На чтение: ≈ 15 мин.Чем сильнее иностранец изучает Россию, тем сильнее влюбляется в нее. В России есть магнитная притягательность женственность, вековая мудрость, добрый юмор и спокойное терпение. Особенно любят Россию те, кто занимается русским языком – филологи и переводчики. Мне везло на переводчиков, хотя они часто ставили меня в тупик своими вопросами.
– А что такое “голик”? А что такое “рига”? Разве это не столица Латвии? И почему коса для травы – “литовка”? И почему у вас написано: “Ограда до Петрограда ветру рада”?
Я терпеливо объяснял:
– Ну, значит, нет никакой ограды. Бедность. Или мужик такой ленивый или пьяница, что даже ограду не может сделать.
Но вообще мы всегда как-то выкарабкивались, находя похожие слова или выражения. Но, конечно, я понимал, что читатели за рубежом так никогда и не поймут, что подберезовик – это обабок и что есть еще обабок, бабик – суслон, а что суслон – это снопы, составленные особым способом, а снопы – это связанные свяслом колосья, а свясла – это те же колосья, скрученные для крепости жгутом. Конечно, видимо, и слово “голик” они понимали как “бывший веник”. Так оно и было, бывший веник, потерявший листья на службе в избе и выселенный в сени и на крыльцо для несения героической службы по обметанию валенок от снега. И что еще до работы в избе веник работал в бане, выбивал из хозяев разнообразные хвори. Где уж там было объяснить, что последний ребенок в семье – заскребышек, что это вовсе не от того, что ближе к весне приходится “по амбарам помести, по сусекам поскрести”. И почему в амбаре метут, а в сусеке скребут? И как объяснить, что подполье – это не только большевистское, но и место для хранения картошки.
Это нам, русским, сразу все понятно, до иностранцев все доходит медленнее, а чаще всего не доходит, и они ищут облегченную замену для понимания.
– Вот у вас такая фраза, – спрашивала меня немка. – “Это Витя из всех Витей Витя”. Как это понять?
– Ну да, из всех Витей Витя.
– Это у нас не поймут. Надо как-то иначе.
– Н-ну… – думал я. – Давайте: этот Витя еще тот Витя. Да, пожалуй, так даже лучше: еще тот Витя.
– Это тем более не поймут. Подумают, что этот Витя похож на того Витю. То есть их два: этот и тот.
– Вот то-то и оно-то, – говорил я, – что он не тот, хотя он еще тот. Он еще тот Витя.
Мы начинали искать общеупотребительное слово, синоним выражения, перебирали слова: шаромыжник, прохиндей, мошенник… Нет, Витя под эти мерки не подходил, это был “еще тот Витя”, переводу не поддавался и в итоге уходил за границу сильно упрощенным.
– Вот я назову повесть, – сказал я переводчице, – и тебе снова не суметь ее перевести. Вот переведи: “Как только, так сразу”.
Переводчица тяжко вздыхала, а я ее доколачивал:
– И в эту повесть включу фразу: “Шлялась баба по базару распьяным-пьяна-пьянехонька” – как переведешь? Да никак. Ни по какому базару у вас не шляются, да и базара нет. И она, заметь, не ходит, не слоняется, не шлендает, она именно шляется. И хотя распьяным-пьяна-пьянехонька, но какую-то цель обязательно имеет. Иначе зачем бы шлялась.
– Может быть, – вспоминала переводчица выражение, – она погоду пинает?
– Это для нее пройденный этап. Вчера пинала, сегодня шляется. Да, товарищи немцы, были мы для вас непонятны, такими и остаемся. Но в утешение тебе скажу, что для англичан мы еще более непонятны. Вот сидит у меня дочь, учит английский, обратный перевод русской сказки с английского. Сказка называется “Приказ щуки”.
– У вас есть такая сказка? – заинтересовалась переводчица. – Я очень много занималась фольклором, такой не помню.
– Это сказка “По щучьему велению”.
– О да, есть.
– Вот. У них же, на английском, “веленья”, видимо, нет. Читает, переводит: “Жены братьев говорят Емеле: “Организуй доставку воды с реки, иначе наши мужья, твои братья, не зайдут в городе в супермаркет, не привезут тебе презента”. Каково? Нет у них ни гостинчика, ни ярмарки. “Ол райт”, – сказал Емеля и пошел организовывать доставку воды”.
– Трудно, – вздохнула переводчица. – Я б тоже на гостинчике запнулась. Хотя подарок у нас есть.
– Нет, тут именно гостинчик.
Переводчица задала вопрос:
– А вот Витя, о котором мы говорили, он мог бы быть Емелей?
– Вряд ли. Емеля бесхитростней, он, как Ванюшка. Кстати, слово “Ванюшка” тоже непереводимо, у вас только Иван да Ваня. А как же Ванек, как же такая фраза: “Сашка-то ухорез, ухарь, на ходу подметки рвет, а Петька ваньковатый”? Так вот, Ванюшка из сказки “Конек-горбунок” у вас, наверное, в переводе: небольшой конь с маленьким горбом? Так вот, этот Ванюшка говорит братьям, когда они его обманули: “Хоть Ивана вы умнее, да Иван-то вас честнее”. И по ходу сказки именно честному Ване достается царство. Для меня в этом Ване одна загадка: когда он достает для царя царь-девицу, то очень критически оценивает ее красоту: “А ножонка-то, ножонка, тьфу ты, словно у цыпленка, пусть понравится кому, я и даром не возьму”. Вот. А когда превратился в добра молодца, в добра молодца недоброго, хотя добрый молодец, конечно, добрый, когда превращается в добра молодца, то эту царь-девицу берет в жены. Ну тут уж она его сама не отпустит, вкогтилась. Вот опять же “вкогтилась” вы переведете как “вцепилась”. Она же вкогтилась. Сильнее глагол. А у вас спросят: разве у нее когти, а не ногти? Она же с маникюром.
Переводчица засмеялась.
– Ну-у, – почесал я в затылке, – о женщинах только начни. У вас, наверное, только “фрау” да “вайб” – женщина и баба?
– Вайбляйн – маленькая баба, – добавила переводчица.
– Ростом маленькая, значением? Чем? О, у нас обилие этих баб. Можно сообщить?
– Записываю.
– Записать можно, перевести невозможно. Вот бабенка – это веселая, разбитная. К ней где-то близко бабешка – шальная, может быть, не очень усердная на хозяйство, но на веселье всегда пожалуйста. Бабища – это не обязательно габариты, не полнота, не вес, это может быть характер. Не путать с бабехой – это дама бесцеремонная, громогласная. Вот бабочка – это не мадам Баттерфляй, это может быть и аккуратная бабочка, может быть и заводная.
– Заведенная?
– Нет, заводная. Для себя она заведенная. Энергетика в ней. Или вот на мужском жаргоне, когда обсуждают достоинства женщин, говорят про иную: “Отличный бабец!” Или: “Бабенция без комплексов”. Или ласково: “Веселый бабенчик”. Не бубенчик под дугой, бабенчик. Но почему в мужском роде, не знаю. Может быть, это юношеское про общую подругу: “Наташка – свой парень”. Но бабенчик опять же не бабеночка, бабеночка постарше.
Да вот, кстати, для улыбки, литературный анекдот. Исаак Бабель написал “Конармию”. К командующему Первой конной Буденному приходят и спрашивают: “Семен Михайлович, вам нравится Бабель?” Он отвечает: “Смотря какая бабель”.
Мне легко было говорить с немкой, потому что я всегда любил немецкую литературу, немецкую музыку. Язык труден, что ж, русский не легче. Это портовый англоязычный сленг доступен всем. Язык купи-продай. Немецкий же имел одно влияние – влияние латыни, то есть влияние древней классики.
Переводчица спросила:
– Вот эти слова – синонимы бабы, они уничижительны, отрицательны, ласкательны, пренебрежительны, какие? Какая у них эмоционально-экспрессивная окраска?
– Очень разная. Но теперь они уже все воспринимаются положительно. Даже бабища. Вот ее бы в русский язык, чтоб вымела новые слова, обозначающие теперешние нравы некоторой части прекрасной половины: лярва, курва, оторва, лахудра, телка… И раньше были, но сильно ласковее: милка, матаня, присуха, прихохотье, сударушка.
Переводчица вздохнула, давая понять, что ни с одним из этих слов западные читатели знакомы не будут.
– Вот от того, что переводы русских трудны, Запад переводит не русских писателей, а русскоязычных. Наш Пен-клуб, например. Конечно, зная русский, ты понимаешь, что в просторечии он не пен, а пень-клуб. Как мы пели в юности: “Мы с тобой два дерева, остальные пни”. Шутка, успокоил я. Но серьезно хочу сказать, что богатство русского языка – это не так просто, это богатство мышления. Чем у человека больше слов, тем он глубже и разнообразнее мыслит. Так что сочетание “русский ум” – это не пустые слова.
– А немецкий? – встрепенулась переводчица.
– Где-то на подступах, – утешил я и заговорил, будто не с переводчицей говоря, а выступая с трибуны: – Всегда мы были богаты, сорили богатством, Вася не Вася, семь в запасе, то есть полно всего, а я вот схватился за полное собрание русских загадок, читаю, а из них три четверти умерли. Не слова умерли, выражения, явления умерли, предметы, только словесная оболочка, идея предметов. Двор, поле, упряжь, сельхозработы, лес, вообще образ жизни – все изменилось. Страшное нашествие уголовных терминов: вертухай, запретка, пали маляву, шлангуешь, замастырить, стибрить, слямзить, свистнуть, стянуть, скоммунизьмить… А связанное с пьянством: косорыловка, табуретовка, сучок, бормотуха, гнилуха, стенолаз, вмазать, втереть, жахнуть, остограммиться… неохота перечислять, срам. А еще срамнее всякие консенсусы, саммиты, ваучеры… Все это, конечно, проваливается в преисподнюю, но возникают всякие менеджменты. А менеджер, кстати, по-русски, это приказчик – прекрасное слово.
И еще нашествие идет, главное нашествие – на язык Церкви, церковно-славянский. Очень простой, доступный, божественный язык. Называется богослужебный. И на него атаки – заменить на современный. Это же прямая измена всей русской истории, на этом языке молились наши предки: Димитрий Донской, Александр Невский, Даниил Московский, Сергий Радонежский, Серафим Саровский… Как менять? Вот это и будет пропасть, в которую нас влекут. Прости меня, но злоба к нам, русским, именно из-за того, что мы ближе к Престолу Небесному.
– Все, – оборвал я себя, – больше не выступаю. Заметила, говорю без бумажки? Вчера один политик по телевидению гордился, что они уже говорят не по бумажке. Чем же гордиться? Русский народ всегда говорил не по бумажке.
Переводчица, вздохнув, закрывала исписанный блокнот. Утешая ее, я сказал на прощание:
– А в чем разница между молодушкой и молодяшкой? Этот вопрос труден уже и для русских. Молодушка – это недавно вышедшая замуж, а молодяшка – это молодая кобылка. Уже не стригунок, но и не кобыла еще, не жеребилась. А зеленая кобылка – это вообще кузнечик. И это не маленький кузнец, не подручный в кузнице, а насекомое такое, на него хорошо голавль берет.
– Спасибо, – с чувством благодарила замученная мною переводчица.
Я же, войдя во вкус, отвечал:
– Спасибо не булькает. Спасибом не укроешься. Спасибо в карман не положишь. От спасиба не укусишь. Спасибо – много, хватит и рубля. Из спасиба шубу не сошьешь.
Владимир КРУПИН,
писатель
(По материалам
“Роман-журнала ХХI век”)
Москва
Выбор читателей
Комментарии