Николай АЛЕКСАНДРОВ: Совет очень простой – не врать

Литературный критик, телеведущий Николай Александров – идеальный читатель. Он один из немногих всеохватных литераторов с необыкновенно разнообразным кругом интересов. Александров крайне много читает, рекомендует книги и беседует с писателями в своей передаче «Фигура речи» на канале OTP. А еще выпускает сборники эссе и вместе с Антоном Орехом ведет шоу «Радиодетали» на «Эхе Москвы», где дает оценку событиям прошедшей недели. В интервью «Учительской газете» Николай Дмитриевич рассказал о тенденциях 2021‑го, о впечатлениях от новейших премий и о том, насколько влияет на литературу политическая повестка дня.

– Николай Дмитриевич, какие имена и книги порадовали вас в 2021 году?

– Вопрос для меня непростой хотя бы потому, что я читаю в среднем 5 книг в неделю, так что число прочитанных за год книг довольно внушительное. Но, впрочем, дело не в количестве книг, а в их тематическом разбросе: это не только художественная проза, но и разного рода нон-фикшен. Помимо мемуаров, эссе, литературоведения книги по истории, научно-популярная литература с самым широким спектром проблем. И здесь очень много интересного, так что даже не хочется выделять отдельных авторов.

Радует в первую очередь переиздание классиков. Примеров много. Серия «Литературные памятники» издательства «Ладомир: Наука» (например, замечательное издание, посвященное «Дракуле» Брэма Стокера, или не менее замечательное «Сказок» братьев Гримм, или «Мемуаров» Екатерины II, на самом деле радует практически каждая новинка «Литпамятников»). Несколько переизданий и новых изданий классиков («Стихотворения Виктора Гюго», например) вышли в издательстве «Текст». «Процесс» Кафки в переводе Леонида Бершидского в «Альпине Паблишер», замечательные «Римские сонеты» Джузеппе Белли в переводе Евгения Солоновича в «Новом издательстве», удивительные «Воспоминания» Левашовой-Стюнкель в Издательстве Ивана Лимбаха – всего не перечислишь. Огорчает явный недостаток серьезных литературоведческих работ (в юбилейный год Достоевского и Некрасова ни одной сколько-нибудь значимой работы о них не появилось). Хотя и здесь есть интересные новинки. Три тома Михаила Леоновича Гаспарова (из готовящегося шеститомника «Нового литературного обозрения»), книга о Николае Лескове Майи Кучерской (ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия»). Из современной словесности я бы отметил два имени и два романа: «Грифоны охраняют лиру» Александра Соболева и «Алкиной» Романа Шмаракова. Широкой читающей публикой они не были замечены, а жаль. Наконец, моя личная радость – выход «Русских текстов» Юрия Львовича Гаврилова, легендарного педагога по истории 2-й математической школы и моего учителя. Многие словесники эту книгу уже знают. В центре ее портреты (порой совершенно неожиданные) русских литераторов – от Аввакума до Бродского – и исторические портреты. Эта книга (как и мемуарные рассказы Юрия Львовича «Любовь к родному пепелищу») доступна в Интернете.

– Этот ответ впечатляет. И, надеюсь, перечисленное вами не останется для читателя просто списком кораблей. А какие главные литературные тенденции 2021 года?

– На мой взгляд, одна из главных тенденций – повышенный интерес к литературе нон-фикшен (история, психология, популярные учебные пособия на разные темы). Это сказывается и на художественной прозе. Дневниково-документальный характер многих произведений, успех ауто-нон-фикшена («Рана» Оксаны Васякиной) тому подтверждение.

– Почему усилился интерес к таким книгам?

– Наверное, в этом можно увидеть кризис художественного нарратива, кризис романного (прозаического) языка. Поэзия в этом смысле опережает прозу, становится полем для экспериментов, которые затем хотя бы отчасти усваиваются прозой (можно упомянуть все ту же Васякину). Выдуманного, придуманного слишком много (помимо романов фильмы, сериалы), а российский мейнстрим явно уступает западному (впрочем, это отдельная тема). Писатель вынужден даже в выдумке искать иные пути. Один из примеров – романы Татьяны Замировской. Или проза Ольги Медведковой. Канонический (идущий еще из позапрошлого столетия) роман воспринимается как некий камуфляж достоверности. Неизбежные штампы, общие места, расхожие приемы подрывают к нему доверие, производят впечатление вторичности. Тогда лучше уж «честный» документальный роман (Сергей Беляков), монография или эссе (во французском смысле этого слова, то есть научно-популярное исследование, не исключающее академичности).

– В ноябре вручали очередную «Большую книгу» – награду, за которой с особенным вниманием следит российский литпроцесс. Вы интересовались произведениями лауреатов?

– Поздравляю Леонида Юзефовича, Майю Кучерскую и Виктора Ремизова. Это книги вроде бы разные по теме, жанру, материалу, но в то же время в чем-то схожие. Действительно, император Александр I и война в Греции, «забытый классик» Николай Лесков и преданная забвению «дорога смерти» Салехард – Игарка, последний и абсолютно бессмысленный проект Сталина, унесший тысячи жизней. История (начало XIX века, середина позапрошлого столетия и почти уже на столетие отдаленная от нас история ХХ века) во всех книгах доминирует. И вовсе не случайно. История была и остается одной из главных проблем не только образования, но и самосознания. От прошлого невозможно отвернуться, его нельзя замолчать, насколько бы ни была тяжела историческая правда. Его можно приукрасить, но наложенные краски со временем неизбежно отслаиваются, отпадают. Самостоянье человека, если говорить пушкинскими словами, не может быть основано на лжи. И в этом, пожалуй, главное, педагогическое в том числе, значение этих книг.

– Писатель Мария Галина в недавнем опросе об итогах года заметила: «…Людям хочется, чтобы все было, как раньше, а как раньше, не получается. Возможно, формируется какая-то новая этика. Кто с кем контактировал, кто имеет право выходить в люди, а кому лучше посидеть в изоляции, потому что он вчера чихнул… Но дело в том, что социальные навыки быстро появляются и быстро исчезают, общество вообще штука очень гибкая. Пока вот так. А как дальше, непонятно». Действительно ли можно говорить о формировании «новой этики»? Столкнулись ли вы с ней сами?

– Я бы все-таки подождал с обобщениями. Разумеется, ограничения коснулись всех. Но само общение не стало менее интенсивным, хотя доминировали, скажем так, локальные, узкие форматы (ограниченная публика). Понятно, что усталость от вынужденной изоляции чувствуется. Но еще более действуют и не внушают оптимизма известия о неожиданной смерти многих знакомых, друзей, родственников, коллег. И это совсем нелегкий опыт переживания.

– Это действительно до ужаса неприятно. И хочется верить, что хотя бы 2023-й принесет облегчение в этом смысле. А чем вы занимались в самые острые периоды пандемии? Ощутили ли социальное одиночество? Как она повлияла на ваши планы?

– Характер моих занятий не изменился: я читал, писал, снимал передачи на канале ОТР. Разумеется, вынужденная замкнутость сказывалась, но я не назвал бы это социальным одиночеством. Изменилось скорее восприятие окружающего мира, то есть Большого мира. Я бы сформулировал это так: он как будто приблизился к миру виртуальному, потерял в реальности. Отсюда и проблемы с целеполаганием в собственной деятельности. Но это мое личное ощущение, и, вполне вероятно, связанное не только с пандемией.

– Как-то, говоря о российской литературной критике, вы отметили: «Я оканчивал МГУ. Позже там же читал «Историю русской критики». И вынес твердое убеждение: критика – это недофилософия. Или философия (эстетика) в ее лучших образцах». Разверните, пожалуйста, это интересное наблюдение.

– Здесь важно отметить, что речь идет о представлении, сложившемся по крайней мере в ХIХ веке и лишь отчасти просуществовавшем до сегодняшнего дня. Критик в обыденном сознании – своего рода оценщик литературы, некий судья, говорящий, что хорошо, что плохо. Иногда на него смотрят как на нечто среднее между писателем (публицистом) и филологом. Но важно, на мой взгляд, другое. Различие критики и филологии. Филолог изучает текст прежде всего как текст. Его задача не вынести оценку, а понять смысл и способы его выражения, разобраться в художественном языке. С этой точки зрения художественная значимость текста (равно как и категории популярности, социальной значимости и проч.) его не особенно волнует, тем более что он хорошо понимает изменчивость, относительность этих понятий. Его интересует художественность как таковая. Писатель второго и третьего ряда для него может быть не менее интересен, чем классик. Филолог – аналитик и комментатор по преимуществу. Условность текста (то есть его сложные отношения с реальностью) для него очевидна. Критик же использует текст как материал, как объект для самовыражения. Текст для него важен в связи с его эстетическими воззрениями, то есть как соответствие или несоответствие его эстетическим (философским) взглядам и как способ эти взгляды выразить. Собственно художественный смысл (как Пушкин для Писарева, Достоевский для Михайловского) ему может быть безразличен или второстепенен. Критик прежде всего манифестирует свою эстетическую программу, говорит о должном, истинном, правильном и это должное, истинное, правильное подтверждает своим разбором текста. Или даже использует текст как повод для высказывания, не слишком вдаваясь в аналитику.

– В 2001 году в статье «Вольные заметки о литературном процессе» вы рассуждали не столь уверенно. Вот ваши слова: «…окончательно непонятно, как писать. Забавно, но это действительно проблема в условиях, когда можно писать как угодно. Но зато этого «как угодно» хоть отбавляй». Сказали бы вы то же самое сейчас, спустя двадцать лет?

– Я думаю, что за последние 20 лет ситуация не слишком сильно изменилась. Доказательство тому – перечень наиболее популярных писателей. Да, конечно, постмодернизм пелевинского толка уже несколько старомоден, да, Сорокин воспринимается иначе, да, были новая искренность, новая откровенность, фемпоэзия и фемпроза, Мария Степанова и Катя Петровская, «БлаговолительнИцы» Литтелла и «Маленькая жизнь» Янагихары, но также «Зулейха открывает глаза», «Петровы в гриппе» и «Вечная мерзлота», много всего другого. Но дела это, по сути, не меняет, а скорее осложняет, если учесть к тому же, что параллельно развивается, скажем так, сетевое письмо.

– «Но по-прежнему считаю, что сегодня, как и десять лет назад, любой хоть какую-нибудь художественную значимость имеющий текст будет замечен», – оптимистично уверяли вы. Это касается только прозы или поэзии тоже? Действительно ли в России экспертная среда настолько неравнодушна и нацелена на поиск нового и талантливого?

– Скорее это говорит о дефиците талантливого. Понятно, что с поэзией особая ситуация. По определению это чтение для немногих.

– Кстати, о поэзии. В ноябре состоялось вручение премии «Поэзия», главную награду получила Мария Малиновская за длинный верлибр, сильно завязанный на политике. Действительно ли литература сейчас находится в тесной связи с политикой? Имеют ли право на жизнь проза и поэзия, игнорирующие остросоциальную проблематику?

– Думаю, что имеют. Социальность и политика – лишь способы самовыражения, лишь темы, лишь часть жизни вообще. Полностью отстраниться от этой реальности вряд ли возможно (ведь абсолютный эскапизм – это тоже своего рода политика и социальность), все дело в дозировке.

– Вы не только критик и телеведущий, но и автор интересной прозы. «Нет такого, что вы как писатель или как критик находитесь на разных сторонах доски и играете либо за черных, либо за белых. Это одна и та же история – про слова» – так однажды сказал Лев Данилкин. Согласились бы вы с его словами?

– Филология – любовь к слову. Так что – да, соглашусь. Более того, думаю, что от писательства к филологии путь гораздо более трудный. Просто речь идет о степени свободы и характере мышления. Писатель с этой точки зрения более свободен. У этого есть свои, как ни странно, минусы и плюсы.

– Как поживает ведомая вами программа «Фигура речи» на OTP?

– Спасибо, программа живет. В прошлом году было много замечательных гостей, в том числе лауреаты «Большой книги» Майя Кучерская, Виктор Ремизов, но также Юрий Буйда, Максим Амелин, Андрей Дмитриев, Евгения Абелюк и многие другие. Надеюсь, что и этот год будет богат на интересных собеседников. В ближайших программах, например, Вячеслав Куприянов (классик русского верлибра) и Борис Минаев.

– Все перечисленные вами свободно мыслящие люди. «Вообще мне кажется, что свободный мыслящий человек гораздо приятнее, нежели такой раб-ненавистник, который, с одной стороны, живет в рабстве, но с другой стороны, переживает разного рода комплексы. Со свободным человеком, который отвечает за свои слова и который, по крайней мере, произносит какие-то внятные слова и умеет думать, и последователен в своих мыслях, иметь дело гораздо легче», – как-то заметили вы. Дайте, пожалуйста, совет учителям, как воспитывать таких свободно мыслящих людей?

– Совет очень простой – не врать.