Обычная школа: история одной командировки

Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, исполнительный директор БФ «Вклад в будущее», председатель редакционного совета «Учительской газеты»

С Шалвой Александровичем я познакомился более тридцати лет назад, когда только начал работать в «Комсомольской правде» редактором отделов школ, студентов, науки и «Алого паруса». До этого я был собкором газеты по Украине и писал обо всем:
комбайнерах, героях Афганистана, о рациональном использовании вторичного сырья, о Патоне и Амосове. Тема образования была для меня новой, и мне нужно было завоевывать доверие своих подчиненных. В «Комсомолке» редактор любого отдела всегда был не только хорошим организатором, профессионалом, который точно и тонко чувствовал чужие тексты, но он должен был еще и сам хорошо писать. Я долго думал над темой первого «заявительного» материала. И тут мне на помощь пришла наш спецкор Оля Мариничева: «Поезжай к Амонашвили в Тбилиси. Его надо поддержать, там у него проблемы с местным Минпросом».

В Тбилиси я прилетел в воскресенье. Прилетел, еще не зная, что Шалва накануне жестоко простудился. Вечером после бассейна прошелся пешком остановку, и вот на тебе: к утру температура подскочила к тридцати девяти. Позвонил ему, не голос – сплошной хрип. И все-таки мы сидим в то воскресенье у него дома, и я не расспрашиваю о его школе, рассказываю о той, которую хорошо знаю, о типичной, к сожалению, школе. Рассказываю о том, как на уроках пения ставят двойки за то, что ученик поет… Шалва молчит, лишь желваки ходят на небритых щеках.

На следующий день я в тбилисской первой экспериментальной школе имени К.Ушинского. Пока без Шалвы. На четвертом этаже лаборатория дидактики – детище Амонашвили. Храм. С обычных уроков в этой школе и начинался рабочий день доктора психологических наук Амонашвили. «Ученый, – говорит он мне, – уходя из школы, уходит из лаборатории. Это железный принцип. Потому что ученый без постоянной практики – это хирург без операций. Не спас подростка от трудной компании – не пиши о трудных детях. Найди что-нибудь другое для диссертации. Ведь сколько бед принесла, сколько судеб искалечила «бездетная» педагогика, где лишь абстрактные «субъекты» и «объекты», а не живые Саши, Пети или Тамрико и Сандро».

Оценок в школе Шалвы не ставили. Домашние задания ученики выбирали себе сами. С учителями тут можно было спорить, не боясь им сказать в глаза, что они не боги, иногда ошибаются. В этой школе работали по экспериментальным учебникам, стараясь создать такие пособия, чтобы они были друзьями ребят. Трудно понять, учебник сам остановит и подскажет: сделай вот так, и станет легче. В учебнике грузинского языка я увидел на первой странице письмо недавно умершего Нодара Думбадзе, написанное от руки. Он уже болел, когда учителя попросили его написать вступление в учебник. Не отказался. Вначале на машинке напечатал, потом решил: от руки лучше. В этой школе в сентябре родителям первоклашек задавали контрольную: они часами сидели за партами перед чистым листом бумаги, стараясь понять, какие же они – их дети. Родители сдавали экзамен только для первой учительницы. В канун мая, перед летними каникулами, учительница напишет свою характеристику для каждой семьи. Она не станет разглашать свою оценку на родительском собрании, положит характеристики в пакет вместе с лучшими рисунками и сочинениями, задачами и аппликациями. Скажете, что все это стало привычным… Не спорю, но начинал все эти идеи внедрять в практику именно Шалва Александрович.

К тому времени, когда я приехал в Тбилиси, его лабораторию пытались закрыть десятки раз. Все комиссии старались выяснить одно: на что тратят государственные деньги, если нет понятного для этих комиссий результата – сиюминутного, который можно с ходу «посчитать» в справках. Первую свою книгу он сдал в издательство в Тбилиси. Не приняли. Сделал вторую – не напечатали. Написал статью для журнала – послали в Министерство просвещения: пусть сам министр порекомендует. Тогда он часть рукописи «Здравствуйте, дети!» отправил в Москву. Через неделю получил письмо от директора издательства: «Сейчас же дописывайте». Через полтора месяца книга была готова. С тех пор ее переводили на разные языки. Перед моим приездом перевели на тамильский. Шалва улыбается: «Впервые услышал, что есть такой!»

В то время Амонашвили не раз серьезно обвиняли: вводя шестилеток в школу, он отнимает у них детство! Он кипятился: «Если это так, значит, я государственный преступник». Не давал ему покоя вопрос: что это такое – детство? Пора? Возраст? Его шестилетки, придя в школу, разговаривая друг с другом, вспоминали: «Когда я был маленьким…» Однажды во взрослой аудитории он спросил: «Хотите стать старше в один миг на двадцать лет?» Ни одного желающего, и только маленькая девочка, случайно оказавшаяся там, сразу кинулась к сцене: «Дядя, я хочу!» Так, может, детство – это как раз активный и напряженный процесс взросления?

Через неделю мне стало понятно, что я попал в обычную нормальную школу, такую, какой она и должна быть. И учителя здесь обычные, и дети. Но строилась эта школа годами. Неустанными поисками и напряженным трудом. Амонашвили создал механизм реальной гуманизации образования, повернутого к человеку, к личности, создал новые формы общения на принципах сотрудничества, рождающие новый тип учителя и новый тип ученика.

Шалва мне сказал, что в респуб­ликанском Министерстве просвещения один ответственный работник признался ему с вызовом: «А я ваших книг не читаю!» Другой специалист, узнав, что я прилетел специально к Шалве, сказал мне, раздражаясь: «Да он сумасшедший со своими детьми, со своей методикой: «спите на уроке», шепните мне на ушко…».

…Материал «Обычная школа» признали лучшим материалом месяца. Я до сих пор помню во всех мелочах все уроки, которые я посетил. Помню лица, жесты, интонации Мзии Чкония, Марины Кобахидзе, Серго Вардоханидзе и слышу муд­рый голос своего друга и учителя Шалвы Александровича: «Правда делает нас свободными».