Обвиняется русская литература

Да, обвиняется. В который раз. В том, что в ней нет “апологии трудового успеха, самореализации через профессиональную активность, нет “русской мечты” личных достижений, подобной американской мечте”. “Трудовая инициатива, настойчивость, усердие, активность, энергия и в результате усилий успех и благосостояние не пользуются нравственной поддержкой отечественной классики и – тем более – преподающих ее словесников”. Таким образом, обвиняются еще и учителя. Обвинитель – Елена Иваницкая, опубликовавшая в “Новой газете” свой отзыв “Работа не work” на статью учителя Льва Айзермана “Похмелье” из второго номера журнала “Знамя” за этот год.
Почему-то госпожа Иваницкая не обратилась для сравнительного анализа к литературе зарубежной, почему-то не указала, с какой же литературы должна брать пример наша классика. Может, с американской? Что-то было сказано про “американскую мечту”. Только американская классика эту самую “мечту” лишь… разрушала. Драйзер, Хемингуэй, Синклер Льюис. А взять Джека Лондона. Ведь какой плохой писатель! У него герой везет продавать яйца на Аляску. Дорога дальняя, тяжелая, и товар портится. Полный крах, и никакой “апологии трудового успеха” и благосостояния.
Произведение, где жизненный материал втискивается в заданные заранее идеологические рамки, долго не проживет. Кто сейчас вспомнит хоть один из многочисленных “производственных романов” – жанра, рожденного советской литературой. Вот уж где славилась трудовая инициатива. Вот уж где для героя не было ничего важнее, чем самореализация через профессиональную деятельность. Создавать мечту – дело публицистики и практической психологии. Литература занимается другим…
В учительских записках Льва Айзермана госпожа Иваницкая зацепилась, собственно, только за один тезис. Ей непонятно возмущение педагога, что один известный на всю страну человек с высоким заработком, отвечая на вопрос, не стыдно ли ему перед ветеранами, сказал, что аккуратно платит налоги и из этих средств выплачивают пенсии и пособия многим людям. Каждый человек, платящий налоги, имеет право получать сколь угодно большие деньги.
Вопрос о стыде, может, и не вполне корректный. Но, собственно говоря, Айзерман за большую зарплату никого не осуждал и не требовал отказываться от денег. Возмутило то, что человек ограничил и заключил свою честность в жесткие рамки налоговой ставки и оказался бессилен пойти чуточку дальше – сделать сердечное движение к сочувствию и добру. Я плачу, что требуется, и отстаньте от меня. Честность по отношению к закону дорого стоит и достойна уважения, но почему мы часто только ею ограничиваемся…
“Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…” Чеховский герой хотел сказать, что, когда совесть не требует ничего, кроме той самой честности, заключенной в строгие рамки, беда. Он не говорил о больших зарплатах и богатстве. Он говорил об эгоизме и самоуспокоенности, об отсутствии “души прекрасных порывов”. Это форма нравственного максимализма, который свойственен любой литературе, не только русской, и который делает человека именно человеком, а не машиной по выплате налогов. Елена Иваницкая подтасовывает смысл высказывания. Ни Чехов, ни учителя не требуют ни от кого быть бедными и несчастными. Их возмущает сочетание честности и черствости, нравственное самоограничение, подмена понятий “долг” и “доброта”. И вызывает тревогу учителей то, что деньги зачастую возводят невидимую, но прочную стену между людьми, делая человека неспособным к состраданию, невосприимчивым к чужому горю, оправдывая эту неспособность… Чехов не был бы Чеховым, если б мыслил столь поверхностно, как автор “Новой газеты”. А Достоевский, Писемский и Чернышевский не остались бы в литературе, если б стремились создать “русскую мечту”, исполняя “социальные заказы”.

Виктор БОЧЕНКОВ