На чтение: ≈ 27 мин.Что бы ни говорили о ее жесткости, об истоках характера в прошлой партийно-исполкомовской карьере, она прежде всего женщина, знающая толк в красивых вещах и не придающая им никакого значения. Надев красный шелковый костюм и такие же туфли тонкой кожи на шпильках, бросив служебную машину, она может пойти разбитыми улицами посмотреть, как в старом центре сносят довоенную школу.
Однажды, лет так десять назад, все шло к тому, что ее назначат начальником городского образования. Не сложилось. Место занял другой человек. Она стала у него замом и “ушла в бега”. Прямо из дома ехала по школам, районо, разговаривала с людьми, месила грязь на строительных площадках – и через год-полтора почти всех директоров знала в лицо. Теперь город представлялся ей несостыкованной мозаикой: у каждого района свой стиль, свое лицо. Тогда и мелькнула впервые мысль: только идея развития может обьединить весь город. Это теперь об этой идее легко говорить, а тогда-то… Другие времена, другие ценности.
Есть люди, которых убивают сплетни. К ней они не прилипают. Мелькнут, как случайная вспышка молнии в апрельский день, а на следующее утро уже тихо, спокойно, словно и не собиралась вчера гроза. В те времена, когда еще проверяли анонимки, верный доброжелатель сообщил, что она дачу отгрохала за казенный счет. “Инстанции” вежливо поинтересовались, где у нее хоромы. Вспылила: поехали! И отвезла на свой стандартный участок по владимирской дороге, прихватив пухлую папку: на любой гвоздь там были квитанции. Скандала не вышло.
Только врач знает, что у нее творится на душе и в сердце. Ибо лицо может быть совершенно спокойным, зато реагируют сосуды – давление прыгает, как черт на сковородке. Однажды, спускаясь по лестнице, вдруг потеряла сознание. Ее нашли всю окровавленную: только случай уберег от смерти – шестнадцатисантиметровая рана рассекала полголовы. Не успели довезти до больницы, как затрезвонили телефоны “образовательных кумушек”: покушение, мафия…
Она умеет сказать “нет”. Бандиты давно это поняли. Как и то, что им с ней не сладить. И что склонить ее на свою сторону можно, только убрав…
Она честолюбива. Когда-то была среди претендентов на место министра образования. Тогда назначили Ткаченко, хотя регионы были за нее. Кинелеву очень хотелось, чтобы она стала у него первым замом, уговаривал неделями. Почти согласилась. Но тут появился из отпуска Лужков, пригласил к себе, и она вышла от него с твердым решением больше никогда не возвращаться к министерской теме.
Одни любят ее, служа безгранично. Другие ценят за мужество оставаться на этом посту. Третьи боятся ее энергичности. Но все хотят вместе с ней работать.
Любовь Кезина:
Я хочу уйти
– Любовь Петровна, что вы делаете по субботам?
– Работаю.
– Домашним это нравится?
– Очень не нравится.
– А в будни как складывается день?
– Из дома, как правило, уезжаю в восемь или около того. А возвращаюсь не раньше полдевятого-девяти. Большую часть времени провожу вне кабинета. Многие люди часто обижаются: тебя нельзя застать. Теперь я даю им прямой телефон: звоните. Если я в кабинете, всегда беру трубку. Жаль, что ужасно много времени сьедают всякие совещания, не очень связанные с образованием. В понедельник спланировала неделю, а к концу дня пришло семь телефонограмм о совещаниях. Лучше бы это время потратила на школы.
– Любовь Петровна, что представляет собой московский учитель?
– Нарисовать собирательный образ? Трудноватое задание. Ну прежде всего это по-новому, творчески работающий учитель. Ведь все инновационные процессы, которые идут сегодня в школах, начались благодаря педагогам, а не каким-то инструкциям и приказам сверху. Во-вторых, это учитель, который постоянно стремится к самосовершенствованию. Если раньше педагогам нужны были лишь методические материалы, поурочные планы, то теперь их больше интересуют педагогические идеи, концепции, они сами стараются разрабатывать программы, методики и даже учебники. Посмотрите, как на различных конференциях, семинарах разметают с прилавков педагогическую – связанную с философией образования, инновациями – литературу. Для меня это знак нового качества учительства. И, в-третьих, московские учителя – настоящие педагоги, потому что для них судьба ребенка – превыше всего. Время у нас такое, что учителю мало учить детей, ему нужно заботиться о том, как себя чувствует ребенок, что он ест, что дома у него происходит, и тепло ли ему – не только физически. Эти обязанности учителю никто не вменял, он сам их возложил на себя. Наши учителя – не просто талантливые педагоги, они талантливые люди. Высоконравственные, потому что живут “без трусости, без притворства, на полную силу”, а в этом и есть, как говорил когда-то Аврелий, совершенство нравов.
– Многие считают, что московское образование – это отдельное государство. Чем оно отличается от основной страны?
– Фактически – да, мы государство в государстве, хотя юридически – нет. Мы очень самостоятельны. Никогда не оглядываемся на то, что сделано или делается на федеральном уровне. К сожалению, министерство очень опаздывает. (Но может быть, это и не вина людей, которые там работают, а вина федеральной власти. Вы только посмотрите, сколько раз за последние годы это ведомство реформировали: сливали, разделяли, обьединяли, сокращали. А сколько проверок здесь было только в этом году!) Нам никто не мешает, может, поэтому мы во многом первые. Учебный базисный план мы приняли раньше, чем Министерство образования. Образовательные стандарты запустили раньше. Номенклатуру образовательных учреждений – их теперь в Москве 56 видов – тоже раньше разработали. Наша программа “Столичное образование” осталась не просто красиво оформленным документом в сафьяновом переплете, по ней работают школы, учебные округа. Федеральная же программа так и затерялась на властных столах, не получив официального статуса.
– Если московскому учителю не нравится зарплата или в школе разгорелся конфликт, ему есть куда податься, не то что в маленьком провинциальном городке. В Москве, куда ни глянь, везде обьявления “Требуются…”
– Знаете, когда мы потеряли больше всего педагогов? В начале девяностых, когда разные фирмы, товарищества, компании росли, как грибы после дождя. Уходили те, кто раньше вынужденно работал в школе, – рынок труда ведь был ограничен; уходили люди амбициозные, которые хотели сделать карьеру, а административно-педагогического таланта Бог не дал; уходили и те, кому не хватало денег, люди молодые, в школе ведь даже при тройной нагрузке не скоро заработаешь на квартиру, машину или дачу. Пиком для нас стал девяносто пятый год, когда впервые оказалось шесть тысяч вакансий. Конечно, за лето мы все их закрыли. Но закончился учебный год, и снова – вакансии, правда, их уже было меньше – всего 2300. Ну а в этом году острота спала: к нам приходят 3 тысячи дипломированных специалистов – тысяча с высшим образованием, а две тысячи после педагогических колледжей и училищ. Продолжают работать около девяти тысяч пенсионеров. Центры переподготовки кадров при институте повышения квалификации выпустили около 700 человек, которые поменяли профессию и хотели бы работать в школе. К тому же около тысячи старшекурсников из педвузов будут у нас целый год. Проблема вроде бы снята, но, с другой стороны, все так же напряженно с преподавателями иностранного языка. По-прежнему не хватает и учителей русского языка и литературы. Нас не устраивает и то, что многие педагоги начальной школы не имеют высшего образования, а ведь начальная школа – самое главное звено.
– В столице было два педагогических вуза. Зачем понадобилось создавать еще и третий?
– Хм… Ну, во-первых, не два, а три. Кроме государственного педуниверситета и областного пединститута, был еще и заочный институт, который стал открытым университетом. Что касается областного вуза, то он готовит кадры в основном для Московской области, а университет – если честно, то нас не устраивало качество его выпускников. Этот вуз не работал на наш заказ, и мы решили создать свой, городской – сейчас ему уже два года. Тут новые подходы к педагогическому образованию: будущего учителя нельзя готовить вне школы, поэтому, например, практика у наших студентов на последнем курсе целый год, а не несколько недель, как в остальных вузах. Выпускники педколледжей могут поступать сюда сразу на третий курс. Наконец, какие здесь специалисты собрались! Пожалуй, по количеству преподавателей со степенью в России нет другого такого вуза. Конкурс большой, на некоторые факультеты – до десяти человек на место. Я была недавно на одном из занятий, когда студенты разбирали так называемые тупиковые ситуации. Это когда ребята, чтобы загнать учителя в угол, задают ему вопрос, на который не всякий сразу найдет ответ. Я вам скажу, это был настоящий мастер-класс. Городской университет активно участвует в проведении олимпиад, обсуждении региональных учебников, повышении квалификации. Я думаю, что он становится сегодня лидирующим педагогическим вузом страны.
– У вас есть враги?
– Нет. Вы как-то сказали, что есть люди, которые меня ненавидят. Думаю, что меня ненавидят только сумасшедшие.
– Вы боитесь кого-нибудь?
– Только себя.
– Простите, но вы несколько раз перешли дорогу коммерческим и полукриминальным структурам, лишив их огромного куска от бюджетного пирога, – когда создали АО “Московские учебники”, когда запретили сдавать в аренду школьные здания, когда стали принимать в свое ведение ведомственные детские сады. Вам легко даются такие решения?
– Я знаю, что я делаю и зачем. За моей спиной и в самом деле московские дети. К тому же я умею сказать “нет”. Если сочту это нужным.
– Правда ли, что для решения школьных проблем вы открываете ногой дверь к Лужкову?
– Я очень рада, что мэром у нас Лужков Юрий Михайлович. С ним, с одной стороны, очень трудно работать, а с другой – очень легко. Трудно, потому что он доверяет мне, а значит, я не могу его ни в чем подвести, возрастает ответственность. А легко потому, что этот человек понимает меня, поддерживает мои идеи. У меня за все годы совместной работы ни разу не было повода в нем разочароваться. Я его глубоко уважаю и поэтому, поверьте, никогда себе не позволю открыть дверь к нему ногой, точно так же, как и прийти, не договорившись заранее о встрече.
– Мне кажется, что ребенок должен покидать школу с радостью: он стал взрослым, он уходит в мир, и школа помогла ему это сделать. А что происходит в самом деле напоследок? Мы нагружаем ребенка так, что для многих остается прямой путь то ли в психиатрическую лечебницу, то ли в антистрессовый центр. Я имею в виду ситуацию с экзаменами и тестированием. Весь мир старается избежать дублирования при переходе от средней школы к высшей, а мы?
– Что касается тестирования, то ребят обрекают на стресс вузы, когда они в мае начинают пробные экзамены, чтобы зачислить к себе студентов как можно быстрее. Мы не проводим в одиннадцатом классе никакого тестирования. Но если кто-то из выпускников хочет проверить, насколько он готов к поступлению, – пожалуйста, никто не возражает. Экзамены – это другое. Они могут быть выпускными, за среднюю школу либо совмещены со вступительными, это там, где школы работают вместе с вузом. На мой взгляд, это наиболее удачная форма испытания. Ребята избегают дополнительной нервной нагрузки, и у них появляется хоть немного времени, чтобы отдохнуть.
– Вы человек конфликтный?
– Я? Нет. Я люблю людей, которые обладают мужеством отстаивать свои убеждения.
– Кажется, Гумбольдт сказал, что каждый человек должен обладать таким мужеством. Любовь Петровна, что значит для вас “управлять образованием”?
– Управление для нас – это прежде всего создание условий для развития и поддержки образовательных учреждений. Это создание программ, по которым работает столичное образование. Это и кадры. А вот все, что связано с функционированием учебных заведений, – это удел окружных управлений. Мы отказались от мелочной опеки, ушли от всяких тематических плановых проверок учебных заведений. Раньше у нас были две отдельные комиссии – одна по аттестации кадров и другая по аттестации учреждений. И получилось, что, например, школа получает хорошую оценку, а директор – плохую. Или наоборот: директор хороший – его представляют к званию “заслуженный учитель”, а в школе в это время конфликт в самом разгаре или уровень обучения детей хуже, чем в каком-то Гарлеме. Теперь мы обьединили эти комиссии в одну, и многое сразу стало на свои места. У нас есть еще один контрольный орган – инспекция. В этом году мы ввели новую форму – комплексную проверку округов. Смотрим, насколько управления справляются со всеми своими функциями.
– Кое-кто говорит, что вы жесткий управленец. Другие добавляют, что в ваших методах есть даже что-то диктаторское. Третьи уточняют, что если Кезина уйдет из комитета, то московская система просто рухнет. Так все-таки какой у вас стиль?
– Начну с последнего: свято место пусто не бывает. Все будет идти нормально и без меня. Что же касается диктаторства, то я не диктатор, я бережно отношусь к людям, умею их слушать. И буду слушать столько, сколько нужно, тем более если они высказывают разумные мысли и предложения. Потом я возьму эти мысли себе на вооружение и реализую их. Я никогда не навязываю людям свое мнение, если вижу, что они не готовы его воспринять. И даже если мне нужно провести какие-то свои идеи, я это сделаю, совещаясь, как бы обсуждая ту или иную проблему. Это старая истина, что лучше убедить, чем принудить. Те, кого ты убедил, будут твоими друзьями; те же, кого принудил, станут врагами. Относительно жесткости, то она, пожалуй, у меня есть. По натуре я человек четкий и категоричный. Прежде всего категорична по отношению к самой себе: всегда недовольна тем, как работаю, сколько успеваю. Я подвергаю сомнению все, что делаю, но только наедине с собой. Не люблю бездельников. Поймите, если бездельник не раздражает вас, значит, вы сами чем-то похожи на него.
– Москва одной из первых стала создавать свои региональные учебники. Много ли их теперь у вас?
– Больше всего, конечно, по москвоведению. В перечень по этому предмету вошло 25 наименований. В школе Юрия Владимировича Завельского занимаются по собственным учебникам, ими могут воспользоваться и другие московские школы. Мы сейчас активно разрабатываем такую образовательную область, как технология. Свои учебники могут быть и здесь. Или, скажем, по физической культуре и основам безопасности жизнедеятельности. Есть любопытные предложения по учебникам экологии.
– Были у вас когда-нибудь педагогические проблемы с сыном и внуком? Или вы защищены от этого уже самой своей должностью?
– С сыном никогда никаких проблем вообще не было. Природа и Бог наградили меня замечательным сыном. В школу я никогда не ходила. В старших классах пыталась попасть на родительское собрание, но классная руководительница попросила меня не появляться, чтобы я ее не стесняла. А в начальной школе я договорилась, чтобы у сына была самая строгая учительница – Валентина Федоровна Булыгина. Я ей иногда говорила: не пятерку Олегу надо было ставить, а четверку. Она качала головой и отвечала: первый раз таких родителей вижу, не мать вы, а мачеха. С внуком тоже никаких проблем. Хотя он учится хуже, чем сын. К учебе относится как-то проще. Да еще вечная привычка школы переучивать. Парень был леворуким, а его переломали, стал писать правой – теперь почерк не тот, рука не успевает за мыслью. Кстати, дома мы никогда не обсуждали при сыне и не обсуждаем при внуке, что и как делают учителя. Для моих ребят учитель всегда прав.
– Половина всех частных школ России находится в Москве. Зачем государству поддерживать “конкурентов”?
– Если родители хотят платить за образование, зачем им отказывать? Мы ведь не создаем эти школы, мы им просто оказываем поддержку, работаем с руководителями, стараемся, чтобы до них доходили все юридические документы, чтобы они не изобретали велосипед, помогаем им подобрать здания в аренду. Ни Москва, ни Россия не были готовы к такому всплеску негосударственных образовательных учреждений. Одна из главных проблем – с помещениями. По большому счету частные школы должны либо брать кредиты в банке и строить себе здания, либо покупать их. Но сегодня это просто нереально. Мы единственные, кто может им помочь.
– Я знаю, что у Москвы очень много договоров о сотрудничестве – с дальним зарубежьем, ближним, российскими регионами. Кто у кого учится?
– Если точно, то у нас тридцать три таких договора. И многое появилось благодаря этим связям. Мы создали настоящую вальдорфскую школу, в России ведь никогда ее не было – контакты с Германией помогли нам это сделать. Австрийский опыт позволил открыть детскую деревню для детей-сирот в Томилино. Недавно у нас в гостях был директор департамента образования Сеула. Так он сказал: “Я обьездил 90 стран и только в Москве нашел корейскую школу”. А у нас ведь, кроме корейской, еще 40 этнокультурных школ.
– Москву миновали забастовки, голодные обмороки учителей, пикеты. Как у вас складываются взаимоотношения с профсоюзами?
– Мы партнеры. Вместе работаем. Часто встречаемся. Еженедельное планирование работы комитета проходит с участием заместителя председателя городского профсоюза. Профсоюз понимает, что сегодня выводить московских учителей на забастовку по меньшей мере смешно. У нас ни разу не задерживали зарплату. Выплачиваются все надбавки, все стипендии, выделяются средства на питание детей. Но другая проблема: наши учительские зарплаты – пусть они и в два раза выше, чем по стране, – это маленькие деньги для Москвы. И я об этом говорю везде, где только можно, как и о том, что нам не хватает средств на капитальный ремонт, на оборудование, на коммунальные расходы. Но школы строить продолжаем. В этом году их будет 11. Принято постановление о реконструкции зданий довоенной постройки, только в Центральном округе на месте 7 старых школ возведут 7 новых. Недавно получили 153 миллиарда рублей на летний оздоровительный отдых детей – на городские и загородные лагеря, лагеря труда и отдыха.
– Говорят, что в недрах правительства зреет новая образовательная реформа. И главная идея – сократить сроки обучения в школе. Как вы к этому относитесь?
– Это вредная идея. Она исходит от экономистов, которые далеки от образования и плохо учились в школе. Все давно согласились, что начальная школа должна быть четырехлетней. Тогда ребята лучше справляются с программой, у них не теряется мотивация к обучению в старших классах, им не страшны стрессы и у них просто крепче здоровье. А двенадцатилетнее обучение – это своеобразная защита детей. От улицы, от безработицы, от криминальных структур. Весь мир увеличивает продолжительность обучения. Только мы, как та Баба-Яга в анекдоте, против. Наши политики не знают хрестоматийной истины, что во времена экономических спадов и депрессий западные страны увеличивали количество мест в университетах и сроки обучения.
– Что вы готовите своему мужу, или он ест то, что есть в холодильнике?
– Э нет, с моим мужем это не проходит. Он сам в холодильник никогда не полезет. Я должна прийти, приготовить или разогреть, поставить перед ним на стол, и тогда он будет кушать. Есть у меня время – я готовлю. Могу все приготовить, к сожалению, времени нет. Так что часто приходится забегать в магазин, покупать что-то готовое и разогревать.
– Вы не жалеете о том, что в свое время не стали министром образования России?
– Нет, не жалею. Я счастлива, что не заняла тогда этот пост. Потому что в Москве особый климат, и работать здесь великое счастье.
– Что вам очень-очень хочется сделать?
– Уйти с работы. Я не кокетничаю. Я вам серьезно говорю. Возиться с внуком, копаться на грядках на даче, мужу пирожки горячие подавать. Вот только боюсь, что выдержу такую беззаботную жизнь не больше месяца, а то и меньше.
Петр положевец
P.S. Интервью состоялось 21 мая.
Выбор читателей
Комментарии