Образ спектакля. Мастер-класс главного художника Российского академического молодежного театра Станислава Бенедиктова

​Молодежный образовательный проект «ТЕАТР+» РАМТ ведет с 2008 года. В этом сезоне в его рамках проходит цикл «Театральная академия», где представители разных театральных профессий рассказывают о секретах своего мастерства. Вот и главный художник театра, за плечами которого более полутора сотен постановок, народный художник России Станислав Бенедиктов ввел зрителей в закулисье на своем мастер-классе «Образ спектакля от А до Я».

Образ прежде всего – это очень индивидуально. Ведь когда мы смотрим на облака, каждый видит по-cвоему: один – белое и черное, другой видит в этих облаках существ, птиц, лебедей, змей. То есть он уже настроен на то, чтобы возникали ассоциации, включает свою фантазию. И получается, что театральное искусство, а в моем случае театрально-декорационное искусство, – это образный язык. Хемингуэй говорил, что образ ассоциируется у него с айсбергом, потому что он видит только верхнюю часть, а все основное находится под водой. И в процессе соприкосновения с искусством мы стараемся понять эту глубину.Образ рождается сугубо индивидуально в зависимости от характера творца, художника, режиссера, от прожитой им жизни, накопленных эмоций, от его «ноты»: мажорной или минорной. Ведь никого не устроит портрет, просто скопированный с человека, тогда лучше фотография, она объективнее. А любой портрет – это наше отношение к изображаемому объекту, то, как мы его видим. И если художнику понравился пейзаж, он страстно готовит краски и пишет его. А театральный художник в какой-то степени зависимый человек. Когда режиссер театра выбирает пьесу для постановки, художник, как правило, до того об этой пьесе и не ведал. Он, когда учился, думал, что будет все время делать «Гамлета» или «Ромео и Джульетту» Шекспира; Миллера, Гете. Никогда он не думал, что будет делать «На дне» Горького.Вот так живешь себе, живешь, сделал спектакль «Участь Электры», и спустя какое-то время вдруг возникает «Нюрнберг». Начинаешь читать пьесу – все действие происходит в зале заседаний суда. Причем это процесс не над основными военными преступниками, а уже второй, третьей очереди, когда судят людей, создававших законы, благодаря которым возникли все ужасы фашизма. И как люди относятся к этим законам? Они считают, что выполняли свой долг. Но один из них, очень совестливый, понимает, что виноват и что на нем лежит огромная ответственность. С одной стороны, к ним приезжает провинциальный судья, который так понимает свою профессию, что преступники, которые создавали эти законы, должны понести заслуженное наказание. С другой стороны, политическая ситуация так изменилась, что его руководство уже не заинтересовано в том, чтобы все будоражить, ковырять в этих ранах: «Давайте уже все забудем. Давайте жить, веселиться, есть нормально, развлекаться». И возникает проблема конформизма, проблема совести. В итоге судья добивается наказания, но ему говорят, что через несколько лет все они будут на свободе, что исторически и произошло.Вот подумайте, как художнику это показывать. Зал заседаний, что может быть скучнее? Есть фотографии этого процесса – и что, я должен все оформить так же? О чем тогда этот спектакль? В чем моя роль там? Слава богу, мы всю жизнь со студенческой скамьи провели с Алексеем Владимировичем Бородиным, режиссером спектакля, художественным руководителем РАМТа, и можем не только общаться междометиями, но и очень доверительно друг другу говорить, что нас сейчас трогает.Высказывает ли режиссер обычно какие-то пожелания о том, каким должен быть спектакль? Всегда по-разному, это очень индивидуально. Например, когда я в первый раз прочел «Берег утопии», было вообще непонятно, как его решать. Бородин говорил, что надо найти ход к этой пьесе. Он долго мучился, пока не нашел нужную стилистику, что все эти диалоги философские надо говорить очень быстро и с определенным юмором.И я оказался в страшной ситуации. Первым делом – там огромное количество мест действия. Это и усадьба Бакуниных в разные отрезки времени, потом Москва, кафе, Париж, кораблекрушение, Англия, издание «Колокола», кладбище. И это все на тебя наваливается. В первый момент возникает страх. Потихоньку шок проходит, и я занудно читаю, перечитываю пьесу, а дальше наступает момент рассуждений – о чем это все?Возникает ассоциация с философским пароходом, когда лучшие умы были вынуждены покинуть эту страну. И никто им не препятствовал, наоборот, их высылали. И какая-то демократическая мысль возникает, такая острая, что всегда бывает не очень угодной. И что такое наша страна? По ассоциациям – большая деревянная протяженность. И где они находятся, эти люди? Возникает образ палубы. Но нельзя на современном уровне говорить: «Они на палубе корабля. И вы, зрители, смотрите и помните – они на корабле». Должен возникнуть такой метафорический образ, который переливается, перетекает. Мы должны видеть, что опустившиеся столбы – колонны усадьбы, а когда один столб и поднятые крышки – полная ассоциация как раз с кораблем. Они разъехались – появился каток. Художник должен найти это пространство, его диалектику, импульс саморазвития.Бородин всегда был очень чутким к изобразительному искусству. Далеко не каждый режиссер понимает эскизные рисунки, большинство воспринимают только макет. Но, к счастью, на него даже система рисунков действует. И часто он тоже не может словами объяснить, что нужно, но возникают какие-то волны и доверие, что дает очень большую свободу художнику. Он сам многократно признавался, что его фантазия как режиссера начинает работать, только когда уже сочинено пространство. Наверное, в этом и секрет нашего такого долгого сотрудничества – каждый из нас ищет это неожиданное пространство и очень любит игру с ним. Одна из частей образа – это соединение рационального с эмоциональным, ведь каждый вносит туда то, что в итоге составляет подвижный образ.Но время меняется. Я сам стал заниматься театром во многом потому, что мне очень нравилась работа Вадима Рындина в «Оптимистической трагедии» Театра Таирова. Ступенчатый помост, переходящий в воронку, на фоне тревожного серого неба. Это был конечный образ того времени, воронка войны. Вместе с тем это был сложный образ. Какое-то время образ войны театральные художники воспринимали как дорогу. Что естественно, потому что люди шли на этой войне по дорогам от Москвы до Берлина. Вот и для меня он оставался таким застывшим.Давид Боровский, замечательный театральный художник, работал в театре на Таганке, сделал «Гамлета». Образ спектакля возник у него благодаря его фантазии: вязаный занавес, который движется и поворачивается, – образ, по сути, очень конкретный. Театр – это и есть занавес. Есть и судьба, и рок, которого нельзя миновать. И становится занавес таким многозначным, живым существом.Или тот же образ войны в спектакле «А зори здесь тихие…». Борт военного грузовика, из которого возникает очень лаконичный, емкий и удобный для театральной игры образ. Когда кузов приподнимается, то он становится своеобразной баней, и мы видим только обнаженные ноги и головы девушек; когда он разделяется на 4 щита, которые поднимаются, мы видим их «оборотную» сторону, фотографии мирной жизни, это очень трогает. А вот как показать топь, болото, когда все превращается в зыбкую твердь? Вот как показать, что все это в лесу происходит? Художник должен отрешиться от чего-то мелкого и прийти к этому большому. Сам Боровский писал, что он шел по киностудии и увидел, как грузовик проехал по брезенту, и его шины оставили «елочки». И он понял, это был импульс, что в его спектакле это и будет лес – брезент с отпечатками грузовика. То есть возникают рифмы, которые складываются в замечательный образ. Это пример художника, который в жизни находил очень точные, правдивые вещи и, привнося их на сцену, наделял новым образным качеством.Например, в спектакле «Деревянные кони» зрители проходили через сцену, которую перед этим очень хорошо мыли. И вот этот запах свежевымытого деревенского пола, который мы с детства помним, тоже играл на образ. Художник нашел бороны, которыми работают в поле. С металлическими мощными острыми зубьями, врезающимися в землю. И повесил их вертикально, сделав полки, поставил на них водку, а что еще в сельпо могло быть. И борона не стала боронить землю, а превратилась в образ колючего, острого, неуютного мира. Образ этого спектакля – запах вымытого пола и бороны, которые героев в жизни окружают. И эти образы невозможно штамповать.(стенограмма мастер-класса Станислава Бенедиктова целиком опубликована в интернет-газете о РАМТе «Рамтограф»)