Обществу нужен человек психологический

Владимир ЗИНЧЕНКО, доктор психологических наук, действительный член РАО, профессор Государственного университета «Высшая школа экономики», главный научный сотрудник Института общего среднего образования РАО, почетный член Американской академии искусств и наук, главный редактор журнала «Культурно-историческая психология», член редколлегии журналов: «Вопросы психологии», «Вопросы философии», «Человек», ежегодника «Системные исследования» и других специализированных изданий.

История – вещь поучительная, хотя уроки из нее редко извлекаются. Общество то начинает движение к человеку разумному (психологическому, экономическому и так далее), то останавливается и идет вспять. К счастью, психология – помогающая, а не властная и руководящая человеком (а тем более – обществом) сила. Психология подобна культуре: она понимающая и приглашающая сила. Хотя и сила, но ей не свойственен культ насилия. А человек для культуры, в том числе и для психологии, – желаемость, ожидаемость.

Конечно, психология психологии рознь. На сломе XIX и ХХ вв. рождающаяся культура Серебряного века не принимала старую психологию. Александр Блок писал о ней: «Мы ругали «психологию» оттого, что переживали «бесхарактерную» эпоху… Эпоха прошла, и, следовательно, нам опять нужна вся душа, все житейское, весь человек. Назад к душе, не только к человеку, но ко «всему человеку» – с духом, с душой, с телом, с житейским – трижды так».

Видимо, А.Блок был вещун. Наступившая новая эпоха привлекла к решению практических жизненных задач таких гигантов отечественной науки, как В.Бехтерев, И.Павлов, А.Ухтомский, Г.Челпанов, Г.Шпет и более молодых – Л.Выготского, М.Бахтина, С.Рубинштейна, В.Вагнера, П.Блонского, Н.Бернштейна, С.Кравкова, И.Шпильрейна. Всех не перечесть. Их идеями мы питаемся до сих пор. Все они действовали не спонтанно, а откликаясь на запросы общества. Их внимание было направлено на поведение, деятельность, сознание, личность, волю, аффекты. Под их руководством и влиянием создавались целые отрасли или психологические службы: психотехника, эргономика, социальная психология, педология, медицинская психология, психология искусства, интенсивно изучалась детская одаренность, развивался и психоанализ, начал открываться и раскрываться «человек психологический», требовавший все новой и новой практики, которая примерно в то же время возникала и совершенствовалась на пространствах европейской цивилизации. Не оценивая научной обоснованности и эффективности этой практики (в новом деле всякое бывает), скажу, что она столкнулась с действительной сложностью человека.

Послереволюционная эпоха стала приобретать «характер», чему способствовала идущая снизу бурная общественная активность, порождавшая многообразные формы самоорганизации и самодеятельности (от комитетов бедноты до театров и академий). Разумеется, не сразу, не вдруг, а постепенно эпоха становилась чересчур «характерной», что затронуло и науку, прежде всего гуманитарную. В 1925 году был запрещен психоанализ и изучение бессознательного, а в год «Великого перелома» страна потеряла сознание: оно стало вторичным, второсортным, определялось даже не бытием, а бытом, запрещали целые отрасли и научные направления. Власть решила отказаться от сложности человека, последовать старому цыганскому рецепту «легче новых сделать».

Чтобы не вдаваться в историю, уместно напомнить Б.Пастернака: «Телегою проекта нас переехал новый человек»; «О личностях не может быть и речи // На них поставим тут же крест». Об этом же А.Платонов: «Новый человек без души и имущества, в предбаннике истории, готовый на все, только не на прошлое».

Идея нового человека не нова, она звучала во все времена. В более близкое к нам время именно так была истолкована, именно истолкована и реализована в нацистской Германии идея сверхчеловека Ф.Ницше. На самом деле, по замыслу автора, сверхчеловек знаменует и означат высшую ступень духовного развития человека (и общества), для которого характерна сильнейшая жажда морального и интеллектуального совершенствования. Ницше противопоставлял сверхчеловека человеку «полому». Правда, он сам признавал, что образ сверхчеловека – это безумие, которое должно быть привито людям.

Обо всем этом можно было бы не вспоминать, если бы идея «нового человека» не возникала снова и снова, вспоминают о «новом человеке» в Российской академии образования, рекламируют эту идею и некоторые практики – практиканты, называющие себя психологами. Все они пользуются доверчивостью и внушаемостью нашего традиционно психологически малограмотного населения, у которого это находит спрос.

Напомню, что в 1984 г. М.Мамардашвили назвал идею «нового человека» одной из самых глупых и трагических в ХХ веке, поскольку она исходит из предположения, что, как существование вопроса о том, каков человек в определенном состоянии, в определенном бытии, так и ответ на этот вопрос, есть привилегия кого-то другого, который лучше самого человека может знать, что хорошо этому человеку, а что – плохо. И этот «знающий» может перенести это знание решительными действиями в жизнь другого, кроить и перекраивать ее. Это такая простота представлений о человеке, которая хуже воровства.

Оставим в стороне старых и новоявленных идеологов, которых М.Мамардашвили называл «торговцами смыслом жизни», и обратимся к тем, кто действительно нуждается в знаниях о человеке, например, о человеке работающем или о человеке экономическом. Они также стараются упростить задачу. Их волнует «человеческий фактор», а с недавних пор – «человеческий капитал».

Со стороны психологов было бы нечестно упрощать ответы на подобные практические запросы. Как известно, человек создан не для удобства психологической теории, эксперимента и практики. Для того чтобы «человеческий фактор» был созидательным, а не разрушительным, а «человеческий капитал» не лежал мертвым грузом, приносил прибыль, в человека нужно инвестировать. Здесь мы неминуемо сталкиваемся с подлинной сложностью человека, к которой у нашей социальной (понимаемой в широком смысле слова) науки и практики нет привычки.

В отличие от нас в развитых странах Запада психология давно воткана в социальную жизнь. Психологические службы работают в образовании, медицине (не только в психиатрии), в армии, судах, тюрьмах, политике, промышленности. Два психолога (Г.Саймон и Д.Канеман) получили Нобелевские премии по экономике. Соответственно имеются различные психологические ассоциации и общества. Психологи, помимо образования и ученых степеней, систематически проходят сертификацию и регулярно подтверждают свои сертификаты. Государства доверяют проведение сертификации и лицензирования деятельности психологов соответствующим профессиональным ассоциациям.

Нам до всего этого довольно далеко, хотя по численности психологов мы уже обгоняем, если не обогнали, США. Уходя от нас, советская власть оставила нам от 5 до 6 тысяч психологов. Сегодня, по скромным подсчетам, их в 20-25 раз больше. Если бы их всех можно было счесть профессионалами, это было бы чудом. Но, видимо, это наша традиция: брать числом, а не умением.

Это, конечно, можно счесть болезнью роста, но пока вузы, готовящие профессионалов, можно перечесть по пальцам. Тем не менее чудо все же происходит, правда, в достаточно скромных масштабах. В стране появились профессиональные практические психологи. Уже есть, кому готовить новые поколения для работы в таких сферах, как школьная, организационная, консультативная психология, психиатрия.

К сожалению, могу констатировать, что почти вовсе прекратилась работа в области инженерной психологии и эргономики. Для страны, удовлетворяющейся сырьевой, а не промышленной ориентацией, это неудивительно. Помню, как в начале 70-х годов ХХ в. Ф.Горбов, замечательный невролог и психолог, говорил Б.Ломову и мне, что мы многое сделали для инженерной психологии – она без нас не пропадет, предлагал начать создавать консультативную и психотерапевтическую службу. Страна больна, говорил он, через 20-25 лет такая служба будет востребована. Мы с Ломовым всерьез это не приняли, но Горбов был прав. Теперь служба не только строится, причем снизу, практически без помощи государства, и она начала осмысливать себя с теоретических и даже методологических позиций. Еще рано говорить, что после перерыва, длившегося многие десятилетия, была реализована мечта А.Блока, но под ее влиянием и в общей психологии, и в психологическом образовании появились новые сюжеты. Человек страдающий, чувствующий, переживающий, стал наконец не теоретическим, а реальным объектом психологии. Остался пока в тени человек думающий, деятельный, волящий. Ну что ж, придет и его время.

Вспомню еще одного человека – моего учителя А.Запорожца, выдающегося детского психолога. Он страстно протестовал против симплификации – упрощенного понимания развития ребенка и предлагал стратегию его амплификации, обогащения, он многое сделал для реализации своих идей, и они имеют самое прямое отношение к тому, что наконец появляется в общей и практической психологии.

Каждый человек есть новый человек и новая судьба. Давно известно, что личность рождается при решении экзистенциальной задачи освоения и овладения сложностью собственного бытия. В культуре многих народов называют человека, не испытавшего второго рождения, «однажды родившимся». Именно в решении экзистенциальных задач происходит в отличие от предсказуемого созревания индивида длинная вереница рождений личности или «человека в человеке».

Сложность экзистенциальных задач каждый знает на своем опыте. Но мы редко отдаем себе отчет в том, что эта сложность принципиальна и далеко не всегда связана со слабостью нашего интеллекта (хотя бывает и такое). Сложность бытия связана с онтологическим принципом его неполноты. М.Мамардашвили говорил, что необходимо снять классическую посылку полного бытия – знания, то есть отказаться от предположения такого мира, где все «в себе» уже есть, дано, а истина – реализовавшееся и актуализированное соответствие мысли предданному обстоянию дела. Неопределенность, необратимость, случайность, субъективность, наконец, сознание столь же объективны, как и так называемое объективное. И наша жизнь есть постоянное преодоление, постоянная борьба с неопределенностью. Мы ведь своей деятельностью вынуждены доопределять неполноту бытия, а то и конструировать его по-своему, что, конечно, не всегда удается. Когда О.Мандельштам говорит: «Я создатель миров моих…», это не метафора. Всерьез нужно воспринимать его слова: «все в мире переплетено моею собственной рукою». И если первое – приятно, то второе – страшновато. Поэтому-то широко распространены такие формы «борьбы» с неопределенностью мира, с неполнотой бытия, как бегство от свободы, поиск тихой гавани, стремление к стабильности, мечта о золотом веке, вплоть до апатии, лишь бы не совершать ответственные поступки. При подобных установках всегда действенны «обманы путеводные». Но сказанное не следует воспринимать как осуждение, психолог ведь не судья и не прокурор.

Я согласен с А.Лосевым в том, что личность – чудо и миф (а не зомби), формировать ее никому не дано. Сформированная личность – это наличность того, кто ее сформировал. Лосев подчеркивает: чтобы случилось чудо, необходимы два плана в этой личности: «внешне – исторический и внутренне – замысленный, как бы план заданности, преднамеренности и цели». К счастью, оба плана ни социальной алхимии, ни педагогике не подвластны. Хотя возможности манипулирования людьми и их сознанием достаточно велики, но «в человеке всегда есть что-то, что только сам он может открыть в собственном акте самосознания и слова, что не поддается овнешняющему заочному определению» и управлению со стороны. Собственно, такое открытие себя и есть одно из важнейших условий развития личности. Оно обеспечивает пушкинское «самостояние человека» и его свободное действие.

Иное дело – помощь человеку, ищущему себя, ищущему истину, судьбу на сложном пути внутренней жизни. Как говорил Л.Выготский: «кризисы на этом пути не временное состояние, а сам путь, который не бывает легким». Но помощь помощи рознь. При формирующей позиции один «вчитывает» в себя другого, при понимающей, наоборот, «вычитывает» из другого, осторожно направляя ход его поисков. Сталкиваясь с подлинной сложностью человека, приходится, как при зрительном восприятии предмета, делать «обследовательский тур», чтобы понять целое. И здесь, когда мы познаем человека, мы вновь сталкиваемся с тем же принципом неполноты. Человек всегда больше того, что мы можем о нем узнать или сказать, и это хорошо. Нам самим было бы трудно и неприятно себе представить, если бы кто-то проник в самые тайные пласты нашей души. И здесь никакие методы, тесты не помогут. Как говорил философ В.Бибихин: «У истины свой метод, не наш».

В этой ситуации практическому психологу легче, чем академическому. Он может прибегнуть к непосредственному усмотрению смысла, а не к умозаключению. Психологию больше, чем другие науки, характеризует принцип «все в одном, одно во всем». В ней целостность описания явления – это одновременно идеал и цель, но также и путь, следуя которому только и можно получить заслуживающие внимания и доверия результаты. Например, слово, обозначающее какое-либо душевное явление, любовь, гнев и т.п., отображает или, по крайней мере, может отобразить его во всей полноте. И всякое новое понятие, относящееся к душевной жизни, отображает некоторую полноту. Но ведь всякое переживание у человека происходит из одного центра, центра переживаний, чувств, желаний, всякое порождено им. Безнадежность, любовь, страх, горе, внимание, образ, фантазия, рассудок – до бесконечности, все едино в едином. Не только всякое душевное переживание есть переживание «я», но и во всяком переживании последнее заключено целиком: возьмем самое «маленькое» раздражение человека – и в нем весь человек.

Ничего аналогичного в телах мы не найдем. Здесь принципиальное отличие душевного от телесного. Каждый психический процесс отображает в себе все другие. Эти давние размышления Г.Шпета (близкие по времени размышлениям А.Блока) приведены, чтобы показать необходимость и обязательность рассмотрения, например, чувств в контексте жизни, деятельности, сознания, личности человека. Собственно, подобный контекстный подход используют практические психологи, когда они, феномены, усматриваемые посредством чувственной и интеллектуальной интуиции, осмысливают в отношении к целому, пусть до поры и не полному и не вполне понятому. Такую работу можно считать реальными шагами на пути восстановления в правах гражданства души в психологии.

Залогом этого является то, что благодаря практической ориентации основным орудием, инструментом психологии наконец становится слово, которое прямо и непосредственно отражает нашу душевную жизнь. По выражению Шпета, слово – это самый надежный, самый могучий отобразитель наших волнений, мыслей и хотений. Не хроноскоп, не тахистоскоп, не мнемометр, не энцефалограф или томограф, а слово. (Консультанту или психотерапевту достаточно тонографа для измерения артериального давления. И то не для клиента, а для себя!). Слово, которое «освобождает душу от тесноты», создает пространства внутренний избыток. «Мы только с голоса поймем // Что там царапалось, боролось», – сказал О.Мандельштам. В слове не только смысл и мысль, в нем есть энергия. Слово не только сигнал, знак, символ, но и действие.

Благодаря слову люди начинают узнавать себя в мысли и трудах психологов.

Этот гимн слову практического психолога – признание того, что в практической психологии есть чем поживиться психологии академической. Надеюсь, что практическая психология раньше академической реализует давнюю мечту П.Гальперина о том, чтобы психология стала наконец объективной наукой о субъективном мире человека.