Обреченные умереть…

Я долго не решалась выйти и посмотреть вниз. Стояла на этаже и прислушивалась. Не скрою, меня охватил ужас, ноги подкашивались. Я вспомнила рассказы о маньяке. Вдруг он притаился там, на лестнице? А может, здесь что-то вроде Бермудского треугольника , и люди вываливаются против собственной воли, подталкиваемые какой-то необъяснимой силой или внезапным потоком воздуха?

Все-таки я вышла на балкон. Перила достаточно высокие, мне они доставали почти до шеи. Собравшись с духом, я приблизилась к ним и наклонила голову. В принципе не страшно. Я сама живу на 16-м, такой высотой меня не удивишь. Жутко было по другой причине: я не знала, что там творится за моей спиной. День стоял светлый, солнечный, один из самых лучших, какие бывают зимой, но солнце и синее небо не спасали от панического страха. У меня возникло ощущение, что я нахожусь на проклятом месте. В надежде хоть как-то застраховаться я изо всех сил вцепилась в балконную дверь и так простояла пять или шесть минут. За это время ни одна живая душа не потревожила тишины вокруг, и если бы я пришла сюда с другой целью, никто не остановил бы меня.

Внизу кипела обыкновенная будничная жизнь. Ездили автобусы, троллейбусы, снегоуборочные машины. Люди зябли на остановках. Тут же, через дорогу, какая-то культовая постройка, похожая на баптистскую церковь (потом я зашла туда и узнала, что это – церковь христиан-адвентистов седьмого дня, о заколдованном доме по соседству там даже не знали). Слева раскинулся лес, пара лыжников удалялась в его направлении. Где-то на горизонте – небольшая труба с тонкой струйкой дыма. Я не заметила ничего угнетающего в этом пейзаже. Ничто не могло раздражать или вызывать отвращение. Наоборот – спокойная, мирная картина, глядя на которую, меньше всего хочется расстаться с жизнью.

С тяжестью в сердце я спустилась вниз, на третий этаж, почему-то мне захотелось посмотреть на все это с другой высоты. Здесь совсем не было страшно. Я облегченно вздохнула – земля уже совсем близко. Но, взглянув вниз… о, Боже! Я оцепенела. Стоя у подъезда, этого не разглядеть. На обледенелом асфальте четко проступает контур упавшего человека. Он покончил с собой за пять дней до моего приезда. Его след еще не успел затянуться.

“Устал бороться.

Придется смириться, сдаться, что неестественно”

Разве мог знать Леша Абросимов, что наступит февраль двухтысячного года и я буду держать в руках его маленькую фотографию и не находить слов для первого абзаца? Леша Абросимов… В моей истории он первый, в истории этого дома, надеюсь, последний. А для своих родителей он единственный.

Я никогда не думала, что они захотят со мной встретиться, тем более на следующий день после похорон сына. Но они сами предложили: директор 13-й школы, в которой учился Леша, обмолвилась по телефону, что из Москвы приехал корреспондент. Они сказали: “Пусть приходит. Мы не хотим слухов о том, что наш сын был наркоманом”.

Алеша не пил, не кололся и не нюхал бензин. Он был болен сахарным диабетом. Десять месяцев назад попал в больницу с гайморитом (осложнение после гриппа), выписался с нормальными анализами, но вскоре родители начали замечать, что сын резко похудел, стал много пить – до 3 трехлитровых банок в день! Потом сильно высохли лицо и губы, он с трудом говорил. Мальчика отвели в поликлинику, без очереди сделали анализы. Диагноз – “сахарный диабет 1-го типа”. К этому моменту содержание сахара в крови достигло 22%, что во много раз превышает допустимый порог. Леша стал инсулинозависимым, инвалидом детства.

В больнице он пролежал месяц. Пришел в себя, набрался сил. После интенсивного лечения у диабетиков наступает так называемый “медовый месяц”, когда поджелудочная железа какое-то время работает сама и даже нет необходимости колоть инсулин. Этот “месяц” может продлиться три недели или полгода, но он обязательно закончится, и тогда… Алеша хорошо понял, что с ним произошло, и приготовился бороться за жизнь. Не так пугал диабет, сколько последствия, самые страшные из которых слепота и гангрена.

Он как-то сразу необычайно повзрослел. Отнесся к своей болезни предельно ответственно и серьезно. Записался в школу диабетиков, завел дневник, в котором фиксировал все свои действия по часам: куда ходил, сколько спал, а главное – что ел и в каких объемах (для врачей это очень важная информация, ведь от количества полученных организмом углеводов зависит доза инсулина), стал изучать медицинские книги. Выяснил о своей болезни столько, что на его сложные вопросы даже не могла сразу ответить сестра- медик. Он понял, что физические нагрузки “сжигают” сахар, и принялся активно заниматься спортом: бегал по 12 километров в день – “до фонтана и обратно” и каждое утро приносил маме из него воды – в доказательство. Леша надеялся таким образом избавиться от инсулинозависимости, справиться с болезнью естественным способом. Но уколы все равно пришлось делать, а это целая проблема. Инсулин по закону выдают бесплатно, но для определения дозы необходимо ежедневно измерять глюкозу в крови, а для этого нужен глюкометр и тестовые полоски, которых в России просто так не достать. Три недели отец Абросимова обивал пороги различных кабинетов в Минздраве республики только для того, чтобы в итоге получить ответ: “Расходы на приобретение тестовых полосок в республиканском и местном бюджетах не предусмотрены”. Слава Богу, знакомые бесплатно прислали из Германии все необходимые приспособления, включая специальные “ручки”, с помощью которых можно незаметно делать себе уколы в любом общественном месте ( достаточно просто ткнуть себя “стержнем”-иголкой). На первое время это оказалось настоящим спасением, правда, пошлина за посылку составила 875 рублей. Но разве это деньги, если дело касается здоровья ребенка?

Из-за болезни Леше приходилось много пропускать занятий, и он очень переживал, что отстанет. Кроме того, ему не хотелось, чтобы окружающие знали его диагноз. Поэтому он так болезненно отреагировал, когда ему не дали пройти полностью военную медкомиссию – сказали “не годен, и точка”. Это сильно его подкосило: задели ранимое мальчишеское самолюбие.

Как-то мама показала ему статью в немецком журнале: у человеческого организма есть потенциальные возможности, развивая которые реально полностью излечиться от диабета. Леша очень скептически к этому отнесся, сказал: “Только не в нашей стране”.

“Его убила жизнь”, – скажет потом кто-то из знакомых. Леша не хотел обременять собой семью. Татьяна Сергеевна, его мама, преподает немецкий в университете. Отец, Владимир Петрович, по образованию инженер-конструктор, работает наладчиком. Больших денег эти люди не зарабатывали, а лечение стоит дорого. “Ему нужно было есть много творога – он знал, сколько стоит этот творог. Нужны эти тестовые полоски – опять траты. И так во всем”, – родители сами называли причину смерти.

В кабинете директора меня ждали Алешины одноклассники, классный руководитель, школьный психолог.

“Порядочный, терпеливый, необыкновенно усидчивый”, “чемпион Карелии по шашкам”, “веселый-превеселый”. “Никогда грубость от него не услышишь”, – вспоминают девочки. “Он очень честен”, – говорит один мальчик, и видно, как много он вкладывает в это слово. “Если Лешка не готов к уроку, он не станет юлить, а прямо скажет: “Не выучил…” Удивительно, но все они говорили о нем в настоящем времени. “Леша так любит физику, что самостоятельно решает задачки, в которых никто из нас вообще ни бум-бум”. “Все, кого он знает, были его друзья”. “Мы с ним со второго класса…”. “Он всегда смеялся над своим недугом…” “Это шок! Шок!”…

“По его улыбке было видно, насколько человеку хорошо”, – сказала мне одна из родительниц. Она занимается школьной стенгазетой и однажды предложила ребятам написать маленькое сочинение “Как вы представляете жизнь в XXI веке?” Леша ответил строкой из известной песни.

“Есть только миг между прошлым и будущим…” Алексей называл жизнью каждый час, каждый день из тех шестнадцати лет, которые он сам себе отмерил. Когда он все задумал? В его “дневнике диабетика” есть только один личный комментарий, всего одна строчка о том, что внутри: “Устал бороться. Придется смириться, сдаться, что неестественно”. Несложно догадаться: эти слова – в конце дневника. Потом отец вспомнит, что сын его спрашивал: “Какова скорость падения с 16-го этажа?” Шутка, только и всего. Или задачка по физике, которую он планировал решить опытным путем.

Родители! Родители – это те, на кого в такие минуты страшно поднять глаза. Но меня потрясло то мужество, с которым они сами – об этом… Словно были рады кому-то выговориться. Показали мне те “ручки” и глюкометр, отвели в Алешину комнату. “Если вам не тяжело, пройдите, пожалуйста, и вы увидите, сколько книг он накупил для поступления, сколько тетрадок, словарей каких-то”, – говорила сестра. Я поняла – меня хотели уверить, что их Леша не думал о смерти. Он не сдавался – метил на юрфак, мечтал о МГИМО и о “бауманке”, которую закончил отец, составлял план действий на ближайший год. Я видела его: “1) физическая активность; 2) нормальное питание; 3) своевременный сон; 4) заложить базу по русскому, английскому, праву” и так далее. Строчки “покончить с собой” там нет. Она появилась у него в голове в начале этого года, 31 января или чуть раньше. Отец говорит, что накануне сын как будто постоянно о чем-то размышлял. У них была хорошая традиция – прогуляться вместе перед сном. На этих прогулках Алексей был менее разговорчив.

После первой попытки его спасли. Мальчик выпил 20 таблеток клофелина (отцовское лекарство “от давления”), а матери сказал, что хочет вздремнуть. Спал он слишком долго. Когда подошло время делать укол, он еле сумел открыть глаза. “Скорая” подоспела вовремя. Признаться в содеянном, глядя в глаза матери, Алексей не смог. Врачи попросили ее выйти.

В реанимации Алешу откачали. Через пару дней его перевели в общую палату гастроэнтерологического отделения. Утром пришел отец, принес вещи – тапочки, тренировочный костюм, носки, книжку. Проговорили час. “Сын был в прекрасном расположении духа, шутил, улыбался. Искренне себя осуждал”, – рассказывал Владимир Петрович. Я предположила, что, быть может, мальчика сгубила жалость окружающих, как известно, она унижает и… “Нет! Мы его никогда не жалели! Он не из той породы, кто нуждается в жалости, – отец не дал мне докончить мысль. – Я всегда воспитывал в нем мужчину. Даже в больнице говорил: “Быстрей выписывайся. У нас полно дел на даче”. И он согласился со мной. А когда я в дверях уже был, Алеша сказал: “Мне бы штангу надо”. И я ему пообещал”.

Просьба про штангу была последними словами, которые Владимир Петрович услышал от своего сына. Его в тот же день могли выписать. Договорились, что в шесть вечера Алексей позвонит домой и, если выписка состоится, отец принесет ему верхнюю одежду. В назначенный срок звонка от Леши не последовало. Домашние заподозрили неладное и сами позвонили. Услышанное заставило их вздрогнуть – мальчика в больнице не было. В тумбочке остались все его вещи: фрукты, книжка и… шприц-ручка. Охранники у входа его не видели, точнее, не запомнили: посетителей в палаты не пускают, встречи происходят внизу, и больные постоянно ходят туда-сюда.

Алеша сбежал как был – в тапочках, в рубашке… Сел в таком виде в троллейбус (добраться до злосчастной “высотки” пешком он не мог – это в 20 минутах езды от городской больницы, а на улице – минус пять). От остановки дошел до того дома, и никто, никто не поинтересовался, почему подросток идет зимой раздетый по улице! Кстати, любопытно было бы узнать, как он решил проблему с кондуктором: в Петрозаводске в каждом троллейбусе обязательно есть кондуктор. Или у него были деньги? На месте следователя я бы опросила кондукторов всех автобусов и троллейбусов, следующих по этому маршруту, они не могли не заметить “легко” одетого мальчика (конечно, в том случае, если он не поехал на какой-нибудь машине).

Разговаривая с жильцами дома, я выяснила, кто был самым последним человеком, видевшим Абросимова живым. Он живет на пятом этаже в том самом чертовом доме и видел, как молодой парень в тапках, в тренировочных штанах вошел в подъезд, они вместе сели в лифт и проехали пять этажей. “Вы выходите?” – спросил жилец. “Нет, мне выше”, – ответил парень. Какую кнопку нажал мальчик, этот человек не заметил, но не прошло и десяти минут, как он, случайно подойдя к окну, обнаружил его распластанным на земле.

Есть еще одна свидетельница – старенькая бабушка, которая живет одна и каждый день ровно в четыре часа выходит подышать свежим воздухом к подъезду. Леша упал прямо у нее на глазах, чуть не задев проходящего мимо мужчину.

Пройдет около двух часов, и в больнице раздастся папин звонок. Потом в милицию поступит сигнал о пропаже Алексея Абросимова и почти одновременно – о выпавшем из окна подростке. Мать Леши, возвращаясь с работы и проезжая мимо того дома на троллейбусе, увидит столпившийся народ, машины милиции и “Скорой помощи”, но еще два часа она не будет знать, по какой причине.

Вестником страшной новости станет какой-то дальний знакомый. Он позвонит в восемь вечера и скажет: “Кажется, я видел вашего сына”. Четыре часа Алексей лежал на земле, шерстяные носки на ногах его покрылись инеем. Какая-то сердобольная женщина накрыла его одеялом. Потом его оттащили ближе к дому – мешал проезду машин.

В день похорон ребята из класса жгли на этом месте свечи, принесли еловый венок. А на углу дома под снегом скрыта от людских глаз цветочная клумба. Полтора года назад там упал другой мальчик, ровесник Абросимова и его тезка. Они ходили к одному и тому же репетитору по русскому и литературе и, возможно, даже были знакомы, потому как оба жили в “Кукковке”.

“Я понимаю, что я – сволочь, но жить больше не хочу”

Это о нем я говорила, когда упоминала 2-й троллейбус. Семнадцатилетний Алексей Коновалов учился в знаменитом в Петрозаводске Державинском лицее – элитном учебном заведении для самых способных. Его одноклассником был сын губернатора Карелии Денис Катанандов, тогда его отец был еще мэром. Более половины ребят в классе стали медалистами. Леша не вошел в эту половину: просто не дожил до выпускного вечера. 28 мая 1998 года, в день экзамена по английскому языку, он вышел из дома в костюме, при полном параде, но до лицея так и не дошел. Днем девочки из параллельного класса видели его в центре города, в книжном магазине. Они спросили его, как сдал. Леша ответил на “отлично”. Им показалось, он был в каком-то возбужденном состоянии, вроде глаза блестели. Потом, вероятно, он сел в троллейбус и доехал до известного дома. Около четырех часов его обнаружили лежащим на земле. Очевидцы рассказывают, он еще дышал.

Через несколько дней родители нашли предсмертную записку: “Я понимаю, что я – сволочь, но жить больше не хочу. Извините за 50 тыщь, но они мне были нужны. Спасибо вам всем и прощайте”. Накануне у отца пропали деньги – по-новому 50 рублей. Леша сказал, что не брал. Сумма небольшая, и про нее быстро забыли. Как были потрачены эти деньги и знал ли Алексей, что извиняться за них придется в предсмертном послании, неизвестно. Возможно, он оставил их в каком-нибудь игровом зале – парень очень любил поиграть на компьютере. Кстати, вместе с запиской были обнаружены несколько рисунков – черепа и монстры, напоминающие чудовищ из компьютерных “игрушек”.

Официальная версия – парня сгубили чрезмерно завышенные ожидания родителей: мальчик не выдержал психологической нагрузки. Плюс сыграл роль так называемый комплекс младшего брата. Старший, Николай, отличался завидным трудолюбием и сильной волей: закончил тот же лицей, отслужил в армии, поступил в университет – в общем, являл собой образец целеустремленного и успешного человека. Естественно, что учителя и родители постоянно приводили его в пример. По словам классной руководительницы Софьи Шапиро, мама очень хотела, чтобы младший сын тоже учился в университете на юридическом, и прилагала к этому максимум усилий. Нанимались репетиторы, даже был просчитан вариант продажи квартиры на случай, если не удастся поступить на бесплатное отделение, – в Петрозаводске этот факультет самый популярный. Алеша чувствовал, сколько надежд возлагается на него, но внутренне был не готов к такому рывку. “Я помню его хорошим, добрым мальчиком, улыбчивым, – рассказывает Софья Шапиро. – Красивое лицо, складная фигура. Он был даже крупноват для своего возраста, но при этом совершенно инфантилен. В его характере наблюдались элементы затянувшегося детства, какая-то незрелость в глазах. Не особо старался в учебе, сильно хромал по русскому языку. Я часто ему говорила: “Пока не появится внутренняя потребность, толку от твоих репетиторов не будет”.

Одноклассники отзываются о погибшем Леше гораздо менее восторженно, чем ребята из класса Абросимова. Видимо, не находят ни единого оправдания его поступку.

Кто-то из них сказал: “Леха сошел с ума”. Слова, в шутку брошенные “англичанкой”: “От экзамена по моему предмету вас освободит только смерть”, – всерьез мог воспринять только сумасшедший.

После похорон родители в отчаянии стали выяснять обстоятельства самоубийства, передали по кабельному телевидению объявление с фотографией. Кто-то позвонил и сказал, что в тот день в течение долгого времени видел на крыше двадцать первого дома человека. Значит, Алексей бросился не сразу. Он смотрел на людей сверху вниз и решал, расставаться с ними или нет. Наверное, много курил. Может быть, выпил для храбрости. День был теплый – конец мая, лето на дворе. На нем был хороший костюм, белая рубашка, галстук – ведь он шел на экзамен. Мать, провожая его, даже сказала: “Какой ты у меня красавец!”. И вот посреди этого зеленого, цветущего мира, будучи молодым и здоровым, он разбежался и… все-таки прыгнул. Он должен был разбежаться – тело его слишком далеко обнаружили от дома.

Родители сказали священнику, что Алеша был психически больным, и его отпели. Всегда легче придумать реальное объяснение, чем мучиться неизвестностью.

За полгода до случившегося в лицее шел спектакль об Ахматовой. Из родителей в зрительном зале была только мама Алеши. Она сама шила сыну театральный костюм – желтую кофту, в спектакле он играл Маяковского. Об этом вновь вспомнили, когда нашли мальчика мертвым. Вспомнили и ужаснулись. “Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет…” Интересно, читал ли Леша Коновалов предсмертное письмо своего героя?

“Не нужно поминок. Позаботьтесь об Ире К. Она ваша вторая дочь”

Только одно самоубийство из четырех было совершено жителем этого дома. Это произошло 30 июня 1999 года в полшестого утра. Выбросилась Ира Алексеева с 13-го этажа. Ей было 23 года. Накануне она не ночевала дома, всю ночь мать не спала, нервничала. Но вот около пяти утра щелкнул замок – вернулась. Мама сразу успокоилась и задремала. Вдруг входная дверь снова скрипнула – Ира опять ушла. Куда? Ответ не заставил себя долго ждать. Вскоре пришла милиция – девушка бросилась с крыши. В предсмертной записке был сказано: “Мама и папа, я вас очень люблю и Диму, наверное, тоже. Не нужно поминок…”

Кто такой Дима и Ира К., узнать мне не удалось. Впрочем, текст записки – единственная достоверная информация об этой девочке. Получила я ее с большим трудом. Мне казалось, по дому # 21 на Ровио уже должна существовать отдельная папка. Но нет, оказывается, в Петрозаводске специально не ведется никакой статистики по суицидам – ни по взрослым, ни тем более по подростковым. Подробности по делу И.Алексеевой мне пришлось в буквальном смысле выпытывать, звоня то в архив городской прокуратуры, то в группу учета, а то и самому и.о. прокурора города. Меня отфутболивали от одного к другому, переносили разговор на “следующую неделю” или требовали разрешение пресс-службы МВД Карелии. Но, несмотря на усложненную до предела систему общения с прессой, я достучалась до человека, который нашел-таки это дело и продиктовал тест записки по телефону (ближе к делу меня не подпустили). Выяснилась еще подробность – Ира была изнасилована в 1996 году, злодей найден и осужден на четыре года. Таким образом, к июню 1999-го он вполне мог освободиться…

Со слов соседей, Ира была очень домашней, приветливой, вежливой девочкой. Симпатичной. Работала в продуктовой палатке через дорогу. Накануне смерти сделала модную прическу, покрасилась “перьями”. Женщина, опознавшая Иру, утверждает, что с ног ее даже не свалились шлепанцы (“а ведь у того мальчика аж ботинок разорвался” – это про Коновалова, его она тоже видела). Удивительная деталь. Разве в свободном полете возможно не потерять шлепанцы?

А началось все примерно три года назад. Труп первого самоубийцы одна из жительниц дома видела своими глазами: рано утром она вышла на балкон помахать сыну и увидела человека, лежащего на земле. Шел первый снег, и тело уже немного припорошило. Кто он, почему покончил с собой, с какого этажа выпал – ничего не известно. Валяется где-то в архивах дело, но отыскать его, не зная фамилии и точной даты происшествия, не представляется никакой возможности.

“Будут деньги – сменю квартиру”, – так думает почти каждый, кто прописан по Ровио, 21. “Что, других домов мало? Как магнитом сюда тянет. Кидались бы со своего. Им все равно, а нам здесь жить, – говорит свидетельница трех из четырех случаев. – Ирочкина мама, как узнала про последнего мальчика, пять дней на улицу не выходила. У меня неделю ноги дрожат. Страшно в подъезд войти. Вы только посмотрите, какой он у нас жуткий!”

Только ничем этот подъезд внешне не отличается от других… жутких подъездов в “спальных” районах.

Перед отъездом из Петрозаводска я зашла в больницу. Мне очень хотелось спросить у врачей, как могли они допустить такую халатность: ведь человек только что пытался наложить на себя руки, и вот он спокойно уходит, за ним даже никто не присматривал. От заведующей гастроэнтерологическим отделением Ольги Фетодовой я узнала, что у Леши Абросимова на момент поступления в палату не наблюдалось никаких признаков подавленности или депрессии. Он прекрасно шел на контакт, был разговорчив, даже весел. Ему предложили поговорить с психиатром, но он отказался. По закону человеку, достигшему 16 лет, не имеют право навязывать психиатрическую помощь, если он вменяем и находится в нормальном психическом состоянии.

К часу дня вопрос с выпиской был решен окончательно. Алеша сказал, что позвонил домой, но все-таки попросил разрешения остаться на ночь, если отец “вдруг не сможет поднести одежду”. Ему, конечно, разрешили. Он вернулся в палату и стал очень напряженно кого-то ждать. Как рассказал мне мужчина, лежавший с ним в одной палате, Алексей через каждые десять минут выходил в коридор и спрашивал у приходивших с улицы: “Вы не ко мне?”, причем делал это на полном серьезе, не дурачась. Потом долго сидел у телефона, словно ждал звонка. Периодически читал книгу – стихи Мандельштама. Перед самым исчезновением Леша подошел к окну, поинтересовался, нет ли термометра – узнать, сколько градусов “за бортом”. Термометра не было, и тогда он вышел…

Медсестра, дежурившая в тот день, объяснила, что не следила за мальчиком, так как по документам он был уже выписан, и пропажу его обнаружила только тогда, когда на его койку поступил новый больной. Справились внизу у охраны – никаких сведений. В этот момент позвонил Владимир Петрович, как они и договаривались, в шесть вечера. Все эти детали ему не могли передать, так как опросить мужчину из палаты мне пришло в голову первой. Врач и медседстра слушали его рассказ с большим интересом.

“Нам ли – брошенным в пространстве,

Обреченным умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть”.

Мария ФОМИНА,

Наталья МЕШКОВА – информационная поддержка,

Владимир ЛАРИОНОВ (фото)

Петрозаводск