Никита ВЫСОЦКИЙ:

25 января страна отметила 81‑летие со дня рождения Владимира Высоцкого. К этой дате в Государственном музее Владимира Высоцкого открыли новую постоянную экспозицию, занимающую 570 квадратных метров и включающую почти 1,4 тысячи экспонатов. Новая интерактивная экспозиция интересна молодежи и школьникам. Она создана на основе сочетания современных и традиционных музейных форм подачи информации для более полного раскрытия образа поэта и артиста, передачи духа эпохи, в которой он жил и работал, и связи творческого наследия Высоцкого с нашим временем. В эксклюзивном интервью «Учительской газете» сын поэта, известный актер, кинорежиссер, директор музея Высоцкого Никита Высоцкий рассказал об отношении к популяризации песенного наследия отца, о том, почему премия «Своя колея» требует переформатирования, о необходимости появления новых книг о Высоцком и об удачных исследованиях, о случаях пресечения заведомой клеветы в адрес Высоцкого, а также о судьбе квартиры поэта на Малой Грузинской.

– Никита Владимирович, вы неоднократно положительно высказывались в интервью об отношении к различным формам популяризации наследия вашего отца. Вы одобрили исполнение Валерией песни «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» после критики ее выступления на «Эхе Москвы». А вообще, такие способы вывести творческое наследие поэта к широкой публике чаще все-таки профанация или новое прочтение? Известны ли вам неудачные случаи исполнительского видения песен вашего отца?
– Что касается конкретно Валерии, то она это сделала по-своему, и когда человек выходит к публике – не важно с чем, – он понимает, что кто-то поблагодарит, а кто-то проклянет. Поэтому тут не может быть спора: а вот Валерии можно или нельзя? Можно всем. Все имеют право исполнять песни Высоцкого, так как они находятся в общем доступе, – если остается уважительное отношение к тексту Высоцкого, к его мелодии, его смыслам, его темам. И это не связано с тем, кто лучше или кто более знаменит. Конечно, бывают провалы, и этих провалов гораздо больше, чем успеха. Есть один исполнитель песен Высоцкого, которого я, говоря между нами, просто терпеть не могу, но у него есть две вещи, к которым нет никаких претензий. Он взял стихотворение Высоцкого и написал на него музыку – и многие считают, что это музыка Высоцкого. Что касается в целом исполнения песен отца, то я к этому отношусь как к некой коммуникации, – скажем, когда Ваенга поет песни отца, мы понимаем, что у нее совершенно не «высоцкая» аудитория. Но когда эта аудитория абсолютно открыта для своей любимой певицы – они впускают в себя Высоцкого благодаря ей. Что происходит дальше – сложно сказать: кто-то забывает, для кого-то это вообще становится песней не Высоцкого, а Ваенги, а для кого-то с этого начинается движение в сторону поэзии – с вкраплений, которые вроде бы совершенно из другой плоскости. В любом случае пользы от этого больше, чем вреда, – даже от не самых удачных исполнений. Для меня это знак, что его поэзия пока жива.
– Вы также говорили, что очень важно способствовать известности прозаических опытов Высоцкого. Делается ли что-то в этом направлении?
– Безусловно, Высоцкий прежде всего поэт. Но при этом есть существенная часть его деятельности, которая пока недостаточно известна: например, наброски сценариев, полурассказы или законченная повесть; есть вещи, написанные в соавторстве, а есть неоконченный роман «О девочках» – но, на мой взгляд, он абсолютно оконченный, то есть что дальше там можно было написать, я не представляю. Это можно сравнить с «Арапом Петра Великого» Пушкина – с одной стороны, отрывок, с другой – совершенно законченная вещь, в которой понятно, что хотел сказать автор. Упомянутую часть наследия Высоцкого не стоит забывать, и этим многие занимаются: есть спектакль по роману «О девочках», есть попытки сценариев, есть целая книга Владимира Ивановича Новикова «О прозе Высоцкого». Но, безусловно, основное, что он сделал, – это поэтические тексты.
– Как поживает премия «Своя колея»?
– В этом году премия вручалась в двадцать второй раз, но я чувствую: то, что впервые за двадцать два года мы остались без телевизионной трансляции, – это моя недоработка в продюсерском отношении. Хотя я со своей стороны все сделал, чтобы трансляция была. Но канал меньше чем за неделю до съемки отказался снимать и, соответственно, эфирить – сигнал, что надо что-то поменять. Они показали прошлогоднюю премию просто как концерт, убрав оттуда слово «премия». И надо сделать вывод: телевизионный интерес к проекту упал, и не только на этом канале, значит, этот формат, который мы нашли, и в какой-то момент у нас были рейтинги выше, чем у «Голубых огоньков», – где-то трещит, и мы должны обновиться. Но я не хочу бросать этот проект – и буду им заниматься: может быть, не в формате развлекательного вещания. Возможно, мы слишком пошли за рейтингами, за успехом, потеряв саму суть. Надо поискать причину в себе, а не в том, что кто-то не так к нам относится.
– Правильно ли я понимаю, что сборные концерты-посвящения утратили актуальность и нужен другой формат?
– Если хочется петь, то надо петь. Другое дело, что не нужно делать из этого проекта чисто развлекательную историю. Возможно, мы что-то туда добавим, а возможно, не полезем больше в телевизор, который во многом тесним Интернетом. Но я уверен, что большие концерты с песнями Высоцкого будут и должны продолжаться. Люди ждут, чтобы Высоцкий звучал.
– Как вы относитесь к вмешательству наследников в исследования о поэтах и где та грань, за которой наследник должен перестать вмешиваться и предоставить право исследователю?
– Ну, во-первых, я считаю, что в исследование захочешь вмешаться – не вмешаешься. Если человек что-то исследует и ему нужна моя помощь – как музейного работника, например, – то, конечно, он может ее не получить: например, по той причине, что мне физиономия его не нравится. Но помешать ему я не смогу при всем желании: у меня нет на это законного права. Я могу, например, закрыть для него архив музея, но это будет не очень существенным при его желании продолжать исследование. Мне очень многое не нравится в высоцковедении – например, попытка коммерциализировать. Но единственное, что я делаю в этом отношении, – инициирую время от времени проекты, точка зрения которых приятна и нужна мне: иногда у меня есть возможность им финансово помочь или поддержать каким-то другим образом. При этом действительно существует та грань, о которой вы спрашиваете, – та, за которой существуют оскорбления, дискредитация, принципиально заведомая ложь, имеющая цель создать информационный повод. И тут, конечно, задача наследников Высоцкого – ставить флажки. Но это чрезвычайно сложно: скажем, была книга о Высоцком, официально, через суд, названная клеветой, – и она все равно каким-то образом распространяется, а устроить костер из этих книг я не в состоянии. Тем не менее мы ее засудили – я потратил на это много времени и денег, выиграл суд, выиграл деньги, которые мне никто не отдал. В общем, никто никого не наказал, но вмешиваться надо, потому что бывают вещи, когда надо обозначить свою позицию. Каждый правообладатель, наследник или даже автор, если он жив, решает сам, где эта грань. Для меня это грань, когда заканчивается отношение к науке и начинаются совершенно другие цели, не относящиеся к Высоцкому. Я знал наследников, которые поначалу относились спокойно к какой-то недобросовестности, – мол, к чистому грязное не прилипнет, – а потом в какой-то момент бросались в суды.
– Литературовед Владимир Новиков, автор книги о Высоцком в ЖЗЛ (см. интервью с ним о Высоцком в «Учительской газете» от 23 января 2018 г.), пишет о семантической многоплановости Высоцкого. Как вы считаете, поэзия Высоцкого преподносит амбивалентную истину? Такая амбивалентность, многоплановость вообще в природе поэзии?
– Под амбивалентностью вы что имеете в виду?
– Например, Владимир Иванович пояснял это на примере песни «Я несла свою беду…»: можно неоднозначно относиться к поступку героини. Стихотворение – точка схождения разных правд.
– Метафора нужна там, где конкретики недостаточно. Что касается конкретно этой песни, то здесь, как и во многих народных песнях, – а это, безусловно, стилизация, – нет однозначной детерминированности: если так, то так. И что случилось с героиней, утонула она или не утонула, – тут нет причинно-следственных связей. При этом Высоцкий может быть абсолютно логичен – вплоть до пыли на руках, ощущения абсолютно конкретного. Но это, конечно, поэзия, где важна даже не многоплановость, а объем.
– Кстати, вам нравится книга Владимира Ивановича о Высоцком?
– У него не одна книга. На какое-то время он отходил от Высоцкого, а потом этот герой стал чуть ли не основным в его жизни. И тогда мне показалось, что достаточно накопленного материала, который базировался бы не только на мемуарной работе, а на аналитической работе, в том числе и с мемуарами, – для книги в серии «ЖЗЛ». Я выбрал Владимира Ивановича, зная его работу, слушая его выступления на конференциях. В его книге, особенно на первых порах, мне очень многое нравилось – особенно точная трактовка общеизвестных событий. По мере чтения мне показалось, что там есть неровные вещи, например блоки из предыдущих работ Новикова, которые не вмонтировались в общую картину, но авторское – то, что было написано специально для «ЖЗЛ», – вызвало у меня одобрение. Я всячески приветствую эту книгу: с точки зрения фактической до сегодняшнего дня это наиболее внятное высказывание о Высоцком. Но я хочу другую книгу – более цельную и, если хотите, более занимательную – что-то вроде «Высоцкий для всех». Не то чтобы я ищу автора, но чувствую, что этот момент наступил. Мне звонили из одного издательства, предлагали самому написать книгу: нет, я не возьмусь. Есть несколько авторов, которых я бы рассматривал, и не факт, что они захотят или смогут. Компилировать чужие точки зрения по принципу «Пушкин в жизни» Вересаева – этого уже недостаточно. Не в обиду Владимиру Ивановичу, но я жду другой книги и буду всячески способствовать ее появлению.
– Какие еще исследования о Владимире Семеновиче вы бы выделили?
– Анатолия Кулагина, профессора из Коломны, – для учителя, который хотел бы факультативно что-то дать своим ученикам о Высоцком, он был бы полезен. Я благодарен своему прежнему заместителю в этом музее Андрею Крылову, который много занимался привлечением академической науки к исследованиям о Высоцком.
– В одной из радиопередач вы сказали, что была идея выкупить квартиру Владимира Семеновича на Малой Грузинской и сделать там музей, но по законам собственности это невозможно…
– Квартира отца находится в обычном четырнадцатиэтажном доме, до 2003 года в ней жила Нина Максимовна – мама Высоцкого, и по ее воле все, что там находится, не разделено между наследниками, а передано мне на хранение. Последние полтора года я там живу сам – сделав ремонт, поменяв трубы, электрику. Но по законам города Москвы музей может быть только на первом и последнем этажах, а где-то ввиду жилищных условий просто не может находиться. Поэтому я пошел другим путем: я сделал полную видео- и фотофиксацию вплоть до сантехники, до гвоздей, использованных при ремонте, и разобрал эту квартиру – все, что там было, вплоть до досок, которыми отец обшивал кухню, сдал на государственное хранение в этот музей. То есть – теоретически – если государство вдруг скажет, что там, на восьмом этаже, можно делать музей, в течение полугода из этих материалов – где-то используя реставрацию или замену – квартиру можно восстановить, вернув всю обстановку. Нужно ли это сейчас, делать из жилья место паломничества, – не знаю: иногда мне близок немецкий подход – в доме, где Гейне родился и жил, нет музея, а просто написано, что здесь родился поэт. В музее мы сделали фрагмент квартиры на Малой Грузинской: гостиной, кухни и кабинета; квартира была огромной – около 100 метров, – и всю ее «восстановить» в рамках этого музея невозможно. Квартира в любом случае никуда не денется, даже если ей буду владеть не я, а какой-нибудь дядя Вася: захочет государство – выкупит у дяди Васи, это не проблема.