«Ну можно хоть одного ученого?». Выпрашивала академия вакансию в ЦК КПСС

На страницах «УГ» нередко появлялись публикации из национальных республик России, печатались работы известных педагогов. Очерк Анатолия ЦИРУЛЬНИКОВА посвящается двум замечательным ученым, членам Российской академии образования.

Два года назад в Элисте я побывал в гостях у старейшего, еще со времен АПН СССР академика, педагога-математика Пюрви Мучкаевича Эрдниева.Хотя ему девяносто два года и он инвалид войны,  недавно еще ходил,  без ноги,  читать лекции в университете. Лицо без единой морщины, гладкое, улыбающееся.- Вы в начальной школе работали? – спрашивает меня. – Нет.- Жалко… Повозишься с ними, семилетними, восьмилетними – поймешь…Биография академика такова. В 1941 году поступил в педучилище, но началась война, и на этом его образование тогда закончилось. Но после войны Эрдниев продолжил учебу. «Один правильный вывод я сделал, – говорит. – В педагогике надо идти нормальным путем». Обычно бывшие фронтовики учились на заочном отделении, а Пюрвя, несмотря на рождение сына, пошел на очное.   «Нормально, – говорит. – Науку я подхватил из первых рук…» Курс лекций по геометрии читал польский профессор Закан.  «У него интересные задачи, вот, смотрите, – рисует  Эрдниев два треугольника. – Высота и основания разные. Надо найти такую прямую, параллельную основанию, чтобы отсекала равные отрезки… Я решил: можно найти такую прямую. Профессор Закан удивился: «Как ты это решил?» Мне повезло, он бежал из Варшавы. Тогда много  было польских педагогов. Их в Сибирь не сослали, и они работали…Потом, – продолжает рассказывать свою научную биографию Эрдниев, – связался с Академией наук, слушал лекции академика Анохина – ученика Павлова. В русской науке тогда подняли на щит понятие «обратная связь».  Сделали направлением физиологии, и, работая в школе, я об этом слышал. …Но из этого следовало, – академик Эрдниев лукаво улыбается, –  вот что. В математике есть понятие «обратная задача». 5+3=8 8-3=5… Получается структура. Укрупнение. Упражнения… Так возникла моя кандидатская. Задача по «обратной связи». Эта связь недостаточно оценивалась. Я послал статью в журнал «Математика в школе». Убедил, что это очень легко: ученик решает задачку, два-три значения – и усвоил…» Защищался он в Москве. «…Во время войны же все калмыки были сосланы, – говорит он о другом, а может быть, о том же самом. – Перемещение было ограничено. Комендатура следила,  куда пошел. …Да, дешевый способ решения задачи. Армии нужно мясо. Калмыков – в Сибирь. Скот отобрали, на мясокомбинат – и мясо на фронт. Я на белорусском направлении воевал… Мы своим скотом помогли в сорок третьем Красной Армии. Это брехня, что весь народ – бандиты, предатели. Скот был нужен. Сталин Рузвельту руку пожал. Второй фронт открыли. Надо было кормить».«Не понимаю, – говорю я академику Эрдниеву (я действительно не понимаю этот дикий способ решения задачи). – Зачем весь народ в Сибирь? Могли же просто отобрать скот».  Он смеется: «Просто нельзя. Крестьянин же с топором…»«Вот такая обстановка, – уточняет Эрдниев. – Скота много в степи. И как раз белорусский фронт. На Минск. Я тогда младшим лейтенантом служил. Так что своим скотом мы сильно помогли наступлению. Надо же накормить солдата куском мяса».В общем, на войну он уходил из здешнего педучилища, а после войны продолжал образование в Барнауле, потом в Ставрополе работал в пединституте, когда стало возможно, в Элисте, когда половина выжившего населения вернулась из депортации… Написал методические работы, серию книг для начальной школы, потом продолжил – с пятого класса по девятый. Издал учебник «Аналогия в задачах». Но в основном, говорит, занимался начальной школой. И на базе его разработок человек двадцать защитили кандидатские диссертации…В Академию педагогических наук он попал не сразу. На педагогическом олимпе восседали партработники и чиновники Минпроса, ученому надо было совершить нечто выдающееся, чтобы пробиться. Приходилось, как и теперь, доказывать, что наука имеет право на существование. Рассказывают, один из вице-президентов АПН объяснялся в ЦК, выпрашивая разрешение на вакансию члена-корреспондента: «Понимаете, он  ученый, ну можно хоть одного ученого?..»Эрдниев был из этих.  «Я, – говорит, – контактировал с академиком Анохиным Петром Кузьмичом – правой рукой академика Павлова. Зачем мне это было нужно? Да то, что они там делали, – это же физиологические основания обучения. Основы проблемы противопоставления… Оказывается, условный рефлекс возникает на основе двух раздражителей на небольшом промежутке. Мозг работает, когда сравнивает, когда включается механизм  сопоставления. Отсюда я сделал вывод, и это есть в моих учебниках: сложение и вычитание надо изучать вместе, на одном уроке. То же самое дифференциал с интегралом». «Укрупнение?» – «Да, минимум две задачи, прямая и обратная. Вот в чем дело – пара задач, а не одна. Целый урок решать задачу на сложение  никуда не годится. Надо, чтобы и на вычитание…Человек, как и животное, имеет два глаза, два уха,  это не случайно, весь мозг настроен на парное. Пара задач, пара раздражителей. Прямая и обратная задачи. Прямая и обратная теоремы…» – убеждает меня,  как когда-то своих оппонентов, Пюрвя Мучкаевич. Я пытаюсь объяснить ему, зачем приехал, он смеется: «Все сделано, дорогой товарищ, одно реагирует на другое, так что все захвачено».  И я не понимаю, о чем идет речь, то ли его мысль путается, то ли моя. «…Это же переворот в мировой науке. Нобелевская премия…» – говорит он про физиолога Павлова, который так неожиданно повлиял  на его собственные открытия в педагогике.Сколько прошло лет с того времени! Теперь это классика – эрдниевские «укрупненные дидактические единицы». Азы методики: на одном уроке дети осваивают сложение и вычитание,  прямую и обратную теоремы. Как может быть по-другому? А ведь было, да и сейчас во многих школах России изучают по отдельности. «Это мне повезло, – повторяет он. – Из Сибири нас отправили на курсы в Москву, я слушал лекции Анохина. Думаю:  вот оно…»И  без перехода  о другом, как будто излагая «обратную  теорему»:«…Мы удивлялись во время войны: Восточная Пруссия – полный порядок. Каждая склянка в ряд выстроена, дощечка на каждом дереве. Такой фриц хозяин. Рядом, через дорогу, латвийская деревня – грязь, как у нас в Элисте. Культура – это же веками…Да… – возвращается он мыслью к обратной связи. – Если бы приказом министра просвещения ввели требование во всех школьных учебниках употреблять такие задачи. Реши задачу. Составь обратную. Тоже реши…Я работал в Ставрополе в пединституте, приезжаю в Москву к министру, говорю: «Привез новую методику». Тот вытаращил глаза. Послал к вице-президенту АПН Маркушевичу. Я тому докладываю: «Вот методика противопоставлений. Дайте мне любую московскую школу, я проведу урок». Разрешили. Провел два урока в присутствии инспектора. Тот отзвонил. Дали положительный отзыв. Корреспондент «Учительской газеты» написал статью. Мне в жизни повезло…» Прощаясь, я спрашиваю, как ему удается так хорошо выглядеть в его возрасте.«Основное тут», – показывает он рукой на голову. Первый раз я увидел академика Геннадия Никандровича Волкова десять лет назад на выборах в РАО, куда я избирался по специальности «История педагогики». Я подошел к нему преподнести книжку, он улыбнулся и сказал: «А у меня уже есть» – и показал другую, небольшую книжечку о Якутии  «Девять ночлегов с воином, шаманом и кузнецом». Что-то он сказал хорошее, я не помню. Тут подошел старый академик, бывший работник ЦК КПСС, с которым у меня теперь, кстати, хорошие отношения, взял его под руку и, уводя от меня, спросил: «Вы за кого собираетесь?» – «За Цирульникова». – «Ни в коем случае. Надо голосовать за…» Дальше я не расслышал. Но уверен, что Волков проголосовал за ту маленькую якутскую книжечку. Позже я давал ему почитать то, что писал  о жизни и образовании в разных городах и весях, и он радовался, как будто написал сам.  У него была эта неизменная черта таланта – радоваться за другого человека, если у него что-то получилось.  Мы были знакомы недолго, но у нас сложились какие-то особенные, близкие, человеческие отношения. Я младше его, но мы дружили. Он как-то  (мне даже было неудобно)  слишком уж высоко оценивал мою скромную работу, книги. В одной из своих последних книг, изданной в Калмыкии маленьким тиражом в триста экземпляров, я, к сожалению, не видел ее, только слышал от него, он много цитировал из моих книжек, размышлял, говорил, что идет  по моему следу. Я изумлялся: как это он идет по моему следу, а не я по его? А вот так, он, видимо, не смущался, если находил что-то, с его точки зрения, интересное, идти по следу. Учиться… Впрочем, это же известно, черта настоящего учителя – учиться у ученика.   Он говорил, что в книге беседует со мной. И в разговоре нередко так выражался: «Великий Цирульников». Мне было страшно неудобно. Ну да, занимаюсь делом, что-то вроде сделал, но какой же я великий? Потом я услышал: разговаривая с другим человеком, он тоже назвал его великим. Но это не было лестью. Я потом думал об этом и понял. Волков ведь был чуваш, ну не из малого народа, но небольшого. И, занимаясь этнопедагогикой, он имел дело тоже с небольшими по численности народами, вообще с народной педагогикой, которую создают и используют обычные люди, так сказать, «маленький человек». Почти чеховский. А Волков смотрел на него по-другому, видел его возможности, богатейшие потенции. И говоря «великий», используя это выражение в обыденной речи, он как бы возвышал этого небольшого человека, да, похоже, что так…Сам он по облику, по характеру был человеком светлым, это сразу было заметно. По-моему, он был белой вороной в академии, где царили другие нравы. В нем ничего не было чиновничьего. Он не умел отказывать людям. Его пытались использовать в каких-то там играх, но из этого ничего не выходило, было сразу видно, что он не для этого.  Его книги тоже не походили на обычные книги по педагогике. В них не было ничего претенциозного, наукообразного. Они больше, по-моему, напоминают книги Песталоцци, Макаренко, Сухомлинского,  те, что остались в истории. Его «Педагогика любви», изданная в Якутии, даже по стилю  поэтична, как книги великих педагогов.Но если бы это не было наукой, то к нему бы не тянулись люди, занимающиеся этнопедагогикой разных народов, не возникали бы исследовательские группы и лаборатории этнопедагогики (как, например, в Калмыцком университете), ответвления его научной школы и педагогической мысли, многочисленные ученики.Я помню образовательную ярмарку в якутском Вилюйске, 40 °С жары, на которой происходило трехчасовое или более того награждение учителей. Волкову было уже за восемьдесят, он неважно себя чувствовал. Я стоял рядом с ним и тихонько сказал: «Геннадий Никандрович, может, пойдете посидеть в тень?»  «Ничего, –  ответил он, – я постою». Он не хотел в тень, он стоял на солнце, понимая, что на него смотрят, что собравшимся сотням, тысячам учителей важно получить награду из его рук, услышать его одобряющие слова поддержки. Он был на солнце в прямом и переносном смысле слова.  Помню его обаятельную улыбку, открытое лицо положительного человека.  То, чего нам всем сегодня так не хватает. Я бы сказал, он был Великий маленький человек. В том смысле, что, как все люди, обычный вроде человек, живущий обычной жизнью, представитель своего небольшого народа, этноса. И в то же время многих этносов и народов, всего, может быть, человечества…