Он + Она = одиночество Уильямс, который учит страдать

В Московском областном ТЮЗе “Царицыно” сегодня играют американца Уильямса – спектакль под названием “Не могу представить, что будет завтра”.

Это совершенно уильямсовская история, совершенно. В ней начисто отсутствует какой-либо общественный макрокосм, и лишь психологический микрокосм отдельной личности является единственной реальностью. Впрочем, тут три истории – три одноактовых уильямсовских пьесы, поставленных Александром Каневским как одна длящаяся повесть. Три юных любовных пары друг за другом играют единственный и вечный сюжет под названием “Он и Она”.
Наша сцена любит американца Теннесси Уильямса! Ведь русская душа, жадная до страданий и рефлексий, страстно готова окунуться и в страдание иноземного происхождения. А мир героев Уильямса – это “чистое страдание”, абсолютное страдание, совершенно независимое от внешних событий мира. И заданное автором как константа и исходная позиция.
В первой пьесе, называющейся “Говори со мной, словно дождь, и не мешай слушать”, юные Он и Она (Андрей Стеснягин и Наталья Сенотова), уже измотанные совместным существованием, полным обид и претензий, неразделимы, взаимно питая склонность друг друга к мрачной рефлексии. Они никогда не закончат своего тягостного спора, поскольку Он никогда не перестанет пить, а Она никогда не перестанет ждать его в холодном отеле, и ее упреки с маниакальным постоянством, словно тяжелые капли дождя, будут падать и падать. В третьей пьесе, давшей название всему спектаклю, Он и Она (Михаил Корнеев и Елена Демент) – словно враждующие сиамские близнецы, истязающие друг друга болезненной связанностью и нервическими срывами. По пьесе Она прикована к инвалидному креслу, Он – заикается и имеет проблемы с общением, оба предельно одиноки. Он ежедневно посещает ее, поскольку больше прийти ему некуда. Их чувства бесперспективны, а диалоги психопатичны и мучительны. Они повторяются снова и снова, как кошмарный навязчивый сон. И лишь во второй пьесе под названием “Отчужденная собственность” Он и Она (Алексей Андреев и Оксана Соколова) только что встретились – чтобы, судя по всему, не отпустить друг друга уже навеки. Оба тоже юны: Он – благополучный школьник, Она – живет одна в доме, предназначенном на слом, находясь в крайней стадии бедствий и беспризорности. Им есть что поведать друг другу, и, судя по острому взаимному интересу, у этой парочки многое впереди…
На сцене Царицынского ТЮЗа играется абсолютно уильямсовская драма, где герои на удивление эгоцентричны и сосредоточены лишь на собственных “я”, а какой-либо связи с внешним миром лишены изначально. Их душевные повороты и экзистенциальные выплески, по сути, и составляющие содержание действия, непредсказуемы, поскольку обусловлены не внешними, а непостижимыми внутренними посылами. Их любовь хрупка, поскольку зависит от этих неуловимых и тайных импульсов. И у каждого есть собственное безумие и свой, бережно охраняемый, круг истерических маний. Но если в русской традиции безумие – это печать избранности, то у Уильямса безумен каждый. Вот и три наши героини из всех трех пьес охвачены навязчивой безумной идеей ухода из жизни.
Это бессознательное и настойчивое стремление к смерти сближает их друг с другом, пожалуй, больше, чем со своими партнерами. Все они твердят о смерти с завидным упорством, все жаждут небытия! Все эти потерянные души уже на краю какой-то, видной им одним, пропасти и, как указывает название спектакля, действительно не знают, что с собой делать дальше.
Ведь существование их перенасыщено одиночеством, независимо от соседства со своими возлюбленными. Взаимоотталкивающие силы тут ведущие, и, сколько бы ни пытались три пары любовников обрести покой и гармонию, они оказываются лишь минутными, а одиночество, увы, бесконечным.
Этот морок экзистенциальной уильямсовской обреченности выразителен в грустном хаосе закулисья, где, у задника сцены, под железными штанкетами, рядом со зрителями, усаженными на том же холодном полу, и играется весь спектакль. Мы ведь, по замыслу постановщиков, на той же сцене, рядом с ними, так сказать, лицом к лицу с маленькими драмами одинокого американского человечка, абсолютно сомасштабные ему и потому не имеющие препятствий для сопереживания.

Ольга ИГНАТЮК