Нобелетерапия. Миру оказалась важна история чувств советского человека. А нам?

Светлана Алексиевич – самый обсуждаемый и осуждаемый нобелевский лауреат этого года. Но, кажется, по-прежнему те, кто выступает против награждения ее премией по литературе, как и в случае с Пастернаком, книг автора не читали. А зачем? Большинству достаточно факта жительства писательницы за границей (хотя больше года назад Светлана Александровна вернулась жить в Белоруссию) и активных высказываний в прессе против Путина и присоединения Крыма Россией.

Лично я благодарна Нобелевскому комитету за то, что хотя бы читающая публика получила весомый повод прочесть эти книги. Соглашусь со швейцарским социологом Жаном Россио в том, что чтение Алексиевич этически необходимо, хотя это адская работенка для сердца современного человека.  Светлана Алексиевич писала свой документальный цикл «Голоса Утопии» – внутреннюю историю нашей страны, охватывающую около семидесяти лет, – более тридцати лет. Величие замысла – написать «энциклопедию «красной жизни», конечно, родилось не сразу, но одна книга потянула за собой другую, третью, и идея встала в свой могучий рост. Ни у кого из ее коллег по документальному жанру такого охвата и цельности нет. Не говоря уже о теме – крахе целой эпохи и зарождении новой. Она поговорила с тысячами людей. Итог – пять книг о главных болевых точках нашей новейшей истории: Второй мировой войне глазами детей и женщин («У войны не женское лицо», «Последние свидетели»), войне в Афганистане, пропущенной через сердце матерей («Цинковые мальчики»), техногенной катастрофе  («Чернобыльская молитва») и распаде «красной империи» («Время секонд хенд»). Поскольку невозможно сказать обо всех, остановлюсь на двух – первой и последней книгах цикла. Повесть «У войны не женское лицо» отдельной книгой вышла в 1985-м миллионным тиражом и сделала автора знаменитой. Многих потрясло ее кредо: «Я пишу не историю войны, а историю чувств. Я историк души». А кто чувствует глубже, ярче, тоньше, чем женщина? «Когда женщины говорят, у них нет или почти нет того, о чем мы привыкли читать и слышать: как одни героически убивали других и победили. У «женской» войны свои краски, свое освещение и свое пространство чувств», – говорит Алексиевич в начале книги. И удивительное дело, оказалось, мужчины боятся этого «негероического пространства» и всячески его замалчивают: даже мужья-фронтовики запрещали своим воевавшим женам рассказывать про бытовуху, о том, что и составляло их жизнь на войне. О том, что для отчаянных девчонок, сбежавших из дому защищать Родину в 16, 17, 18 лет, не было ничего ужаснее, чем ходить три года в мужских трусах и сапогах 42 размера (потому что присутствие женщин на войне не предусматривалось нашими военными стратегами вообще), что больше всего они боялись умереть некрасивыми. О том, что женщин в плену ждала мучительная смерть, потому что фашисты боялись этих «гермафродитов», не верили, что нормальные женщины способны воевать. Но как заметила одна из героинь, на войне не болели и не сходили с ума, сходили с ума уже после нее. Кто-то не мог родить или рожал детей с отклонениями («мой грех», «я наказана за то, что убивала», каялись они). Да у них и отнято было их женское естество в этом мужском аду: по воспоминаниям очень многих, у них не было месячного цикла всю войну. Их молодость и красота пришлась на войну. Там же они постарели в свои двадцать. И все же любовь была, была, была и в тех нечеловеческих условиях! Вот одна из этих потрясающих историй: молодая пара вместе прошла почти всю войну. Муж погиб уже в Восточной Пруссии. Но жена не дала его хоронить в общей могиле.  Думали, что она сошла с ума, а она дошла до Рокоссовского с просьбой отвезти его тело в родную Белоруссию. «Я не мужа хороню, я любовь хороню… У меня нет от него детей. Дом наш сгорел. Даже фотографии пропали. Если я его привезу на родину, останется хотя бы могила. И мне будет куда возвращаться после войны», – сказала она командующему фронтом. Он поцеловал ей руку и дал… специальный самолет на одну ночь. Их были миллионы – не только на передовой, но и в партизанских отрядах, в подполье, на трудовом фронте. Как же встретила их Родина? Женщин словно стыдились. Они скрывали свое военное прошлое, раны. «Кто тебя потом на работу примет, кто замуж возьмет? Мы даже награды не носили. Мужчины – победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. У нас, скажу я вам, забрали победу. Тихонько выменяли ее на обычное женское счастье», – горько заметила одна из героинь. Светлана Алексиевич вернула их истории миру…Как проявляется художественное, авторское начало в книге, разобранной на цитаты нашими и западными кинематографистами? В отборе и построении материала, конечно, и в том, какое чувство книга рождает у читателей. Через ужасы она проводит тебя через катарсис. Потому что эти женщины, несмотря ни на что, сохранили свой главный дар – любить. Последняя ее героиня, санинструктор, вспоминает, как во время самых страшных боев в Сталинграде тащила попеременно двух раненых – нашего танкиста и немца: «Не может быть одно сердце для ненависти, а второе для любви. У человека оно одно…»  Завершающая цикл книга, вышедшая в 2013 году, – «Время секонд хенд» – намного сложнее и по структуре, и по чувству, которое производит. Истории для нее Светлана Александровна записывала десять лет по всему бывшему Советскому Союзу. Охватываемое книгой время – от начала перестройки до событий на Болотной площади.  Автор исследует, что такое советский человек, и как бывает в момент гибели, перед тобой проносится все плохое и все хорошее. Кажется, она дает высказаться всем – интеллигентам, растерявшимся от свободы быть безработными, ушлым мальчикам, сумевшим встроиться в дикий капитализм и выжить, честным коммунистам, посчитавшим перестройку предательством, бывшим узникам лагерей и их палачам, нищим пенсионерам, для которых что красные, что белые – все едино, «как ели макароны и картошку, так и едим», таджикским гастарбайтерам, которых не бьет только ленивый хозяин, матерям, у которых в этом хаосе гибнут дети. Господи, сколько оттенков горя! Боли как искусства, потому что у наших людей, казалось, не осталось ничего, кроме страданий, в них они находят свое достоинство и оправдание.Книга – подарок историкам, которые будут разбираться с этим странным и важным для всего человечества отрезком времени. Нам же сейчас читать это тяжело, горько и неприятно, потому что жизнь с теми же установками продолжается. Все еще рифмуются истории перестроечного бизнесмена, который не женился на внучке старого энкавэдэшника, в порыве откровенности рассказавшего, что они не успевали выполнять план по расстрелам, рука висела плетью к концу смены и въевшуюся в тело кровь приходилось отмывать одеколоном вплоть до пояса, и минской студентки, вышедшей на мирный митинг протеста против фальсификации президентских выборов в 2010-м. Этих девочек и мальчиков – первое «непоротое поколение» – заставили пройти практически через те же унижения и пытки, что и их прадедов и прабабушек в сталинских тюрьмах. И ведь палачи снова нашлись… «В школе нам говорили: «Читайте Бунина, Толстого, эти книги спасают людей». У кого спросить: почему это не передается, а дверная ручка в анус и целлофановый пакет на голову передается?» Я сознательно не говорю о литературных достоинствах книг Светланы Алексиевич – сам жанр документальной прозы еще не вошел в наше сознание как полноправный член большой литературы. Одного не могу понять: в чем антироссийскость этой премии? Книги Алексиевич – правда о наших бесконечных страданиях за гранью добра и зла. Подвиг покаяния, пусть не от всех нас, но за всех. И то, что этот колоссальный труд оценил западный мир (заключение Нобелевского комитета, по-моему, звучит как поклон: «За многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время»), а не Россия, симптоматично. Больной по-прежнему отказывается признавать, что он болен. Так что я назвала бы эту Нобелевскую премию терапевтичной, как ласковые слова медсестры в госпитале. Хорошо бы, правда, нам уже перестать любить свои страдания и вырваться из этого круга… Сейчас, кстати, Алексиевич пишет новую книгу – о любви.