Никто, кроме нас. Чтобы найти свое место в жизни, нужно время

Сергей ГОВОРУХИН – член Комиссии по правам человека при Президенте России, член Союза писателей и Союза кинематографистов. Работал военным корреспондентом в зонах боевых действий в Таджикистане, Чечне, Афганистане и Югославии. Участвовал в тридцати боевых и трех специальных операциях, в Чечне был тяжело ранен. Говорухин награжден несколькими правительственными наградами – орденом Мужества, медалью «За отвагу». За художественно-публицистический фильм «Прокляты и забыты» он получил премию «Ника» Российской академии киноискусства, а за картину «Сочинение на уходящую тему» – премию города Москвы, кроме того, Говорухин – автор книг «Мутный материк» и «Никто, кроме нас…».

– Сергей, вы человек многогранный – пишете прозу, снимаете кино, возглавляете строительную компанию. Каким образом все это сочетается в одном человеке?

– На самом деле ничего хорошего в такой разносторонности нет. Я безумно страдаю от этого. Мне бы больше хотелось заниматься творчеством. Но, к моему глубокому сожалению, приходится заниматься, к примеру, строительным бизнесом, потому что, как это ни прозаично звучит, нужно на что-то жить. Одной литературой или кинематографом, если не размениваться на ширпотреб по части написания леденящих душу триллеров и постановок «мыльных опер», не проживешь. А я хочу оставаться творчески независимым человеком. Именно поэтому я вынужден зарабатывать деньги другим способом. Я всегда был носителем некоей творческой независимости, но оставшиеся годы своей жизни – чего греха таить, большая часть уже прожита – хочу посвятить кинематографу и литературе. Ведь для чего-то нас посылают на эту грешную землю. Меня послали заниматься творчеством, а на что и как я буду жить, можно махнуть рукой.

– А какую картину хотели бы снять?

– «Никто, кроме нас…» По повести, заглавие которой вынесено в название моей книги. Это история двух одиноких людей, которые самой судьбой предназначены друг другу. Правда, для того чтобы снять такую картину, необходима государственная финансовая поддержка. Пусть она минимальна, но если не будет и ее, тогда снять кино практически нереально. Имея так называемую государственную субсидию, проще искать деньги на картину в целом. Вообще странная ситуация в нашем кинематографе. Непонятно, чем должен заниматься режиссер: то ли кино снимать, то ли деньги искать на это самое кино.

– Имя вашего отца, известного режиссера Станислава Говорухина, помогало или, наоборот, мешало?

– На каком-то этапе мешало, на каком-то помогало.

– Но, насколько я знаю, поехать в зону боевых действий было исключительно вашим решением?

– Да, это так. Более того, отец пытался всячески помешать этой поездке. Когда я собрался лететь в Чечню, то никак не мог понять, почему мою съемочную группу целую неделю не сажают ни на один самолет, улетающий в Моздок.

– Тем не менее все-таки улетели?

– Да, улетел. Мы с отцом достаточно редко общаемся, никогда не жили вместе. Но в определенных критических ситуациях он всегда оказывается рядом. А вот когда отцы тащат своих сыновей в бизнес, кино, театр или еще куда-нибудь, не понимаю и не приемлю. Ведь от этого прежде всего страдают сами сыновья. Родители уйдут на небеса, и бедным отпрыскам придется разбираться с действительностью самим, без их поддержки. А они к действительности не приспособлены. И в основном благодаря родителям. Отец мне принципиально никогда не помогал. Но было бы неправильно утверждать, что я человек, сделавший себя сам. Потому что рядом со мной всегда были моя мама, мудрые учителя, да и отцу я крайне признателен за многие уроки жизни.

– А когда открыли себя как писателя?

– Писать начал давно, со школы. Причем ничего не записывал, а все откладывал в голове. С нетерпением ждал лета, каникул. Знал, что летом поеду к отцу на дачу под Одессу, где у меня будет отдельная комната, и там уж начну писать. Все так и случилось: я отвоевал себе комнату и стал записывать все, что хранил в памяти к этому дню. В голове у меня все хранится, как в компьютере: просто я с нужной полочки беру и пишу.

– А хотелось стать популярным писателем?

– Разумеется. Литература – это болезнь. И в отличие от медицинских эпикризов хочется, чтобы с историей этой болезни ознакомилось как можно больше людей. Тут и поджидало меня разочарование. Впрочем, как и многих других. Я рассылал свои рассказы во все журналы, но везде мне отвечали набором стандартных фраз: «К сожалению, сейчас мы не имеем возможности это публиковать, хотя видно, что автор человек талантливый…». Но теперь я благодарен и этому опыту. Мне понадобилось время, чтобы занять свое место в литературе. А тогда это действительно было сыро и беспомощно. Не всех нас можно пускать в литературу, а многих лучше не пускать никогда и ни при каких обстоятельствах.

– А кем хотели стать в детстве?

– Следователем! (Смеется). У меня был старший товарищ, довольно известный в Одессе человек, который успел отсидеть в сталинских лагерях. Поэтому, когда я ему сказал, что хочу быть следователем, он весь как-то потемнел лицом и сказал: «Хорошо, хочешь быть следователем, завтра поедем и посмотрим, как работают следователи». Утром мы пошли в одно из отделений милиции города Одессы. Когда мы подошли к воротам, навстречу нам выбежали три взмыленных оперативника с кобурами под мышками и спросили: «Дядь Валя, ты не на машине? А то нам срочно на задержание ехать, а машины нет». Я был просто поражен. Как? Оперативники и без машины? А как же детективы с их погонями, перестрелками, образами настоящих мужчин?.. Мы еще походили по отделению, и в течение часа я исчерпал свое желание стать следователем.

– Все, о чем пишете, взято из жизни или придумано?

– По-разному. Скорее все, о чем пишу, ближе к реальным событиям: где-то я что-то увидел, услышал, подсмотрел. Но есть вещи, которые абсолютно выдуманы, например, рассказ «Туманный край небес», где и сюжет, и герои вымышлены.

– В картине «Сочинение на уходящую тему» вы показываете ветеранов войны, которые пришли в День Победы на свой ежегодный праздник, но они чувствуют себя лишними, потому что здесь теперь веселится молодежь, не обращая внимания на фронтовиков. Вам не кажется это слишком категорично по отношению к молодым?

– Лучшая, если можно так сказать, прогрессивная часть молодежи очень малочисленна. Но и других я ни в чем не обвиняю. Я всего лишь хотел, чтобы они увидели себя моими глазами. По большому счету, они являются заложниками обстоятельств. Государство не может предложить молодежи никакой идеологии, кроме собственнической. Более того, оно и не собирается ничего предлагать. Все, что молодые люди видят по телевидению, все, что они читают, основано на антигражданской позиции. Это в своем роде потерянное поколение, и, к сожалению, не одно.

– Может быть, наше общество просто скатывается в социальную дикость?

– Да, мы доходим до критической точки вырождения. Вся эта безнравственная псевдокультурная гнусь, которой нас потчуют с утра до вечера, откладывается в подсознании. Сейчас в Комиссии по правам человека при Президенте России мы пытаемся разработать положение о создании комиссии по творческой и нравственной цензуре. Хочется надеяться, что такая комиссия будет создана, причем с достаточно жесткими полномочиями.

– А как же демократия?

– Мы скатились в такую пропасть, что выбраться оттуда можно только крайне жестокими методами. Если это вообще возможно. Я думаю, что Россия не готова к демократии. Мы получили свободу, но воспользовались ей, как дикари. Истинная свобода личности в первую очередь невозможна без уважения к другой личности. Я считаю, что наше будущее – социализм. Более того, я уверен, что к идее социализма рано или поздно придет все мировое сообщество. Не случайно самый устойчиво высокий уровень жизни в странах разумного социалистического устройства: в Швеции, Норвегии, Китае.

– Вы возглавляете Фонд ветеранов и инвалидов вооруженных конфликтов «Рокада». Чем занимается ваш фонд?

– В основном моральной и финансовой поддержкой военнослужащих и семей погибших. Люди нуждаются в лечении, протезировании, реанимировании наград, которые они заслужили, но не получили. Государство нам не помогает, средства приходится искать самим. К счастью, есть покровители, которые помогают нам в течение нескольких лет.

– Но есть и обнадеживающие перемены, например, в театрах вновь бывает много людей.

– Но театр от кризиса это не избавляет. Всю жизнь ставить только Шекспира или Чехова невозможно. А современной настоящей драматургии нет. То, на что ходит зритель, мало отличается от телесериалов. Это говорит об уровне культуры как художников, так и зрителей. То же самое и в школе. Как это можно, чтобы было пять учебников по истории? Причем все они плохие. Учебник должен быть один, но хороший. Такое впечатление, что все это делается сознательно.

– Что в нашей школе надо изменить?

– Я считаю, что в школе надо больше внимания уделять второстепенным предметам: музыке, физкультуре, труду, начальной военной подготовке. Правда, я сомневаюсь, что подобные предметы в современной школе вообще имеют место быть. Ведь что такое школа? Она дает базовые знания и приучает человека к организации своей жизни… Так вот она и должна дать эти базовые данные в течение, скажем, семи-восьми лет, а потом нужно переходить к профильному образованию. Зачем мучить гуманитария точными науками? Ему вполне достаточно определенного технического минимума. А вот принуждать писать сочинения необходимо всех. Человек обязан уметь грамотно излагать свои мысли. Да, сейчас разделили старшие классы на профильные, но все же это деление чисто формальное – ведь государственные экзамены все равно сдают одни и те же.

– Все-таки считаете себя оптимистом или пессимистом?

– Я аналитик. Многие говорят, что я мрачно смотрю на мир. Отнюдь. Я воспринимаю этот мир таким, какой он есть, но считаю необходимым анализировать происходящее. Только в этом случае человек застрахован от лишних ошибок и заблуждений.