Обнадеживающая бесприютность

…Звезды застыли в вышине. Почти не мигают. Светят далеко и тускло. Туманное пятно луны. Ее света не хватает на все пустынное пространство. Покашливает колченогий пес. Постукивает о стену сорванный ветром с крыши кусок жести. Порыкивают мчащиеся по шоссе машины. Потрескивают какие-то насекомые. Типа наших цикад. Но очень тихо. Час назад меня накрыла темнота. До огней, что слезились вдалеке, я так и не добрался. Уже собирался заночевать в ложбинке между барханами, когда вдруг заметил возле дороги эту хибарку. В очаге еще тлел огонь.

После Эквадора простерлась на моем пути пустыня. Имя ей – Атакама. В Перу ее начало. Основная же часть находится в Чили. Но мне с лихвой хватило ее перуанского отрезка. Это самая сухая и холодная пустыня в мире. Вокруг по обе стороны шоссе – песок и камни. Иногда попадаются ползучие колючие растения, кактусы, низкорослые акации. Между ветвями беззвучно прыгают маленькие желтые птички. День разгорается долго и неохотно. Солнце никак не пробьется через песчаную завесу.

Вдоль дороги по обочинам бросаются в глаза могилы. Чаще в виде простых крестов, пирамидок, но попадаются и склепы, и обнесенные оградками внушительных размеров надгробия в виде домиков. Это усиливает впечатление выморочности и безнадеги. Но в то же время это знаковая деталь пейзажа, зримая и запоминающаяся примета. В любом случае тоже жизнь.

Иногда в распадках встречаются небольшие поселения. В основном это низенькие хибарки, обставленные хворостом, пучками тростника, пальмовыми матами. Людей почти не видно. Основное население сосредоточено в прибрежных городах. На окраине Лимы я обратил внимание на песчаные горы. Их довольно отвесные склоны почти до вершин, которые венчали телевизионные вышки и огромные статуи святых, были сплошь покрыты маленькими, похожими на пчелиные соты домишками. «Если тряхнет, то посыплются, как груши», – заметил шофер Карлос, который подвез меня. Ну это я подумал, что груши. Перуанец, наверное, имел в виду другой плод. А может, даже и не плод вовсе. Сути дела это не меняло. Выражение лица моего спутника не оставляло сомнений в том, что стихия здесь в любой момент может тряхнуть основательно. Мало никому не покажется…

Повидал, поудивлялся и повосторгался многими чудесами природы. В полнеба радужный нимб над одним из мощнейших и красивейших водопадов Игуасу на границе Аргентины и Бразилии, гейзеры Исландии, устремленные в небесную запредельность сверкающие ледяные пики Гималаев, дикая и вольная монгольская «степь степей» – память хранит все эти дива, как некие сказочные видения. Однако чаще всего та же память возвращает меня в пустынные края.

Я долго думал над этой избирательностью памяти, над ее своеволием, если хотите, даже прихотью так поступать. Вспоминаются другие пустынные земли, которые пересекал, в которые углублялся, с миром которых соприкасался. Аравия, Негев, Вади-Рам, Каракумы, ледяные просторы Арктики. Почему они? Почему пустыня? Что в ней такого, что заставляет напрягать мысль, тревожиться и искать ответы на самые сокровенные вопросы бытия. Может быть, в нем, в бытии, и разгадка? Как оно творится, как возникают и крепнут ростки жизни – все это в пустыне на виду, открыто взору, мыслям и чувствам.

В пустыне Вади-Рам завораживало все – песок, скалы, небо. И я никак не мог понять, что именно здесь вызывает чувство первородства, которое необыкновенным образом соединяло в себе отрешенность от всего земного и одновременно тесную связь с его природными реалиями.

Однако по мере того как я проникал вглубь этого удивительного пустынного уголка, становилось понятно: причина всему – свет. От красновато-золотистой поверхности долин – местами щебнистой, местами с наметами песка – исходило мягкое сияние, которое, казалось, передавалось и подернутому трогательно-нежной, пусть даже чуть смазанной, голубизной небу. Сквозь песчаную дымку неярко светило солнце. Его лучи отражались от повисших в воздухе песчинок и рассеивались по всему пустынному пространству, по которому по обе стороны долины торчали причудливо выветренные скальные исполины.

«Богоподобный гортанный простор» – такими словами один путешественник выразил свое впечатление от этого пустынного ландшафта Иордании. В его облике есть даже что-то неземное. Недаром этот пустынный пятачок называют Лунной долиной. Здесь бытие и небытие как бы сплавляются, представляя собой сгусток жизни удивительной силы и скрытой энергии.

Что ж, пустыня – это первозданность, если и не причина всего сущего, то точно предтеча земной жизни. Так могла выглядеть планета, когда только-только сотворилась. Вообще-то взгляду в пустыне зацепиться не за что. А хочется и смотреть, и наблюдать, и думать. Я это и пытаюсь делать. И в результате обнаруживаю удивительные вещи. Как, например, этот маленький грибок, торчащий из песка. Он выткнулся из-под земли и сам удивился, как вдруг оказался не на лесной опушке или цветущем лугу, а среди раскаленных песков.

Наглядное и очень убедительное свидетельство силы грибной первожизни. Ведь именно грибы миллиард лет назад первыми стали оживлять земную пустынную твердь. Кстати, подаксис пестичный, который попался мне среди песков, оказался вполне съедобным видом. Нередко я замечал между барханами, посреди щебнистых пустошей одиночные сухие бескорые деревья с кривыми стволами и зонтичными кронами. Тень от дерева серенькая, жиденькая, но все же защита, спасение от зноя. Даже дровишек для костерка можно наскрести. Одна проблема – колючки!

Сворачивая с шоссе в сторону этих деревьев, я тут же соскакивал с велосипеда и катил его, максимально приподымая. Кстати, племенной закон бедуинов запрещает уничтожение живых деревьев, наказанием за это может быть штраф, состоящий из трех двухлетних верблюдов или их денежного эквивалента. Среди пустынных кочевников бытует пословица: «Убийство дерева подобно убийству души». Корни растений тут, в пустыне, упорно пронзают сухую безводную почву. Чем глубже, тем выносливее и крепче порода, вид. Закон выживания. Кто выжил, тот и обрел силу и право на жизнь.

Пустыня – это одиночество. Но оно тут особого рода. Ты одинок точно так же, как одиноко человечество. Твое и его одиночество здесь, среди диких пустынных просторов, органичная и неизменная субстанция вечности. Поэт недаром сказал, что «пустыня внемлет богу». Живая земная твердь здесь, будто изнывая от своего одиночества и тоски, устремлена к небу, где… там, конечно, тьма и пустошь, но все же, если очень возжелать и прислушаться, то можно услышать, как «звезда с звездою говорит». И ты вроде уже не один.

Впрочем, как и среди каменистых пустошей, барханов и песчаных дюн. Свято место пусто не бывает. А что может быть святее матери-земли, как бы она ни выглядела. Пустыня распахнута ветрам и открыта взору. В ней легко вычленить детали и вникнуть в суть штрихов и шажков творения жизни. И тут же, кстати, вникнуть и достойно оценить важность потуги и самоотверженности этой малости. Такыр… бархан с гребнем в виде полумесяца… еще бархан с плоской верхушкой… опять такыр с потрескавшейся глиняной коркой… седловина между двумя барханами – таковы Каракумы, где мне довелось побывать с бригадой ашхабадских колодезников.

Под вечер, когда немного спадал зной, я удалялся от лагеря, лежал на старой, расползшейся по краям чабанской кошме и разглядывал следы на песке. Прерывистые линии, петли, вереницы точек, бороздки, бугорки. Кто? Откуда? Куда? Пробую ответить и на эти вопросы, разгадать маршруты «наследивших» существ. Возле хворостинки селиня (травка такая) вдруг возникла крохотная ящерка. Она застыла, лишь хвостик работал – изгибался дугой, касаясь острой головки.

Снизу он был украшен черно-белыми полосами. Ящерка дернулась, и вот она уже возле другой травинки, еще дернулась – совсем не стало видно зверька. На песке осталась лишь цепочка запятых. Прополз жук-черноголовка. Быстро-быстро перебирал шестью лапками, за ним протянулась колея, похожая на тракторную. Жуков было много. Они десятками сновали между кустами. Я стал за ними наблюдать и увидел, как одни роют норы, черными тельцами выталкивая песок к выходу, другие катят шары, слепленные из овечьего помета, при этом двигаются задом, удерживая добычу двумя длинными цепкими задними лапками. Катят в нору, домой, чтобы накормить будущее потомство, чтобы под песчаной крышей было мягко, тепло и вкусно пахло.

Природа везде щедра на сюрпризы. Главная туристическая изюминка Херсонщины – Алешковские пески. Их тут даже называют Сахарой. Это, пожалуй, самый обширный пустынный песчаный массив в Европе. Выметенных ветрами пустошей хватает и в других местах Дикополья. Так раньше назывались степные южные просторы между Днепром и Азовским морем.

Путешествуя по этим родным мне с детства местам, я не раз был свидетелем того, как деревья, телеграфные столбы, стога сена, дальние курганы вдруг отрывались от земли и как бы плавали в воздухе. Часто они еще и отражались в блестящих водных плоскостях под ними. Иногда впереди на серой асфальтовой ленте вдруг возникали лужи. Казалось, что гладкая матовая поверхность впереди вся полита водой. Когда подъезжал ближе, конечно же, никаких луж не оказывалось.

Случалось, на степных плоскостях вдалеке показывались озера там, где наверняка их не должно было быть. Все эти явления известны как мираж, который степняки издавна называли маревом или маной. Доводилось наблюдать мне миражи и в азиатских пустынях. Тут видения были совсем уж фантастичными. «Именно в середине Азии сплетаются сказка и явь. Никакие европейские мерки не годятся здесь», – писал Николай Рерих об азиатских пустынных нагорьях.

Внезапно на горизонте в знойном мареве возникали храмы, вырастали башни, двигались вереницы верблюдов, медленно плыли парусники. И пусть все это в заоблачных недостижимых далях, в ином, запредельном мире, но все же не сонные химеры, не совсем грезы. Пока ведь земля еще вертится (и вокруг светила, и вокруг своей оси!), а вместе с ней, планетой и нами, продолжает твориться жизнь во всех земных пределах. Значит, есть цель и есть куда и зачем стремиться. И уже увереннее шаг, реальнее мечта. И ты рано или поздно достигаешь очередного островка жизни, очередного оазиса. Это тот счастливый сказочный случай, который тебе обязательно выпадет по дороге, которую выбрал…

Кому-то повезло. Кому-то – не очень. А кому-то совсем не посчастливилось оказаться в нужное время и в нужном месте. Речь о времени и месте рождения. Мы не властны над временем, времена мы не выбираем. А вот сменить насиженное (пусть даже не по своей, а по воле обстоятельств) место, выбрать и определить свою дорогу и отправиться по ней к «нужному» месту вполне по силам человеку. И нестрашно (а может, и очень желательно!), если дорога эта будет долгой и трудной, проляжет через пустыню, через мытарства и лишения. Аравийская пустыня, по которой пролег мой египетский маршрут к Красному морю, – сухая и мертвая земля, которая ничего не родит, пустота.

В хрониках ее называли «великою и страшною пустынею», «пустою и необитаемою землей сени смертной». Но в то же время это и яростная и завораживающая окоемная ширь, дикий простор, свободное пространство, которое в любой момент может быть чем-то заполнено. Хотя бы тем же ветром. Пусть даже это будет пыльный жесткий самум. Он пронесется над пустыней, пыль осядет, дали прояснятся, и аравийская пустошь снова станет чистой и девственной, как в первый день сотворения мира. И все у него еще будет: и цветы, и деревья, и звери, и люди, и города.

Один исследователь скитаний Гоголя так охарактеризовал его охоту к перемене мест: «Но дорога – это бесприютность особого рода: обнадеживающая». Так вот, пустынная бесприютность – это прежде всего надежда, возможность начать жизнь с чистого листа. На ровном пустынном месте легче строить, возводить новое, чем на обломках старого, посреди мусора и разрухи. По Аравийской пустыне пролегла дорога евреев из Египта. Сорок лет выводил оттуда Моисей своих соплеменников. Долгое и тягостное это было странствие. Урок всем нам? Всему человечеству?

…Утром я, мысленно поблагодарив хозяев хибарки, отправился дальше по пустынной дороге. В привычном ритме. С привычным настроением и мыслями. Очень медленно и почти беззвучно движутся по пустыне караваны. Только так тут протекает жизнь, только так тут можно достичь цели. Я это быстро понял, поэтому не тороплюсь наматывать километры. Их впереди не одна сотня и даже тысяча. Поэтому я стараюсь не заглядывать далеко вперед. Мне все равно не достичь горизонта.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора