На чтение: ≈ 5 мин.Начинается стихотворение довольно странно. Ну какие ожидания способно еще породить заглавие, кроме истории любви! А тут, с первых же строк, – «горячий воздух» каких-то ресторанов, «окрики пьяные» завсегдатаев, «скука загородных дач», золотистый «крендель булочной» как центр мироздания и «детский плач» в функции эмоционального камертона. О любви речь заходит лишь в третьей строфе.
Но и здесь снова все как-то необычно. Поэт решительно не желает замечать красоты пробудившейся весенней природы. Зато географически совершенно конкретен:
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Наверное, они очень разные, эти влюбленные. Но глаз поэта выхватывает в них то, что типично: в манере наряжаться (модный котелок на голове), в жестах («заламывая котелки»), в способах нравиться дамам («испытанные остряки»). Что касается дам, то они характеризуются еще лаконичнее: посредством визгливого соло под скрипящий аккомпанемент уключин.
И словно подведение черты подо всей картиной «загородных дач» – образ проплывающего в кривой ухмылке лунного диска; и авторское сочувствие к нему – волею небес вечному свидетелю творящейся на Земле пошлости. Жизнь обитателей дач «бессмысленна», погрязла в тине обывательско-типичного существования. Алкоголь – средство ухода от мира, лишенного истины, в мир иллюзии. Водка – привычный способ глушить тоску по подлинному существованию.
А вот, наконец, и лирический герой стихотворения! Уж он-то, разумеется, совсем другой, чем все эти обитатели дач и завсегдатаи ресторанов!.. Как? И он тоже в ресторане? Вон у окна за столом. И перед ним – увы! – тоже стакан вина?!
Но все же он – другой! И явился сюда совсем не для того, чтобы напиться по-свински в компании собутыльников. Наоборот, вино для него – способ уйти в себя:
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
Чтобы еще больше подчеркнуть данное противопоставление, Блок после явления героя (открывающего вторую часть стихотворения) помещает строфу о «сонных лакеях» и «пьяницах с глазами кроликов».
Собственно говоря, стихотворение с заглавием «Незнакомка» начинается только с седьмой строфы. В том идеале (образ совершенного современника), воплощение которого составляет цель искусства, имеется частичка, заключающая в себе предощущение любви. Так вот – в русской поэзии лучшего выражения этой частички, нежели стихотворение «Незнакомка», может быть, и не сыскать. Для мужчины будущее чувство предстает, естественно, в виде девушки. Она предвидится поэту и физически, и душевно; под впечатлением культурной традиции: поэтической («И веют древними поверьями Ее упругие шелка»), моды («И шляпа с траурными перьями. И в кольцах узкая рука»). И все это – конкретно-чувственное и идеально-поэтическое – перемешивается в душе лирического героя, как в некоем тигле.
С Незнакомкой в стихотворение впервые приходит поэзия жизни. Конкретно это воплощается в красоте женщины, с незапамятных времен наполняющей существование мужчины возвышенным смыслом. Предчувствие «странной близости» (подразумевающей, естественно, и внутренний мир женщины) мгновенно раскручивает воображение поэта, уносит его от «канав за шлагбаумами» и озер с «женским визгом» в «очарованную даль»…
Идеал вообще абстрактен по природе своей. Оттого из стремления лирического героя рассмотреть что-либо за «вуалью» ничего не получается. Впрочем, и уже увиденное порождает чувство соприкосновения с подлинной жизнью и, как это ни странно может показаться на первый взгляд, – ответственности:
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено.
И тут же – сознание величайшего богатства внутри себя:
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне…
«Истина в вине» постольку, поскольку опьянение способствует явлению образа фантастического, а не реального, но воплощающего нормальное человеческое чувство. За иронией последних слов – горечь, страдание по поводу неосуществленности идеала.
Выбор читателей
Комментарии