответ был похож на пощечину: «Господин Аверченко, бросьте писать, так как из вас никогда не выйдет писатель». Эти слова он запомнил на всю жизнь. И позже Горькому отомстил – нет, не побил, на дуэль не вызвал, а в одном из эмигрантских рассказов зло высмеял…И Чуковский Аверченко не принял, назвав «моветонным щеголем». Впрочем, раскритиковал он и других сотрудников «Сатирикона». К примеру, Сашу Черного критик обрисовал как «поэта микроскопического, худосочного самоедика с лимонным сердцем и лимонной головой, который только и делает, что скулит, хнычет, насквозь прокисливая души читающим его сатиры…».Аверченко писал много и быстро обрел популярность, хотя в редакции хватало талантов – художники Ре-Ми и Алексей Радаков, писатели Тэффи (Надежда Лохвицкая, сестра «русской Сафо» Мирры Лохвицкой), Владимир Маяковский, Аркадий Бухов, Николай Гумилев, его тезка Грин.Писатель без устали скрипел пером, не давая метранпажам передохнуть. Те выхватывали листы с торопливым почерком и, стуча металлическими буковками, набирали. При том улыбались, а нередко и хохотали… Интересовались порой: «Аркадий Тимофеич, а как нынче подписать ваш рассказ?» Дело в том, что он не всегда венчал свои творения фамилией, а горстями разбрасывал псевдонимы. Было их чуть ли не полсотни – Фома Опискин, Фальстаф, Ave, Медуза-Горгона…Аверченко называли королем смеха. Рассказами, фельетонами и театральными рецензиями писателя увлекались офицеры, гимназистки, домохозяйки, учителя, министры. И даже сам Николай II был в числе его почитателей. Он приглашал писателя в Царское Село, чтобы тот почитал свои творения высочайшим особам.Но к царю Аверченко не попал. То ли согласился, но в Санкт-Петербург прибыл президент Франции Пуанкаре, и дело расстроилось. То ли отказался, а потом передумал. А царь, обидевшись, отрезал: «Поздно спохватился!»К слову, Николай II и после отречения читал Аверченко. 7 мая 1918 года записал в дневнике: «Вчера начал читать вслух книгу Аверченко «Синее с золотом». Бухов утверждал, что «одну из старых книг Аверченко нашли в Екатеринбурге, в комнате расстрелянного царя, а более свежую в кабинете только что умершего Ленина». К ней мы еще вернемся…Им восторгался Александр Куприн: «Аверченко сразу нашел себя, свое русло, свой тон, свою марку. Читатели же – чуткая середина – необыкновенно быстро открыли его и сразу из уст в уста сделали ему большое и хорошее имя. Тут был и мой, не писательский, а читательский голос»; «Книги Аверченко шли потоками по всей России. Ими зачитывались и в Сибири, и в черте оседлости, и, во многих переводах, за границей»….Вскоре после прихода Аверченко в редакцию журнал переименовали в «Сатирикон», в честь книги римлянина Петрония. «Над Фонтанкой сизо-серой // В старом добром Петербурге, // В низких комнатках уютных // Расцветал «Сатирикон»…» // Сумасбродные рисунки // Разлеглись по всем столам… // А в сторонке в кабинете // Грузный медленный Аркадий, // Наклонясь над грудой писем, // Почту свежую вскрывал…» Эти строки начертаны рукой Саши Черного.Стихотворение написано в 1925 году на смерть Аверченко. В нем стихотворец с грустью вспоминал, что писатель собирался жить до ста лет.Увы, он не знал, что, «словно бесы налетят годы красного разгула, годы горького скитанья…». Но все будет позже. Пока же писатель полон творческих сил.Время было клокочущее, бурлящее. Едва погасло революционное пламя. Россия переводила дух после позорной японской кампании. Страну сотрясали взрывы, погромы, митинги. Думу собирали и разгоняли. Одни ораторы утверждали, другие опровергали…«Сатирикон», который возглавил Аверченко, был острым, язвительным, а потому цензура устроила за ним пристальную слежку. Случалось, журнал выходил с белыми пятнами вместо чересчур смелых материалов или рисунков, изображавших в неподобающем виде сиятельных господ. Порой журнал за вольнодумство штрафовали…Редактор Аверченко зрел в корень, мигом понимая, где словесный бриллиант, а где грубая подделка. Маститых авторов не правил, усмехаясь: «Будут плохо писать, перестанем печатать». В общении с сотрудниками был спокоен, голос не повышал. Повторял, иронически поблескивая очками: «Я кисель, никакой бритвой меня не разрежешь». Улыбался редко, чаще в душе.В 1913 году несколько сотрудников, и Аверченко в их числе, повздорили (вроде бы из-за денег) с издателем журнала Михаилом Корнфельдом и ушли из редакции. И тут же сколотили другой журнал – «Новый Сатирикон». Два месяца выходили оба издания, но вскоре старый «Сатирикон» обмяк после ухода лидеров, а потом и вовсе испустил дух…Писатель разбогател, купил роскошную квартиру, завел лихача. Писатель и критик Николай Брешко-Брешковский вспоминал, как «по утрам Аверченко под звуки граммофона занимался гимнастикой, работая пудовыми гирями». Слава его не отпускала, привычно гладила по голове. Казалось, что так будет всегда.Но тут наступил 1917 год, разрази его гром.Удивительно, но «Новый Сатирикон» прожил чуть ли не год после Октябрьской революции, хотя все это время Аверченко и его компания яростно клеймили новую власть. Но большевики надеялись, что обличители одумаются и встанут под красное знамя. Однако этого не случилось, и потерявшие терпение красные властители журнал закрыли. А его лучшие сотрудники разбежались.Аверченко вместе с Тэффи перебрался сначала в Москву, потом в Киев. Оттуда – в родной Севастополь, где писатель работал в газете «Юг». Но разлука с Родиной была неотвратима…Ветер трепал обрывки последнего приказа главнокомандующего барона Врангеля: «…Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие пути наши полны неизвестности…»Король смеха эмигрировал, когда в России стало не до смеха. Уехал навсегда из Севастополя, где родился. И уж не думал, конечно, что когда-нибудь его будут в родных пенатах опять читать. И снова издавать…За границей Аверченко по-прежнему много работал, сочинял так же талантливо, как и прежде, но с глубокой тоской по старой России, канувшей в прошлое. Он вспоминал Россию как большую помещичью усадьбу, где замечательная природа, крепкие чистые дома с хлебосольными хозяевами: «С расчетом жили люди, замахиваясь в своих делах и планах на десятки лет, жили плотно, часто лениво, иногда скучно, но всегда сытно, но всегда нося в себе эволюционные семена более горячего, более живого и бойкого будущего… Все стояло на своем месте, и во всем был так необходимый простому русскому сердцу уют».В 1921 году Аверченко издает сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», в котором издевается над большевистскими вождями Лениным, Троцким, Дзержинским. Но, как ни странно, пролетарский вождь не обижается, а восторгается книгой, отмечая «поразительный талант» писателя, его «знание дела и искренность».Изо всех литературных сил ударил Аверченко и по своему недругу Горькому: «Правда, он был только зрителем этого нескончаемого театра грабежей и убийств, но сидел всегда в первом ряду по почетному билету… Он первый восторженно хлопал в ладошки и оглашал спертый «чрезвычайный» воздух мягким пролетарским баском: «Браво, браво! Оч-чень мило. Я всей душой с вами, товарищи!»…Умер Аркадий Аверченко  12 марта 1925 года в Праге от сердечного недуга, но, сдается, что диагноз неверный. В гроб его свела тоска по России, которая все сильнее теснила грудь, а потом задушила.Тэффи называла Аверченко «русским Джеромом», Анна Ахматова включала в пятерку лучших писателей своего времени. Ну а для читателей он просто мягкий и тонкий сочинитель с отточенным до блеска слогом и метким словом.